Залетела от Братвы (ЛП) - Фокс Мари

Дженнифер с трудом сглатывает, ее взгляд мечется между мной и ребенком. Страх на ее лице несомненен, но теперь есть что-то еще. Некое смирение, как будто она собирается отдать последнюю часть себя, которую она скрывала.

Она колеблется мгновение, а затем голосом, едва слышным шепотом, говорит: — Он твой сын.

В комнате воцаряется тишина.

Мой сын.

Слова висят в воздухе, как тяжесть, давя на меня. Я поворачиваюсь обратно к кроватке, глядя на маленького мальчика, лежащего там, его крошечная грудь поднимается и опускается в такт тихим звукам его дыхания. Мой сын.

Меня охватывает волна противоречивых эмоций — гнев, замешательство, недоверие, — но за всем этим скрывается странное чувство… гордости? Я отталкиваю эту мысль, не давая ей укорениться. Этот ребенок — осложнение. Препятствие. У меня нет места сентиментальности.

Это меняет все.

Я поворачиваюсь к Дженнифер, ее залитое слезами лицо теперь искажено отчаянием. Она выглядит готовой упасть, ее тело дрожит, когда она смотрит на меня, ожидая моей реакции. Она, должно быть, думает, что я убью ее сейчас, что ее предательство решило ее судьбу. Может, так и есть.

— Как долго? — спрашиваю я, мой голос холодный и размеренный. — Как долго ты скрываешь его от меня?

Дженнифер рыдает, ее колени почти подгибаются, когда она пытается ответить. — С тех пор, как я ушла, — шепчет она, ее голос прерывается. — Я не… я не хотела приводить его в твой мир. Я думала… я думала, что так безопаснее.

Безопаснее? Эта мысль зажигает что-то темное во мне. Она забрала моего ребенка, мою кровь и спрятала его от меня. Сбежала от меня, предала меня, и все это время несла моего сына. Мои руки сжимаются в кулаки, и я заставляю себя сделать вдох, чтобы не позволить ярости полностью взять верх.

— Я же говорил тебе, Дженнифер, — говорю я, подходя к ней ближе, голос мой тихий и опасный. — Ты принадлежишь мне, значит, и он тоже.

Ее глаза расширяются, когда я сокращаю расстояние между нами, возвышаясь над ней, пока я говорю. — Ты думала, что сможешь спрятаться от меня, сохранишь это в тайне? Я грубо хватаю ее за руку и притягиваю к себе.

Она пытается заговорить, молить о пощаде, но я прерываю ее рычанием. — Даже не думай снова бежать. Потому что на этот раз я найду тебя. Больше пощады не будет.

Звук детского плача прорывается сквозь напряженную тишину между нами. Моя хватка на руке Дженнифер немного ослабевает, когда крики ребенка становятся громче, отчаяннее. Его тихий, невинный голос заполняет комнату, и на мгновение ярость внутри меня смягчается, совсем немного.

Взгляд Дженнифер устремляется в сторону кроватки, ее материнский инстинкт включается, когда она вырывается из моих объятий. — Пожалуйста, — шепчет она, ее голос дрожит от настойчивости. — Отпусти меня к нему.

Я смотрю на нее, сжав челюсти. На краткий миг я думаю о том, чтобы прижать ее здесь, заставить почувствовать тяжесть ее решений. Но крики ребенка дергают что-то глубоко внутри меня, что-то незнакомое и тревожное. Я отпускаю ее руку.

— Иди, — ворчливо говорю я, отступая назад. — Вы не выйдете из этой комнаты. Они останутся у двери. — Я делаю знак своим людям, которые молча стоят у входа, их глаза зоркие и внимательные.

Дженнифер бросается к кроватке, подхватывая ребенка на руки с нежностью, которая резко контрастирует с хаосом и насилием, кружащимися вокруг нас. Она прижимает его к груди, ее лицо смягчается, когда она успокаивает его, пытаясь успокоить его крики. Я смотрю на нее, мой взгляд твердеет, когда я борюсь с конфликтом, бушующим внутри меня. Она солгала. Она убежала. Но она мать моего ребенка, и это все усложняет.

— Он напуган, — бормочет Дженнифер, ее голос едва громче шепота, когда она гладит голову ребенка. — Пожалуйста, не усугубляй ситуацию.

Я делаю шаг вперед, мои глаза сужаются, когда я смотрю на маленький сверток в ее руках. Его крошечные кулачки сжимают ее рубашку, и это зрелище пробуждает во мне что-то — что-то, чего я не могу полностью понять. Это мой сын. Моя кровь. Он понятия не имеет, в каком мире он родился, понятия не имеет о насилии и тьме, которые окружают его существование. Я знаю, что теперь, больше, чем когда-либо, они оба принадлежат мне.

