(Не)милая Мила (СИ) - Жилло Анна

Уткнувшись носом мне в затылок, Лешка расстегнул молнию на юбке, другой рукой пробрался под блузку. Я вполне так по-восточному вильнула бедрами, и юбка свалилась, осталось только через нее переступить.

— Наверно, я извращенец. Страшно нравится снимать колготки. Или чулки. Как будто две змеиные шкурки.

— Господи, Лешка! — скривилась я. — Видела фильм, как змея линяет. Фу-у-у!

— Ни хрена ты не понимаешь в змеиных шкурах.

Он с сожалением отпустил мою грудь, присел на корточки и медленно стаскивал колготки, покрывая ноги легкими летучими поцелуями.

Я забралась пальцами ему в волосы, превратив модную прическу в воронье гнездо. Смотрела сверху вниз, улыбалась — и таяла, таяла… как мороженое на солнце. Сливочный пломбир. Нет, крем…

От моего смеха Лешка вздрогнул и посмотрел с недоумением.

— Ой, извини. Просто вспомнила. Мне в детстве было никак не выговорить «крем-брюле». А я его больше всего любила. Мама давала деньги, я шла в ларек рядом с домом и покупала… пломбир. Потому что стыдно было попросить «крем-блюре».

Он заморгал ошарашенно, но все-таки не стал уточнять, причем здесь мороженое. Хотя некоторые неприличные ассоциации напрашивались сами собой. Вместо этого рывком поднял меня и посадил на стол. Быстрым движением стряхнул с лодыжек колготки с трусами и сказал, расстегивая ремень:

— А мне нравилось точить мороженое на улице в тридцатиградусный мороз. Особенно то, как люди на это смотрели. С ужасом. Наверно, даже больше, чем само мороженое. Потому что оно было такое дубовое, что приходилось его грызть.

Издевательски медленно надев резинку, Лешка развел мои ноги, провел между ними рукой, облизнул палец и сказал — мягко, бархатно, глядя в глаза:

— А потом вырастаешь и понимаешь, что есть вещи повкуснее мороженого.

— А по-моему, и то и другое вкусно, — возразила я, упираясь одной рукой в столешницу, а вторую положив ему на бедро. — По-разному.

— И что бы ты сейчас выбрала? Вот прямо сейчас? Трахаться или мороженое?

Он не торопился — словно дразнил, дожидаясь, когда уже не смогу терпеть. Опустив глаза и облизывая пересохшие губы, я смотрела, как головка скользит по влажным лепесткам, словно нащупывает вход. Наши затуманенные желанием взгляды встречались и снова расходились, чтобы пересечься в точке фокуса — рисуя треугольник вершиной вниз.

— А можно два в одном? — я подалась вперед, ногами подтягивая его к себе.

— Минет снеговику?

Запрокинув голову, я расхохоталась, и в этот момент он вошел — резко, глубоко. И еще сильнее прижал к себе, стиснув ягодицы. Внутри тут же начала разворачиваться горячая спираль, но я поймала подступающий оргазм за хвост.

Подожди, не торопись! Успеешь! Дай мне насладиться этим коротким мгновением наполненности, такой жаркой и плотной.

Я словно хлеб, который намазывают маслом — то длинными и плавными движениями, то короткими и быстрыми.

— Мила… — прошептал он, задыхаясь, и я разжала руки, отпуская оргазм на свободу.

Теперь можно. Давай!

Ярко вспыхнув, мир исчез, вывернутый черной бархатной изнанкой наружу…

Алексей

Мы лежали на разобранном диване в какой-то странной позе — крест-накрест, ее ноги поперек моего живота, моя рука между ними. Милка при этом поедала торт прямо из коробки. Время от времени отламывала кусочки и кормила меня. Мы оба были перемазаны кремом — ну и плевать, потом можно будет вполне эротически облизать.

— Ненавижу диван, — заявила она, отодвинув коробку с недоеденным куском. — Когда-нибудь Инка вырастет и съедет. Тогда у меня в ее комнате будет спальня. С нормальной человеческой кроватью. Которую не надо разбирать и собирать.

— А если замуж выйдешь? — лениво спросил я.

— Это вряд ли, — усмехнулась Милка.

— Почему ты так уверена?

— А ты хочешь?

— Что, замуж? — черт, до чего ж приятно было гладить ее. Теплая, мокрая, скользкая!

— Жениться, придурок.

