Свадебное проклятье (СИ) - Колесова Наталья Валенидовна

— Ваша правда! Но уж очень хотелось произвести впечатление, показать какие мы красивые и милые. Правда, Альбина?

Ты-то, может, и хотел, а вот твоя дочь… Я улыбаюсь настороженно глядящей на меня девочке: вцепилась в отцовскую ладонь обеими руками; правильно, держи покрепче, а то какая-нибудь… тетенька покусится еще на этакое сокровище!

[1] Обжаренные в масле сладкие шарики из муки риса и кунжута.

ГЛАВА 17. Встреча в темноте

Расстаюсь с маленькой семьей с двойственным чувством.

Показать себя заботливым любящим родителем — чем не надежный путь к женскому сердцу? Хотя совершенно не факт, что Чэн правда уделяет своей дочери время и внимание, что этот пикник выходного дня — не очередной рекламный трюк от изворотливого претендента! Может, я вздорная и предвзятая, и наговариваю лишнего, но поверить в его искренность никак не получается. По-моему, Чэн лишь раз за все время нашего знакомства выдал свою настоящую реакцию — досаду от моей… неблагодарности (вот тут согласна!) за спасение с той страшной ночной дороги. Все остальное время уж очень он сдержан и вежлив. Пусть и не приторно.

От этих нелегких психологическо-поведенческих размышлений меня отвлекает внезапный порыв ветра. Прямо-таки ледяного. Поежившись, оглядываюсь. Оказывается, задумавшись, я отправилась не домой, а вдоль по набережной, и погода за это короткое время успела основательно испортиться: небо обросло плотными тучами, приятный ветерок налился силой и холодом, реку покрыло крупной рябью, словно уже начался дождь. Народ поспешно собирает вещи и разбегается с полян и скамеек; на близкой автомобильной стоянке хлопают дверцы и заводятся моторы. М- да, а мне вскоре предстоит проверить собственную «несахарность», добраться домой до дождя я уже точно не успеваю! Зябко обхватив себя за плечи, ускоряю шаг, высматривая какое-нибудь укрытие. Иногда даже приходится останавливаться, чтобы отвернуться от летящих в лицо пыли и мусора. Как назло, все кафе и мало-мальски годные для защиты от ливня навесы остались за спиной, но я все равно бреду навстречу усиливающимся порывам ветра. Признаю-признаю, имеется в моем характере некая «тупая упёртость», как говорит бесцеремонная Санни.

Вот! Заметив знакомый темный силуэт грота-часовни, устремляюсь к ней. Внутри пусто, пахнет воском и ладаном, полумрак маленького помещения разбавляется светом лампад и мерцающих тонких свечей. Может, это и кощунство, но я грею озябшие руки над пламенем, зажженным под чьи-то молитвы. С обведенных теплым абрисом ладоней поднимаю взгляд на икону. Распятый бог смотрит на меня огромными глазами — из-за трепещущих от ветра огней их выражение меняется: то скорбное, то ласковое, то гневное… Многоликий. Изменчивый. Ненадёжный. Шон как-то втолковывал мне: раз я так сержусь и обижаюсь на Создателя, значит, все равно продолжаю в него верить. Пусть даже так, это не я, он первым от меня отказался!

Словно разгневавшись за мои непочтительные мысли в часовню врывается ветер и стремительной мокрой ладонью прихлопывает все горящие свечи разом. Белые дымки́, усилившийся запах воска; резко темнеет, ведь горит теперь всего несколько лампадок, да и те суматошно мерцают, вот-вот погаснут… Я оглядываюсь и невольно ойкаю от неожиданности — в грот забежал еще один спасающийся от налетевшего шквала. Завидев меня, мужчина коротко кивает — лица под капюшоном черного худи не различить, и отворачивается, загораживая своей крупной фигурой вход.

И выход…

Моментально становится душно, несмотря на то что снаружи бушует ветер и грохочет по камням грота проливной дождь, капли долетают даже до отступившей к стене меня. Поняв, что бессознательно шарю взглядом в поисках чего-нибудь годного для защиты, приказываю себе успокоиться. Как там говорил Маркус: «глубоко вдохнуть и медленно вы-ыдохнуть»… Ведь ничего ужасного не происходит: человек просто тоже укрылся здесь от непогоды!

Но мне все равно страшно.

Страшно.

Очень страшно.

