Второстепенный: Торг (СИ) - Нельсон Ирина

- Может, вам стоит выписывать газеты, сэр? - не утерпела я.

- Волхов, пожалейте почтальона.

- Вы же не любите людей. А так появится дополнительный повод поиздеваться.

- Чтобы через пару месяцев ко мне на порог явился любитель пощекотать нервы? Или ещё хуже – восторженная девица с бульварными романами вместо мозгов. От них даже почта до востребования не помогает. Я-то отобьюсь, а вот вы, Волхов... - Хов оценивающе оглядел меня снизу доверху и после многозначительной паузы припечатал: - У вас шансов на спасение не будет.

Вроде и комплимент сделал, а всё равно ощущение такое, словно в лужу ткнул. Как у него это получается?

- А вы уже плавали и знаете? - хихикнула я и больше с подписками на газеты не приставала. 

С вопросами насчёт происхождения эльтов тоже. К концу каникул с помощью сверхсекретных папочек и профессора Хова я окончательно разобралась с устройством Златовласа и в Фогруф отправилась… ну, не то чтобы во всеоружии, но как вырубить Изначального из сознания, выяснила. Ведь главное в работе с буйными пациентами что? Правильно! Вовремя вколоть успокоительное. 

*   *   *

Двадцать семь прожитых лет. Как же Корион раньше не догадался? Ведь это всё объясняло: и отличное образование, и множество навыков, и нетипичное поведение, и умение смотреть в перспективу. Поначалу Корион думал, что при переходе тело Вадима просто омолодилось, и он уже прикидывал, как именно будет сообщать деду, что взятый под крыло мальчик – ребёнок только с виду. Но затем его насторожила нетипичная для эльта реакция на медицинскую карту Владыки. Даже рождённые и воспитанные смертными маги не испытывали такого потрясения. Наоборот, Изначальные тела им казались красивыми, более совершенными и удобными. Сам Корион, попав в родовую усыпальницу в первый раз, с лёгкостью определил своё Изначальное тело, и потом часами стоял над ним. Всё его существо чувствовало – вот оно, его родное.

Да, Вадим обмолвился, что учился на людях, и это частично объясняло его нервный смех, но… Слишком острая реакция, слишком неуверенный ответ на прямой вопрос. Не отвращение и страх, но и не полное, безоговорочное принятие. Такую реакцию Корион видел лишь у детей, только-только пришедших из мира смертных, и… людских индуистов.

Индуизм и тем более буддизм Вадим не исповедовал. А за пару дней до окончания каникул и вовсе спустился к завтраку в весьма растрёпанных чувствах. Корион оценил стеклянный, какой-то ошеломлённый и чуточку злобный взгляд, нервные, размашистые движения, румянец, который появлялся всякий раз, когда мальчишка смотрел вниз, и припомнил, что слышал сдавленное пыхтение за его дверью, когда проходил мимо.

- Что с вами, мистер Волхов? – уже догадываясь насчёт причин странного поведения, спросил Хов и, поставив перед ним тарелку с яичницей, приступил к завтраку.

Вадим посмотрел на жареные, истекающие соком и паром сосиски, которые стремительно исчезали во рту Кориона, и поспешно отвёл взгляд.

- Ничего. Всё нормально, - покраснев ярче, буркнул он и со злостью вонзил вилку в желток. – Просто я тут утром вспомнил, что скоро полезут прыщи и мне придётся отказаться от вкусных жареных сосисок с кетчупом.

Тогда-то Корион понял, что Волхов просто взрослел в два раза дольше местных эльтов. Не мог уже прошедший через пубертат мужчина с таким безрадостным смущением отреагировать на его новое начало. Скорее это была бы радость: «Эге-гей! Я снова в строю!» По всей видимости, зрелость в родном мире Волхова определялась иначе, по психике. От этой догадки Кориону стало легче. Всё-таки со взрослым, оказавшимся в теле ребёнка, было бы куда сложнее.