— Ты и ребенок вернетесь со мной, — твердо говорю я, и мой голос не оставляет места для возражений.

Дженнифер вскидывает голову, ее глаза широко раскрыты от неповиновения. — Я никуда с тобой не пойду, — говорит она, ее голос дрожит, но полон решимости. — Теперь это моя жизнь. Ты не можешь просто так ввалиться сюда и…

Я резко рассмеялся и оборвал ее. — Ты думаешь, у тебя есть выбор? Ты думаешь, что после того, что ты сделала, после того, как скрыла моего сына, ты можешь решать?

Она крепче сжимает ребенка, и я вижу, как в ее глазах растет паника. Она боится, но она также упряма — то, чем я одновременно восхищаюсь и презираю в ней.

— Я не вернусь в Нью-Йорк, — говорит она, ее голос становится тише, почти умоляющим. — Я построила здесь жизнь. У меня есть работа, у меня есть…

— У тебя есть час, чтобы собрать вещи, — холодно прерываю я, подходя ближе, пока снова не возвышаюсь над ней. — Тебе не нужно будет работать. Ты посвятишь себя мне и нашему ребенку. Теперь это твоя жизнь.

Она качает головой, слезы снова наворачиваются на глаза, когда она крепче прижимает к себе ребенка. — Тимур, пожалуйста. Ты не можешь просто…

— Один час, Дженнифер, — повторяю я, голос низкий и опасный. — Не заставляй меня повторять.

Она смотрит на ребенка на руках, ее выражение лица разрывается между страхом и смирением. Я вижу, как колеса вращаются в ее сознании, конфликт в ее глазах. Она хочет дать отпор, но знает, что загнана в угол. На этот раз нет спасения.

Плач ребенка теперь стих, его крошечные ручки вцепились в рубашку Дженнифер, когда он смотрит на нее широко раскрытыми невинными глазами. Я смотрю на них обоих, мой гнев кипит прямо под поверхностью, но когда я смотрю на своего сына — мою плоть и кровь — я чувствую что-то незнакомое. Проблеск чего-то более мягкого, чего-то почти защитного.

Я делаю еще один шаг вперед, мой взгляд перемещается с Дженнифер на ребенка. Его маленькое лицо — зеркало ее, но в его глазах есть что-то, что напоминает мне меня. Осознание бьет меня сильнее, чем я ожидал, и на мгновение я чувствую… что-то. Что-то за пределами ярости и потребности в контроле.

— Он мой, — тихо говорю я, больше себе, чем ей. — Он… мой.

Дженнифер смотрит на меня, ее глаза полны неуверенности. — Верно, он наш сын, — тихо говорит она, ее голос дрожит от волнения.

Я не отвечаю. Вместо этого я протягиваю руку, слегка касаясь пальцами щеки ребенка. Его кожа мягкая, теплая, и на мгновение я чувствую что-то близкое к нежности. Я быстро отдергиваю руку, отталкивая это чувство, и снова сурово выражаю свое лицо.

Я прислоняюсь к дверному косяку, скрестив руки, и наблюдаю, как она ходит по комнате, собирая вещи. Она тихая, ее движения быстрые и эффективные, но я вижу напряжение в ее плечах, как ее руки слегка трясутся, когда она тянется за чем-то. Она нервничает, даже напугана. Хорошо.

Она бросает одежду в сумку, спиной ко мне, избегая смотреть в мою сторону. В каждой комнате этого места есть кто-то, и она это знает. Из этого нет спасения. Больше никаких исчезновений среди ночи, как раньше. Больше не будет. Не с моим сыном на буксире.

Между нами повисает тишина, густая и тяжелая. Я молчу, и она тоже. Мне не нужно ничего говорить. Одного моего присутствия достаточно, чтобы держать ее на грани.

Когда она тянется к шкафу, что-то привлекает мое внимание. Платье, висящее среди ее более практичной одежды. Оно другое, более открытое, что-то для вечернего выхода. Ткань глубокого оттенка красного, шелковистая и элегантная, с глубоким вырезом. Моя челюсть сжимается, когда я это вижу.

— Зачем тебе что-то подобное? — спрашиваю я тихим, но резким голосом.

Дженнифер замирает на секунду, ее рука все еще на платье. Она медленно поворачивается ко мне, широко раскрыв глаза. — Я… я ушла в прошлом месяце, — запинается она, ее голос едва громче шепота.