Брачная ложь (ЛП) - Ричардсон Аманда

Почему твое настоящее имя тебя так беспокоит? Это красивое имя. Знаешь ли ты, что на латыни это означает звезда ?

— Но прежде чем мы начнем, у меня к тебе три вопроса.

Я глотаю. — Хорошо.

Он добавляет пену в свой экспрессо, при каждом движении запястья на его руках появляются вены. Закончив, он кладет все в посудомоечную машину. Я заметила, что он часто это делает. Вместо того, чтобы оставлять вещи на прилавке, он мгновенно убирает их. Повернувшись ко мне лицом, он поднимает кружку и делает глубокий глоток, прежде чем заговорить.

— По шкале от одного до десяти, насколько комфортно тебе со мной? Физически, — добавляет он, выгибая бровь.

— Ноль, — честно говорю я ему.

Это не совсем так. У нас была… практика.

— Откуда я знал, что ты все усложнишь? — Он хмыкает. — И твоя цель —… что? Доберешься до десяти?

Я пожимаю плечами. — Ага. Но для этого тебе придется перестать быть придурком. Ты уверен, что готов к этому?

Он кивает, не позволяя моим поддразниваниям повлиять на него. По крайней мере, внешне.

— Я могу попробовать.

Ухмыляясь, я поднимаю голову. — Спасибо.

— Второй вопрос, — медленно говорит он, скользя взглядом по моему лицу. — Почему Chanel №5?

— Это были духи моей бабушки. Это напоминает мне о ней, — честно говорю я ему.

Он смотрит на свой кофе.

— Она много значила для тебя? Кстати, это не третий мой вопрос.

Сжимая губы, я думаю о том, как много мне следует ему сказать. Однако, в отличие от него, у меня нет причин скрывать что-то, поэтому я делаю судорожный вдох, прежде чем ответить.

— Да. Я не знала свою маму, поэтому то, чего мне не хватало в материнском тепле, я получила от нее, — объясняю я, чувствуя, как у меня сжимается горло, как бывает каждый раз, когда я говорю о бабушке. — Она жила в Париже, когда я росла в Лондоне, но мы постоянно виделись. А лето я проводил в ее квартире на Île Saint-Louis.

Его голова приближается к моей.

— Île Saint-Louis? Куда ты мне сказала идти… — он замолкает, когда приходит осознание. — Это твоя любимая часть Парижа, потому что именно здесь она жила, — заключает он.

Я ничего не говорю и киваю в знак согласия.

— Хорошо, третий вопрос. Какую татуировку ты сделала в честь своей бабушки?

Из всех вопросов, которые он мог задать, я не ожидала именно этого. Глядя на стол, я тихо отвечаю, вспоминая позднюю ночь в темном парижском тату-салоне.

— Бабочка, — отвечаю я, глядя на него снизу вверх.

Его губы дергаются, но он не улыбается. — Где?

Не отвечая, я сажусь прямо и, не раздумывая, расстегиваю пижамную рубашку, опуская ее ровно настолько, чтобы продемонстрировать бабочку на груди. Это прямо посередине моей груди, прямо под грудью. Я не позволяю ему увидеть то, чего он не должен видеть, но то, как Майлз тяжело ставит свою кружку на мраморную стойку и делает несколько шагов вперед, не сводя глаз с моей груди…

Моя кожа горит под его взглядом.

— Мне нужно было место, где я могла бы спрятать под рубашкой. Таким образом, это близко моему сердцу, — объясняю я, тяжело сглатывая.

— Той ночью, — шепчет он. — Когда ты спросила меня, есть ли у меня татуировка. У тебя было это?

Я киваю. — Да. Ты бы это заметил, если бы не был таким джентльменом.

Его зеленые глаза устремились в мои, на лице появилось выражение решимости, когда он протянул руку вперед.

— Могу ли я? — он спрашивает.

Его угрюмая маска исчезла, и ее снова заменил тот же взгляд. Тот, который заставляет меня падать в обморок. Тот, который заставляет меня думать, что Майлз Рейвэдж очень, очень хорошо умеет скрывать свои истинные чувства. Он выглядит почти в оцепенении.

— Давай, — говорю я ему.

Протянув руку вниз, он большим пальцем обводит контур маленькой бабочки - около двух дюймов в ширину. Его пальцы сгибаются и касаются моей обнаженной кожи. Моя пижамная рубашка находится в нескольких сантиметрах от того, чтобы полностью распахнуться, обнажив меня. С каждым движением его большого пальца я стараюсь не задыхаться. Моя кожа покрывается мурашками, и Майлз низко хмыкает в горле.