— Больше нет. Но… полностью такую возможность не исключаю. Мало ли… А ты, походу, категорически против?

— Была бы категорически, так бы и говорила. А я сказала «вряд ли».

Мы опять сворачивали на опасную дорожку, с которой надо было срочно уходить. На другую, ведущую в противоположную сторону. Более приятную и волнующую.

— Ну так что, расскажешь про свои ужасные эротические фантазии?

— Лешка, тебе не понравится. Это совсем не то, во что можно поиграть для разнообразия.

— А я и не предлагаю поиграть. Так и сказал ведь: то, что никогда не осуществится. Например, я тогда представил, что трахаю тебя прямо на улице, а все смотрят.

— Ага, ага, — с серьезным видом кивнула Милка и поерзала, устраиваясь поудобнее. — Смотрят и комментируют. «Мужик, ну как ты ей вставляешь, ты что, первый раз? Показать тебе, как надо?» «Да за жопу возьми ее и нагни пониже!» «Быстрее! Сильнее! Ты что, не завтракал?» «Да как вообще с такой пипеткой можно на бабу лезть, у меня палец больше».

— Чего?! — возмутился я. — С пипеткой?! Это у меня-то?

— Так это ж не я, — захохотала она. — Это ж хейтеры. Нормально у тебя все. В самый раз.

Ее рука легла на не-пипетку — видимо, чтобы убедиться в «не», и та тут же встрепенулась, туго наливаясь и возвращаясь в боевую стойку.

— Ну так что? — напомнил я, крепко прижав сверху ее руку своею. — Давай, колись.

— Леш, правда, не стоит. Есть такие вещи, которые лучше не озвучивать. Твой секс на улице — это непристойно, но безобидно. Я тебе целую кучу такого накидаю, только это совсем не те фантазии, которые ты имел в виду.

— Знаешь, теперь мне стало немного страшно. Что ты там такого опасного представляешь.

Я попытался свести в шутку, понимая, что она, в принципе, права. Выпустишь демонов — потом обратно не загонишь.

— Правильно, бойся меня! — Милка потянулась сладко. — Это в детстве какой-то фильм был. Вот ничего абсолютно не помню оттуда, кроме этой фразы. А она запала.

— Так часто бывает. Я какую-то книгу читал. То ли в первом классе, то ли во втором. Вообще ничего не помню, кроме пятна зеленки на странице. Яркое такое, большое.

И мы вдруг совершенно легко и естественно перескочили на нейтральную тему — о книгах и фильмах из детства, о ярких воспоминаниях. И при этом продолжали ласкать друг друга — рассеянно, в фоновом режиме. Но паузы между фразами и взгляды становились все дольше, руки и дыхание — тяжелее. Пока на полуслове не потянулись друг к другу, сплетаясь в объятье и сливаясь в поцелуе.

Вот кто бы сказал, почему с одной становится скучно раньше, чем кончишь, а с другой еще не кончишь, а уже хочется снова, и каждый раз как первый и последний? Все женские письки скроены по одному лекалу, плюс-минус немного. Не в этом дело. А в чем? Кто ответит, тот разгадает главную тайну вселенной.

Потянувшись за очередной резинкой, я с какой-то странной обреченностью подумал, что расстанемся мы гораздо раньше, чем я предполагал. И вовсе не потому, что она мне надоест. Потому, что для нее это тот самый пресловутый просто_секс, а для меня… Для меня тоже… пока еще. Но уже проступила сквозь туман будущего вероятность выхода за эту грань. И если я пойму, что это случилось… Ну что ж, мы договорились. Докучать ей своими ненужными чувствами не стану. И поэтому пусть каждый раз будет как последний. На всякий случай.

— Как хорошо, — прошептала Милка в сладкой истоме.

Меня просто на лоскуты полосовало, когда она так говорила. Хотелось слышать это снова и снова.

— Стоило дожить до тридцати двух лет, чтобы узнать, как это бывает.

— Ты такая старая? — положив руку ей на грудь, я закатил глаза в притворном ужасе. — А мне казалось, тебе от силы двадцать. Какой обман!

Рассмеявшись тихо, Милка уткнулась носом мне в плечо и засопела. Я гладил ее волосы, а она мурчала, засыпая, совсем как Мяф. А мне не спалось. Лежал, смотрел в потолок, слушал ее дыхание. Осторожно вытащил из-под нее затекшую руку, и Милка, проворчав что-то, повернулась на бок.