Задумавшись, Корион не заметил, как облизнул опустевшую вилку. Волхов ниже опустил голову, ссутулился, вцепился в свою вилку до побелевших костяшек. Кудри упали ему на лоб. Покраснели даже уши. Корион мог бы пройтись язвительным замечанием по вкусам будущего наследника Гвалчгвин, навсегда отбив тягу, но мальчишка и без того выглядел несчастным. Настолько несчастным, что уже готовые слова застряли в горле. Корион подавил порыв потрепать Вадима по голове и сказать, что всё нормально и что в своё время сам Корион хотел чуть ли не всех своих половозрелых эльтских родственников, включая бабушку и четырёх племянниц. Племянницы были его ровесницами, поэтому с ними приходилось хуже всего.

- Вас лихорадит, мистер Волхов, выпейте чаю, - сжалился он. – И советую прогуляться. Погода сегодня чудесная.

Вадим что-то невнятно промычал в знак согласия, залпом осушил чашку, практически не жуя, проглотил завтрак и выскочил из-за стола. Громкий топот сопроводил его путь по лестнице до первого этажа и затих, закончившись стуком двери.

Корион философски вздохнул. Он честно сделал вид, что ничего не заметил. Не его вина, что мальчишка догадлив.

Остаток каникул Волхов страдал. Корион бы даже сказал, со вкусом и наслаждением. Он часами сидел на своём подоконнике, забыв про рукоделие, и тяжко вздыхал, глядя куда-то вдаль. От расстройства и без того хороший аппетит перешёл в разряд зверских, и все запасы шоколада, орешков и печенек были уничтожены. По вечерам пианино не умолкало часами. Мальчишка сначала играл классику, затем выученные когда-то мелодии, а потом пытался вспомнить то, что когда-то слышал в родном мире. Вспоминались только тоскливые мелодии и песни.

Корион познакомился с темой фильма о каком-то Властелине колец, песнями о крылатых качелях, прекрасном будущем, которое Вадим настойчиво просил не быть жестоким, и целым рядом творчества некоего Виктора Цоя, которое мальчишка затруднялся перевести на английский. Особенно тронула песня о вечерней звезде из того же фильма о Властелине колец. Вадим спел её на английском и до того пронзительно, что у самого Кориона защемило в груди.

А когда пришло время возвращаться в Фогруф, у Вадима даже кудряшки поникли, хотя он бодрился и ни слова против не сказал.

Единственное, что выдало его состояние – тяжёлый вздох и недовольное бурчание:

- Опять двадцать пять… Грёбаное магическое поле…

Глава 8. Предел и беспредел

Профессор разбудил меня утром, когда заря только-только окрасила восход нежным розовым цветом.

- Мистер Волхов, просыпайтесь, - строгим голосом велел он.

В противовес суровому тону его ладонь мягко скользнула по моему плечу и пригладила растрёпанные волосы. Под кожей, повторив её путь, вспыхнули тонкие огненные линии и пробежались по нервам волной удовольствия. Я невольно потянулась навстречу ласковым прикосновениям и разочарованно выдохнула, когда ладонь исчезла.

Пришлось приподнять голову от подушки и всё-таки разлепить веки. Профессор стоял надо мной чёрным монументом, уже причёсанный, умытый и в неизменном плаще алхимика. Из низкого хвоста, в который были зачесаны гладкие чёрные волосы, выбилась пара прядей на виске. Выглядело это потрясающе.

- М-м… Сколько времени? – прохрипела я, мысленно вознося благодарную молитву широким пижамным штанам. 

Мой молодой растущий юношеский организм отреагировал на такую побудку самым предсказуемым образом. Внизу живота теперь чувствовалась незнакомая тяжесть, от каждого прикосновения к которой стучало сердце и в жилах вместе с кровью растекался огонь.

- Семь утра. Через полчаса жду внизу, - профессор развернулся и покинул мою комнату.

Едва за ним закрылась дверь, я вздохнула, накрыла пылающую голову подушкой, сверху накинула одеяло и от души, во весь голос, застонала.

До этого у меня были проблемы, но такие подлянки от собственного тела и вовсе вызвали дикое желание остановить планету и выйти прямо в открытый космос. Более того, я на сто процентов уверена, что профессор прекрасно заметил мою реакцию. И почему-то уже во второй раз милосердно сделал вид, что ослеп.

Если за остаток каникул я успела переварить, что моё тело осознало свою мужскую природу, то его реакции… Стыд-то какой! Почему, ну почему я здесь не девчонка?! Почему вообще реагирую на мужчину? Почему я просто не могу выкинуть это из головы, а?