(не) Молчи (СИ) - Прим Юлия

А я просовываю руку в сквозной карман, кладу на живот и, спустя минуту, в очередной раз невольно вздрагиваю. Тот, кто живёт внутри, толкает мою ладонь. Несильно, но ощутимо. Словно отпихивает то, что ему мешает. Вредничает.

Аккуратно вытаскиваю пальцы. Собираю ладони домиком и прикрываю половину лица. Сижу. Дышу с неконтролируемыми смешками. Пытаюсь поверить происходящему. Глупо улыбаюсь.

Двадцать недель. Он… Мой мальчик… Господи…

Реветь нельзя, а не реветь невозможно. Прикрываю глаза и пытаюсь всеми правдами и неправдами купировать слёзы. Взять бы, рассказать кому, чтобы стало проще. Нет никого. Кто в курсе. Некому.

Ещё несколько часов работы над оставшимися текстами. После посидеть у парадного на одной из пустующих лавочек. Наполнить кровь кислородом и идти спать.

Маленький требует сна, пусть и поверхностного. А я… Всё больше мысленно зову его Женькой. Заменяю, наверное. Проговариваю всё, что хотелось бы озвучить в бескрайние глаза его отца. Вспоминаю любимые черты и пытаюсь понять, на кого из нас двоих наш сын станет больше похожим? И нет ни одной плохой мысли по поводу…

Он будет. Я знаю. Я чувствую. С сегодняшнего дня ещё более сильно. Он родится. Таким же невероятным: здоровым, красивым. Я смогу и всё выдержу.

Тянусь к кружке, которая уже заметно остыла. Среда. Через двое суток к родителям. Понятия не имею, как и с чего начать разговор, но… Куда теперь уже дальше откладывать? Я хотела выдержать ровно двадцать две… Да только не взяла в расчёт, что малыш может пойти в отца. Женька не тратит время впустую. Он не откладывает на потом, то, что возможно сделать сейчас. Он делает. И решает. Значит… Пора. Или малой за трусость меня запинает.

«Мам, я в пятницу до трёх. Приеду на шестичасовой» — отправляю, печатая на экране быстрее, чем выходит обдумать.

«Приготовь что-нибудь вкусненькое, пожалуйста» — дополняю, принимая ко вниманию истину, что перед смертью совсем не надышишься. Но домашняя еда всё же вкуснее, чем то, чем питаюсь все последние дни.

«Чего ты хочешь, дочь?» — прописывает она многозначительный вопрос-ответ.

Поговорить… На чистоту. И попросить за свой обман прощения.

«Хочу твоих пирожков» — пишу, вместо всего, что осаждает больную голову. — «И оливьешку» — дополняю облизываясь.

«Хорошо, Мирослава», — отсылает она считывая лишь только поверхностное, и успокаивает мой пульс обыденным: — «Папа встретит».

Глава 8

1. Всё в наших руках

Мира

— Мам, пап, — вроде стараюсь говорить, как обычно, но голос звучно дрожит и ощутимо напрягает присутствующих за столом. — Мне необходимо вам кое-что рассказать.

— Дождались, — заранее встаёт в штыки папа. Снимает очки. Кладёт на стол, рядом с опустевшей тарелкой. Медленно и многозначительно потирает переносицу. — Ну? — хмыкает он, подгоняя к началу.

Взгляд серьезный. Лицо каменное. Ни одной лишней эмоции, словно я очередной подчинённый на разборе полетов.

Мама же наоборот: напряжена так, что едва не скрестила между собой острые брови, пальцы зажали вилку так, что грозят сложить её вдвое, губы, нос — не испускают дыхания. Она ждёт и требует ответа не меньше, чем папа. Но тише. И, кажется, намного больше испуганной.

— Я сдам сессию и возьму академ, — выдаю первым то, что они потом, за всплеском эмоций могут и не услышать. — Пожалуйста, не переживайте! — слегка повышаю тон и резкость посыла. — Простите за то, что не могу оправдать ваших надежд. Я очень старалась. Смогла поступить на бюджет, но не могу продолжать там учиться.

