Неуловимая подача - Томфорд Лиз

– Здесь безопасно.

– Рада знать, что мне не нужно беспокоиться о том, что внутрь может проникнуть что-то опасное.

Может, ей и не стоит беспокоиться, но мне стоит. Потому что, когда Миллер Монтгомери, дочь моего тренера, стоит у меня на кухне в таком виде, я боюсь, что в эту самую кухню уже проникло что-то очень опасное.

Черт подери, хуже всего – эти сиденья.

До того, как я подписал в прошлом году контракт, мне следовало внести поправку о том, что в буллпене нужны более удобные кресла. Восемь с половиной иннингов, а у меня затекла задница, пока я жду и наблюдаю, как моя команда выигрывает домашнюю игру.

Исайя играет на пределе своих возможностей. Его защита надежна. В четвертом иннинге он реализовал два броска, а в седьмом – еще один, увеличив преимущество «Воинов» до комфортного. Я собирался пригласить его после игры выпить по банке пива, которые, может быть, еще остались в моем холодильнике, а может, и нет, но учитывая, как хорошо он справляется, мистер Популярность вот-вот привлечет к себе много внимания, от которого ему не захочется отказываться.

Не то чтобы я не был командным игроком, но я ненавижу дни, проведенные в буллпене. Кроме тех сорока подач, которые я сделал, чтобы размять руки и оставаться активным в перерывах между стартами на этой неделе, я здесь ничего не делаю, только наблюдаю.

На протяжении всей игры мы сидим далеко от фол-линии, в то время как я мог бы сидеть дома и проводить время с сыном. Вот тут-то мне и становится тяжело. Когда я начинаю играть, я могу оправдать свое отсутствие, но в такие вечера, как этот, я бы хотел, чтобы Макс тоже был здесь.

Держа в руках кепку, я рассеянно вожу большим пальцем по фотографии Макса. Это вошло у меня в привычку, но также служит хорошим напоминанием о том, что, когда работы становится слишком много, ничто из этого на самом деле не имеет значения. Важен только он.

Я люблю эту игру, правда, люблю, но своего сына люблю гораздо больше, и я не понимаю, как мне найти этот баланс.

Возможно, если бы его мама не бросила его вот так, я бы справлялся со всем этим куда лучше. Возможно, я был бы более сдержанным. Но бо́льшую часть времени я чувствую, что мне нужно компенсировать ее отсутствие, быть родителем за двоих и просто надеяться, что Макс не заметит пробелов.

– Эйс. – Один из наших запасных питчеров хлопает меня по спине. – Мне нравится, когда я не работаю. Как думаешь, сможешь отыграть еще восемь иннингов в следующем старте?

Посмеиваясь, я откидываюсь на спинку стула и скрещиваю руки на груди.

– Постараюсь изо всех сил.

Присаживаясь рядом со мной, он предлагает мне немного перекусить, но я отказываюсь, продолжая грызть свои семечки.

– Твой брат будет невыносим после сегодняшнего вечера.

– Боже, – выдыхаю я. – Кому ты это рассказываешь?

И как по команде, после игры в тренировочный зал под громкую музыку вваливается мой младший брат, как высокомерный ублюдок, которым он и является.

Под музыку Исайя медленно расстегивает свою форму, футболка с девятнадцатым номером падает на его все еще обутые в шиповки ноги.

– А вот и я, малыш!

Лежа на тренировочном столе, где мне разминают плечо, я изо всех сил стараюсь не рассмеяться. Но довольно сложно сдерживаться, когда весь зал на его стороне, и все подбадривают моего брата, пока он раздевается под музыку, радуясь нашей победе и своей личной игре.

– Родез, сегодня вечером ты у меня на столе, – говорит Кеннеди, одна из тренеров. – Я тебя разминаю.

Исайя замирает посреди своего танца, его глаза расширяются от возбуждения, потому что он обожает Кеннеди.

– Кенни… ты серьезно? – Он следует за ней к ее столику, словно влюбленный щенок.

– Да. Раздевайся и запрыгивай.

Внимание моего брата переключается на меня, его рот приоткрыт, но в то же время он улыбается. Кеннеди редко вызывается поработать с Исайей, потому что этот парень может быть настоящей занозой в заднице.