И становится еще страшнее, когда мужчина медленно поворачивает голову и вновь смотрит на меня из-за плеча: ни лица, ни глаз по-прежнему не различить, но я чувствую его взгляд, будто моей кожи касается холодный ветер. Так же медленно, словно опасаясь меня спугнуть — или наоборот наслаждаясь моим страхом? — он поднимает руку и стягивает капюшон.

Медленно улыбается.

— Эбигейл…

За три дня до нашей свадьбы Алекс упал с балкона последнего этажа отцовского офиса. Никто до сих пор не знает, с какой целью он поднялся ночью в пентхауз, предназначенный для корпоративных вечеринок, конференций, съездов и тому подобного, необходимого для функционирования компании. И что случилось там, наверху. Общепринятая версия — вышел на балкон охладиться, перегнулся через перила, а там закружилась голова, к тому же в крови у него нашли алкоголь…

И не все в это верили. Одна из самых безобразных сцен случилась на кладбище. Никто ничего не успел сообразить и отреагировать, как сестра Алекса, Анна, набросилась на меня, сорвав с моей головы траурную вуаль и вцепившись в волосы. Она выла, рычала, рыдала, кричала: «Ты, это ты во всем виновата! Я же говорила, предупреждала его не связываться с про́клятой девкой! Не послушал… а ты жива и будешь дальше жить как ни в чем ни бывало!» Анну с трудом от меня оттащили, тем более что я совершенно не сопротивлялась, ведь была с ней искренне согласна: да, это моя вина! Наверняка должна быть моей. Иначе почему мои женихи гибнут один за другим?

Тогда была согласна.

И даже теперь. Иногда.

Когда ночь особенно беззвездна и бессонна.

…Но сейчас Алекс стоит напротив меня в сузившейся до удушья часовне и смотрит со своей знакомой теплой улыбкой. Хотя за спиной его рушится оглушающая стена дождя, я отчетливо слышу мягко укоряющий голос, будто ветер вкладывает слова в уши или в мозг напрямую.

— Эбигейл, — говорит он. — Эби. Ты совсем меня забыла!

И протягивает руку…

Не знаю, как я добираюсь до дому. Как вообще нахожу его, шатаясь, поскальзываясь и падая под неутихающим ветром и обрушивающимися с неба тоннами воды, как меня не унесло, не расплющило, не утопило?! Не помню, как открываю дверь в квартиру и, стягивая на ходу облепившую тело одежду, добираюсь до ванной.

Запершись изнутри, для верности еще и задергиваю занавеску, не оставляя для призрака ни щелочки, и сижу в почти кипятке несколько часов, беззвучно всхлипывая, трясясь, прижимая к груди колени и слепо уставившись в стену перед собой. Шевелюсь лишь чтобы дотянуться до горячего крана.

Безмерно тяжелая, пропитавшаяся водой до самых внутренностей, со сморщившейся кожей, но наконец-то согревшаяся, выбираюсь из ванны, забыв открыть слив. Долгое время смотрю на ручку двери, ожидая, что она вот-вот повернется сама по себе, дверь откроется и вновь войдет Алекс Браун. Мой второй мертвый жених.

Конечно, этого не происходит.

Прохожу мимо скинутой на пол мокрой одежды в спальню. Заваливаю себя всеми одеялами и покрывалами, какие только есть в доме, сворачиваюсь в клубок в этой теплой темной норе, зажмурившись и стараясь не вспоминать, поскорее провалиться в спасительный сон. Не получается. Я вновь вижу печальное лицо Алекса, его протянутую ко мне руку; на указательном пальце — знакомый с детства перстень-печатка с оскаленной мордой дракона.

Кажется, я толкнула его в грудь — иначе как смогла бы выбраться через заслоненный выход? — но совершенно не помню, ощутила ли твердое… живое тело или мои руки провалились в пустоту. Убегая, еще и оглядывалась — убедиться, что меня не преследуют, но никого не увидела в арке грота. Ведь в часовне темно, а Алекс в черной одежде…

Всхлипнув, откидываю одеяла, и, свесившись с кровати, открываю один за другим ящики тумбочки, вороша и выгребая содержимое. Нет, нет, нет… Ну не может же быть, чтобы совсем ничего не осталось?! Вот! Встряхиваю заветную баночку с лекарствами: бренчит на самом дне. Просрочено? Да неважно!