— Мирослава, у тебя проблемы с соседями? — накидывает варианты мама, пока отец молчаливо выполняет мою крайнюю просьбу. — В чем-то не сошлись или причина в однокурсниках? Буллинг? Подростки не всегда могут контролировать собственные эмоции, ваша психосоматика ещё нестабильна. Говорите одно, думаете другое…

Говорит, говорит. Часто. Много. Сыпет аргументами и не стыкует детали. Приходит неоспоримому выводу, пока молчу я:

— Любую ситуацию можно решить!

— Я беременна, — выдаю максимально постно. Зажмуриваюсь, выпаливая скороговоркой: — Простите меня.

— И кто он? — папа первым отходит от шока. Таранит взглядом, от которого опускаю свой в стол и, отгораживаясь, обхватываю себя руками.

— Тебя изнасиловали? Он старше? Женат? Преподаватель? — голос мамы поднимается с низов до высоких нот, а я молю всех святых не услышать то, что она сейчас скажет.

— Мира, всё ещё можно исправить.

Это фраза звучит совершенно иначе. На десяток тонов проще. Успокаивающе. Убаюкивающе. Будто я сама придумала её и где-то внутри головы и тихо озвучила.

— Расскажи всё мне, — просит она, едва не переходя на ласковый шепот.

— Мам, пап, — прошу тихо. Мну пальцы, что давно спустились под стол. Стараюсь не нервничать и не смотреть ни на кого. Озвучиваю, идущее от души. Потому что это очень необходимо озвучить. Пусть всего один раз. Пусть сквозь боль и принятие… В общем, всё как мама учила.

— Я не рассчитывала на понимание, но я надеялась и верила в вашу поддержку. У меня всегда были самые принимающие родители. Да, я не была проблемным ребёнком, но лишь оттого, что мы много разговаривали, были вместе, делились проблемами и друг друга абсолютно любили. Это правильно. Я всегда так считала. Но, в какой-то момент я не смогла многое вам рассказать…

— Мира, мы накажем и со всем разберёмся…, — гнёт неведомую линию мама.

— Я не знаю кто он и где он, — выпаливаю, будто из пулемёта, чтобы вскоре полностью замолчать. — Нет, он ненамного старше. Меня не брали силой. Наоборот. Да, я осталась одна и понятия не имею, что ещё сказать в своё оправдание…

— Имя, фамилия, — скупо перечисляет отец.

Мотаю головой и обнимаю себя руками под грудью. Толстовка натягивает материал. Формирует ранее скрытый живот. Не такой и большой, но, когда сидишь виден заметнее.

Мама выдыхает с болезненным стоном. Так глубоко и пронзительно, что у меня проходят мурашки по коже.

— Уже больше половины срока, — слегка округляю, приближая момент к очевидному. — Я боялась вашей реакции и тянула до победного. У вас будет внук. Большой, крепкий мальчик. Я отучусь на заочном, если позволите…

Первым из-за стола поднимается папа. Молчаливо направляется на балкон. Резче обыденного дёргает дверь. Хлопает за своей спиной в ознаменование выхода.

Мама сидит сама не своя. Смотрит вслед исчезнувшему за дверью отцу. Задумчиво тянет губы вперёд и словно не решается что-то озвучить.

— Прости, мам, — повторяю тихо. — Ты учила принимать. Вот так получилось. Мой ребенок не виноват в том, что его приходилось скрывать. Я слишком сильно люблю его, чтобы позволить кому-то причинить ему вред. Ты ведь такая же. Правда?

— Господи, Мира…

Встаю из-за стола, не дожидаясь объятий, поощрения или иного поддакивания. Ухожу в свою комнату. Плотно закрываю дверь. Забираюсь в одежде под одеяло и лежу. В очередной раз, смутно понимая: как дальше быть и что делать?

Только спина говорит «спасибо» за родной матрас. Мышцы ощутимо отходят после тяжёлого дня. Сбрасывают тонус, распрямляются. Живот тоже становится мягче. Спазм и перенапряжение отпускают. Кроха внутри начинает выражать протесты происходящему, ощутимо пинает.

С каждым днём эти ощущения становятся только сильнее и ярче. Вызывают улыбку. Заставляют поверить, смириться с тем, что я теперь не одна. С частичкой того, по кому так ноет сердце. С реальным воплощением того, по кому надрывается в стоне душа.

— Всё пройдёт, — обещаю, подсовывая руку под кофту. — Они всё поймут, Женечка, — уверяю дрожащим. — Мы с тобой со всем справимся. Иначе…