Посмотрев на меня, он указывает на нее, затем на себя, как будто она понятия не имеет, насколько он одержим ею.

Я не могу удержаться от смеха, глядя на него, но тут большой палец моего врача касается моего плечевого сустава и стирает улыбку с моего лица.

– Это часть моей награды за хорошую игру? – интересуется Исайя у Кеннеди, раздеваясь догола, при этом его стаканчик со стуком падает на пол. – А точнее, какой массаж меня ждет?

– Господи, Родез. – Кеннеди торопливо отворачивается, прикрывая глаза. – Не снимай свои чертовы компрессионные шорты. Это не тот массаж. – Она украдкой смотрит на меня. – Эйс, что, черт возьми, не так с твоим братом?

– Хотел бы я знать, Кен.

Исайя обеими руками быстро прикрывает член, стоя с голой задницей рядом с массажным столом Кеннеди.

– Ну, ты сказала раздеться, я и загорелся.

Я показываю на то, что он прикрывает.

– Понятно.

Весь зал взрывается от смеха. Исайя натягивает шорты и запрыгивает на стол животом вниз, подставляя икры.

– Я просто подумал, – продолжает он. – Наконец-то моя Кенни поймет, что я ей подхожу. После стольких лет и всего этого напряжения потребовался всего-то двойной хоумран [42], чтобы открыть ей глаза.

В голосе Кеннеди звучит безразличие.

– Ну какое там напряжение.

Исайя ухмыляется, оглядываясь на нее через плечо.

– Детка, напряжение есть. Его ножом можно резать. Когда-нибудь ты это поймешь, Кенни. Тебе нужен настоящий мужчина, а я – настоящий мужчина.

Локоть Кеннеди врезается в правую икру Исайи.

– Ох, черт возьми! – кричит он, впиваясь зубами в мягкий стол, чтобы заглушить звук. Он издает сдавленный стон, его голос срывается.

– Кенни! Кенни!

– Вот так-то, малыш. Скажи это как настоящий мужчина.

Вся комната бьется в истерике, а мой эгоистичный братишка вжимается в стол, извиваясь, чтобы отодвинуться от нее.

– Тебе нравится причинять мне боль? – спрашивает он, садясь и отползая подальше. – Ты и не подозреваешь, как я люблю боль. В постели меня даже можно назвать мазохистом.

Кеннеди изо всех сил старается сдержать улыбку. Они проработали вместе три года, и мой братец изо всех сил старался затащить ее в постель. У него ничего не вышло. Впрочем, раньше девушка носила бриллиант на безымянном пальце левой руки, а в этом сезоне его нет, так что кто знает, может быть, это придает ему решимости.

– Если тебе так нравится испытывать боль, ложись обратно на стол. – Она похлопывает по подушке.

– Кенни, у тебя был тяжелый день. Я в порядке. Не хочу, чтобы ты слишком много работала.

– Слабак. – Она смеется, качает головой и уходит.

Я разговариваю с братом, а мой врач продолжает удерживать меня за руку.

– Когда-нибудь ты ее доведешь.

– Не-а, – говорит Исайя, его голос становится громче, когда он подходит к моему столу и смотрит на меня сверху вниз. – Она в меня влюблена. Она об этом даже не подозревает, но это так. И совершенно очевидно, что я влюблен в нее.

– Очевидно. Раз уж ты каждую ночь затаскиваешь в свою постель новую девушку, останавливаясь в тех же отелях, что и она.

Исайя пожимает плечами.

– У нас взаимопонимание. – Я усмехаюсь. – Удивлен, что ты остался на физиопроцедуры. Я-то думал, ты помчишься домой, чтобы забрать Макса подальше от горячей нянюшки, – продолжает брат.

– Да, я пытаюсь ослабить хватку по просьбе Миллер.

– Мы теперь исполняем просьбы Миллер? Интересно.

– Думаю, она не так уж плоха.

Брови Исайи взлетают вверх, на губах появляется озорная ухмылка.

– Не так уж плоха, а? Кто ты такой и где мой несносный старший братец?

Я показываю ему свободной рукой средний палец.

– Знаешь, я тут подумал, может, мне стоит зайти сегодня вечером. Убедиться, что с Миллер все в порядке. Если ей не нравится твой дом, она может пожить у меня.

Мимо, качая головой, проходит Кеннеди.