Предатель. Я тебе отомщу (СИ) - Ким Виктория

– Спасибо вам, что поверили мне тогда, в первый день, – говорю я, и голос звучит мягче, чем хотела, как шорох листвы под ласковым ветром, выдавая эту уязвимость, что я так стараюсь спрятать. – Даже страшно представить, где бы я оказалась сейчас, если бы вы не пошли мне навстречу, – добавляю, и слова вырываются, как признание, что я не планировала.

На улице? В лапах Артёма? Или в пустоте, где нет ни света, ни звука?

– Вам повезло, что я не такой идиот, чтобы упускать шанс заполучить выгодную сделку, – хмыкает он, и голос его — как лёгкий удар, сухой, но без злобы, а в глазах мелькает искра, что прячется за этой насмешкой.

Я по-прежнему улыбаюсь, чувствуя, как внутри что-то тает, медленно, как снег под первым солнцем, как лёд, что сковывал меня месяцами, начинает трещать, открывая тонкие струйки тепла. Он говорит так, потому что уважает меня? Или это нечто другое? Но этот момент — хрупкий, как стеклянный шар, — прерывается его голосом, что вдруг меняет тон.

– Что ж, если с отпуском не складывается, у меня есть альтернативный вариант, – вновь оживляется Игорь после недолгой паузы, и голос его опускается, становится почти шёпотом, что пробирает до костей, как холодный ветер, что скользит по спине.

– М? – переспрашиваю я, и звук вырывается короткий, растерянный, а сердце стучит, как пойманная птица, чуя перемены, что уже витают в воздухе, густом, как перед грозой.

– Свободны сегодня вечером? – спрашивает он, и взгляд его — твёрдый, непреклонный, с тенью чего-то нового, опасного — держит меня, как в тисках, не давая ни вырваться, ни отступить.

– Это приглашение на свидание? – вырывается у меня, и голос дрожит, смесь насмешки и страха, что я не могу унять, как буря, что бушует внутри.

Он же не всерьёз? Или… что-то изменилось? Мысли скачут, как искры от костра, и я чувствую, как щёки горят, выдавая смятение, что я хотела бы задушить в зародыше.

– Что вы! Всего лишь деловой ужин. Тет-а-тет, – отвечает он, и слова падают, как камни в бездонную пропасть, оставляя эхо, что гудит в груди, тяжёлое, тревожное.

– Я всё ещё замужем, – напоминаю, и голос твердеет, как сталь, что я выковала за эти месяцы, как щит, что я подняла против мира. – Вы же говорили, что… – голос мой стихает, обрывается, и в памяти всплывают его слова после благотворительного вечера — о морали, о границах, что он сам же обозначил.

Игорь решил сменить полюс?

– Вот именно это и станет темой нашего разговора за ужином. Не торопите события, Настя, – отвечает он, и голос его — как удар молнии, тихий, но точный, что бьёт прямо в сердце, оставляя ожог.

– В каком смысле? – выдавливаю я, и сердце замирает, как зверь, что попал в капкан, а мысли мечутся, как искры в ветре, сгорая в панике.

Зачем ему говорить о моём замужестве? Артём объявился? Наплёл что-то Игорю? Или это его план, чтобы сломать меня окончательно?

Тревога захлёстывает, как ледяная волна, колет кожу тысячами микроскопических игл, и я чувствую, как пальцы холодеют, сжимая конверт сильнее, чем нужно, как будто он — единственное, что держит меня здесь, в этом моменте.

– Вечером всё вам расскажу, – говорит он, и в глазах его — блеск, как у игрока, что прячет козырь в рукаве, уверенный, что выиграет партию, о которой я даже не знаю правил. – А сейчас вы свободны. Я заеду в восемь, – добавляет он, и тон его — как печать на приговоре, что не терпит возражений, тяжёлый, окончательный.

Я стою, глядя на него, чувствуя, как пол дрожит под ногами, как воздух в кабинете густеет, становится липким, удушающим, как внутри всё сжимается — страх, надежда, злость, всё сплетается в тугой узел, что душит меня. Два месяца тишины от Артёма — два месяца, что я собирала себя из осколков, выстраивала стены, чтобы не рухнуть, — и вот этот человек, что смотрит на меня, как на пазл, что он хочет собрать, разгадать, а может, и разобрать по кусочкам. Что он задумал? И почему я не могу просто уйти?