Черт.

Почему этот звук такой сексуальный?

— Я думаю, что теперь у нас по крайней мере один из десяти, ты так не думаешь, бабочка? — спрашивает он почти нежным голосом.

— Я… что… да, — тупо отвечаю я, обдумывая его слова.

И это прозвище…

Тяжелый, ноющий камень оседает у меня между ног, когда его скрипучий голос произносит каждый слог.

Бабочка.

Он отстраняется, и когда я снова смотрю ему в глаза, его зрачки слегка расширены. Облизывая губы, он качает головой и делает шаг назад.

Я практически вижу кирпичи, которые он кладет, возводя стену, слишком высокую, чтобы кто-либо мог взобраться на нее.

Откашлявшись, он возвращается к своему кофе, а я стягиваю рубашку и быстро ее застегиваю.

— Я собираюсь прогуляться через несколько минут, если ты хочешь присоединиться ко мне, — предлагаю я. — Может быть, мы сможем позавтракать вместе. Чем больше времени мы будем проводить вместе, тем комфортнее нам будет на людях.

Он хмурится, наблюдая за мной, попивая кофе. — Прогулка?

Я киваю.

— Каждое утро я гуляю. Мне это помогает… — Я замолкаю, закусив нижнюю губу. —Это помогает мне чувствовать себя в тонусе .

Склонив голову, он ничего не говорит, поэтому я продолжаю нервно говорить.

— Я просто пойду и переоденусь из пижамы, — говорю я ему.

Он хмурится. – У меня нет времени гулять , Эстель.

Мои брови хмурятся. — Как ты собираешься набрать десять, если мы никогда не проводим время вместе?

— О чем ты говоришь? Я же говорил тебе, что мы можем ужинать вместе каждый вечер…

— Этого не достаточно! — выпаливаю я, щеки пылают. — А даже если бы и было, то ругать меня за домашний пирог и проводить большую часть вечера в неловком молчании — это не лучший способ подружиться со мной.

Его челюсть щелкает, когда он изучает меня, хмурясь.

— Отлично. Тогда пойдем гулять. — Он выходит из кухни и, клянусь, я слышу, как он бормочет « невыносимая девчонка» , поворачивая за угол.

ОДИННАДЦАТАЯ ГЛАВА

ПРОГУЛКА

Майлз

Через несколько минут я прохожу мимо задней двери, ожидая, пока Эстель встретит меня на прогулке. Солнце начинает подниматься над холмами Крествуда, заливая заднюю часть замка золотым персиковым светом. Я засовываю руки в карманы брюк и смотрю на горизонт, недоумевая, почему я согласился прогуляться с ней. Я не солгал, когда сказал, что у меня нет времени на прогулку. У меня встреча в 8 часов в офисе, а сейчас уже почти шесть. Я должен уйти через час, если я собираюсь успеть вовремя. Ворча про себя по поводу бойкости Эстель, я уже собирался подняться наверх и спросить, почему так долго, когда слышу, как она топает в комнату, скрипя кроссовками по мрамору.

— Знаешь, большинство людей опускают ноги, когда идут, — размышляю я, оборачиваясь и выгибая бровь, когда она приближается. — Ты топаешь куда угодно, и это невероятно громко.

Она поднимает голову и улыбается мне. Ее вьющиеся волосы собраны в высокий хвост, и она одета… что, черт возьми, она одета? Это как купальник, но на все тело. Оно черное, облегающее, а в руках у нее ярко-розовая толстовка. На ногах у нее ярко-желтые кроссовки. Черная ткань облегает каждый изгиб ее тела, и мой рот наполняется слюной, пока глаза медленно рассматривают ее наряд.

Она, должно быть, не носит лифчик, потому что я вижу ее маленькие тугие соски, проступающие сквозь ткань, как раз перед тем, как она натягивает толстовку. Я чувствую, как дергается мой член при мысли о том, какой нежной была ее кожа раньше. Я вижу, как вздымаются обе ее груди, так близко к обнажению, всего в нескольких дюймах от моего пальца. Я представляю себе, какие они плавучие и мягкие, идеальные в руках. И эта мысль привела меня к размышлениям о том, как я дрочил на мысли о ней прошлой ночью. Как бы я просунул свой член между этими упругими бугорками, как бы я сжал их вокруг своего члена, как бы я почувствовал бархатистость ее кожи, обволакивающей меня, когда я кончаю ей на грудь...