Предатель. Я тебе отомщу (СИ) - Ким Виктория

Нет, это злость. Ярость, которая кипит внутри так, что мне хочется что-то сломать.

Меня трясёт. Кажется, что ещё немного, и просто взорвусь.

Но я не позволяю себе этого. Нет. Не сейчас. Не здесь.

Сжимаю пальцы до побеления костяшек и запрокидываю голову, стараясь выровнять дыхание.

Артём считает, что я ни на что не способна. Что я уйду, разревусь в подушку, а потом вернусь, извиняясь за то, что осмелилась его обвинить. Он так привык к моей покорности, что даже не замечает, как сильно задел за живое.

Той Насти, любящей и всепрощающей, какой он привык меня видеть, больше нет…

В груди вспыхивает что-то горячее. Как будто из пепла, в который он меня превратил, начала подниматься новая я. Сильнее. Злее. Решительнее.

Я поднимаю голову, смотрю на дверь спальни, за которой он остался. Артём может думать, что выиграл. Что я смирюсь. Пусть думает. Это его ошибка.

Он забыл, откуда я пришла. Забыл, на каком человеке женился. Ему будет больно. Гораздо больнее, чем мне.

Делаю очередной глубокий вдох, и на лице появляется слабая улыбка.

Я помогу ему вспомнить ту версию себя, которую он никогда не хотел во мне видеть и принять.

1. Прошлое

Десять лет назад

Иногда случается так, что открываешь глаза по будильнику и чувствуешь полнейшее опустошение. Словно все силы враз покинули тело, и внутри не осталось ничего, что могло бы смотивировать даже на банальный поход до ванной, чтобы умыться.

Кажущаяся вязкой тяжесть цепляется за каждую конечность, заставляя даже самые простые задачи становится непреодолимыми. Мир за окном кажется тленным и размытым, отражая туман усталости, застилающий мой разум. Каждое движение требует огромных усилий, как если бы я пробиралась по зыбучим пескам. Сама мысль о предстоящем дне кажется невозможным подвигом.

Непрерывное тиканье будильника дразнит меня, напоминая об обязательствах, ожидающих за пределами моей кровати.

На часах семь утра, за окном промозглый, серый рассвет. Из-за стены моей комнаты, где находится кухня, раздаются громкие голоса. Это родители. Опять. Кричат друг на друга, как всегда. Наверное, уже с самого утра налили себе "для настроения". А может, и не ложились вовсе.

Я с трудом свешиваю ноги с кровати. Пол холодный, и мне на секунду хочется снова завернуться в одеяло, спрятаться от этого мира. Но нельзя. Нельзя потакать слабостям и, что ещё хуже — задерживаться здесь дольше, чем нужно.

Застиранная футболка валяется на спинке стула, джоггеры — сложены на полу. Я поднимаю их, надеваю. Это единственные штаны, которые выглядят прилично. Стоили они дороже, чем я могу себе позволить, но я купила их на свою первую зарплату.

Сгребаю со стола тетради и ручка, закидывая их в старенький рюкзак, который я ношу ещё со средней школы. Он весь в потертостях, с лямками, которые я несколько раз перешивала. Но другого у меня нет.

Вздыхаю, смотрю вокруг. В комнате давно не убирались. Да и в целом в нашем доме не убирались, кажется, ещё со дня моего рождения.

Я открываю дверь медленно, фиксируя через образовавшуюся щель непрошенных гостей. В зале пусто. Дорога к ванной свободна.

Крепче прижимая рюкзак к себе, на цыпочках крадусь в нужную сторону.

– О, посмотрите, кто соизволил поднять свою жопу с кровати, – слышу голос матери. Она сидит на кухне, с мутными, пьяными глазами, смахивая на человека, который давно забыл, как выглядит зеркало.

– И тебе доброе утро, – бурчу я, проходя мимо. На столе — продукты, которые я принесла вчера. Урвала их в магазине по скидке, надеялась, что получится позавтракать нормально. А они... Уже половина на столе в качестве закуски.

– Настька! – рявкает отец из кухни. Его голос громкий, резкий, как удар в лицо. – Куда это ты намылилась?

– Подальше от вас, – огрызаюсь тихо, стараясь не смотреть в их сторону.

Я захлопываю за собой дверь ванной и наконец выдыхаю.