Улыбка Игоря гаснет, он кивает, возвращаясь к бумагам, и его пальцы скользят по листам с холодной точностью, а я все еще стою, сжимая конверт, чувствуя, как сердце бьётся в горле, как новая буря зреет за этими стеклянными стенами, и не знаю, унесёт она меня в пропасть или вытащит к свету.

28. Настя

Вечер тянется медленно, минуты ползут, как будто кто-то приклеил стрелки часов к циферблату. Я стою перед зеркалом — старым, с потёртой деревянной рамой, что висит на стене этой тесной квартиры, больше похожей на коробку, чем на дом. Руки дрожат, когда я провожу расчёской по волосам, пытаясь уложить их хоть в какой-то порядок. Это не про красоту — я не верю, что могу сейчас выглядеть красиво, — а про попытку скрыть усталость, что проступает в каждом жесте, в каждом взгляде, который я бросаю на себя.

Игорь сказал «в восемь», и часы на столе показывают почти семь. У меня час, чтобы собраться, чтобы унять этот гул в голове, что начался после его слов в кабинете.

"Это мы скоро исправим". Что он задумал? Настоять на моем разводе? Или что-то хуже?

Пальцы сжимают тюбик помады, я крашу губы — неярко, почти незаметно, просто чтобы не быть бледной, как тень. Но когда взгляд цепляется за собственные глаза в отражении, я замираю. Они горят — не радостью, не надеждой, а тревогой, глубокой и тёмной, как яма, в которую я боюсь упасть.

Телефон лежит на столе, экран чёрный, мёртвый, и я жду звонка. Жду, что Игорь скажет: «Я еду», — но тишина давит, тяжёлая, неподъёмная. Я ловлю себя на том, что прислушиваюсь к каждому звуку — шорох ветра за окном, скрип половиц в подъезде, далёкий лай собаки. Всё кажется громче, чем нужно, и нервы натягиваются, как струны, готовые лопнуть.

Почему он не звонит? И почему я так этого жду?

Стук в дверь — резкий, грубый, отрывистый — разрывает эту тишину, как выстрел. Я вздрагиваю, помада выскальзывает из рук, падает на пол, катится под стол с тихим стуком. Сердце срывается в бешеный ритм, колотится в груди, как будто хочет вырваться.

Это не Игорь. Он бы позвонил, написал, предупредил — он всегда так делает, точный, как часы. Но кто тогда? Гостей я не жду. Да и кто придёт? Новый адрес никому не нужен, кроме Кати да Ани, а они не стали бы навещать меня без предупреждения.

Артём?

Эта мысль впивается в мозг, холодная, острая, и я представляю его за дверью — холодного, злобного, с кулаками, готовыми бить.

Ноги сами несут к двери, пальцы цепляются за ручку, металл леденит кожу, и я открываю, медленно, с замирающим дыханием, готовая к его крикам, к тому, что он вломится и разнесёт всё, что я тут построила.

Но вместо него на пороге стоит Анна Викторовна. Лицо её — маска гнева, красное, перекошенное, глаза сверкают яростью, дикой, животной, и я отступаю на шаг, чувствуя, как воздух между нами густеет, пропитывается её ненавистью, тяжёлой, как дым.

– Тварь неблагодарная! – голос её хриплый, режет слух, и она шагает вперёд, врываясь в мою квартиру без приглашения, без права. – Артём по шлюхам шляется, дома свинарник, а ты тут, размулеванная, отдыхаешь! – продолжает она, и слова падают, ядовитые, липкие, оседают на мне, как грязь с улицы. – Не надоело ещё с банкиром своим крутить да по хуям прыгать? – добавляет она, и голос её дрожит от злости, но в нём слышится что-то ещё — боль, что она пытается задушить.

Я стою, замерев, чувствуя, как внутри всё кипит. Злость вспыхивает — яркая, горячая, — но тут же смешивается со страхом, с этим стыдом, что я не хочу признавать, но он лезет наружу, цепляется за рёбра.

Она знает про ужин с Игорем? Откуда? Или это просто слова, брошенные наугад, чтобы задеть?

Я не могу понять, и это бесит ещё больше.

– Как вы нашли мой адрес? – спрашиваю я, выдавливая слова через сжатые зубы, и голос дрожит, выдаёт меня, но я поднимаю подбородок, стараясь не дать ей увидеть, как меня трясёт внутри.

– А ты думаешь, сложно найти клоповник, в котором ты прячешься, гадина? – отвечает она, и губы её кривятся в усмешке, полной презрения. – Думаешь, я не найду, где ты забилась, как крыса? – добавляет она, и в голосе её — торжество, как будто она поймала меня на чём-то постыдном.