Здесь так же отвратительно, как и везде. На батарее — старое бельё, которое уже давным-давно высохло, но никто его не убирает. На полу валяются банки с краской, которые остались ещё с того ремонта, который так и не начался. Ванна пожелтевшая, в трещинах. Полки навесные, заваленные всем подряд: пустыми пузырьками, обрезками мыла, тюбиками кремов с истекшим сроком годности.

Выбросить бы весь хлам из дома. Да только кто мне позволит?

Я беру свою старую зубную щётку, выдавливаю остатки подсохшей пасты. Сколько раз я говорила матери купить новую? Бесполезно.

"Зачем?" – её любимое слово. – "Там же ещё есть".

Эти слова описывают всю нашу жизнь. Всё, что угодно, лишь бы не тратить деньги на действительно нужные и полезные вещи. Туалетная бумага заменяется рекламными газетами, а универсальный соус ко всем блюдам — старой упаковкой майонеза, которую можно выскрести ножом.

Смотрю на своё отражение в зеркале. Тусклое, как всё вокруг. Глаза запавшие, волосы собраны кое-как. Худющая, как жердь, потому что еда в этом доме — роскошь.

Всё, что у меня есть в карманах, — это те жалкие копейки, которые мне удается время от времени выручить из работы промоутером. Но и это выходит редко. Все же эта работа весьма непостоянна, а свободное время у меня появляется только после пар.

О том, чтобы бросить бюджетное обучение стараюсь вообще не думать, хотя мысль время от времени такая и возникает.

Выпускаю из груди тяжёлый вздох. Сегодня я выйду из этого дома, как и всегда, будто всё в порядке. Никто не должен знать, что происходит за этими стенами. Никто.

Звук текущей воды становится моим спасением. Она бьёт тонкими струйками о старый эмалированный металл, и в этот момент это звучит, как единственное, что ещё напоминает мне о нормальности. Холодные капли касаются моего лица, и на мгновение я забываю, где я, кто я, и что творится за этими стенами. Вода стекает по щекам, смывая усталость, которой я жила последние дни, недели… годы.

Я чувствую, как на дне души что-то еле-еле оживает. Словно в самой глубине ещё осталась крупица сил. И это даже не надежда. Это злость. Злость на эту жизнь, на этот дом, на себя.

Но как только я начинаю думать, что нашла хотя бы малюсенький островок покоя, реальность тут же напоминает о себе.

– Быстрее давай, ссать хочу! – громкий, противный голос невесть откуда взявшегося друга моих родителей пробивается сквозь дверь. Он иногда заглядывает к нам, последнее время все чаще. Так что я совсем не удивлена.

Прикрываю глаза, пытаюсь справиться с гневом, что мгновенно поднимается внутри.

– Так иди в туалет, – рявкаю в ответ, заранее зная, каков будет его следующий аргумент.

– Там твой батя с сигаретой уснул опять! – огрызается. – Мне его тащить предлагаешь, а?

Считаю до десяти. И обратно. Ничего не помогает. Сердце бешено колотится, и меня разрывает от ярости. Неужели это никогда не закончится?

Я быстро заканчиваю свои утренние процедуры, беру расчёску, чтобы хоть как-то привести себя в порядок, и выхожу из ванной. Колян, сорокалетний алкоголик, сидящий на шее своей больной матери, уже стоит рядом с дверью, с своей обычной щербатой улыбкой, от которой меня коробит. Как-то, после очередной пьяной потасовки у нас на кухне, он горделиво обозвал их «боевыми шрамами».

– Ну, блять, наконец-то, – толкает он меня плечом и вваливается в ванную.

Я рассеянно веду взглядом по стене коридора, откуда проглядывается кухня. Мамы дома уже нет. Видимо, пошла за добавкой к соседям из второго подъезда, которые барыжат самогоном. Как всегда.

Каждый раз я задаю себе один и тот же вопрос: Как после всего этого можно вообще любить свою жизнь?

И без того поникшие плечи опускаются все ниже. Иду к выходу из дома, по пути заглядывая в туалет. Отец действительно уснул на унитазе. Трусы спущены, сигарета зажата в уголке рта. От него разит перегаром и уже въевшимся дешёвым табачным дымом. На секунду мне становится стыдно, но не перед собой. Перед всем миром, который я тщательно пытаюсь держать в неведении о том, что происходит за этими стенами.