Дикая Роза. Семь лет спустя - Коробов (Хуан Вальехо Кордес) Владимир

Бенито багровел и молчал, он понимал, что виноват, что ему нечего больше сказать, да и Рамон Фабила мог бы быть если не снисходительнее, то поспокойнее. В конце концов и полицейскому тоже было нечем похвастаться: его усилия пока что не принесли результата. Адрес, который дала хозяйка салона на Пражской улице, точно совпал с тем, что был на бумажке, зажатой в руке Марианы Гульен де Ледон. Но там много лет проживали почтенные буржуа, которые и слыхом не слыхивали о какой-то Аделине Гонсалес (так назвалась Дульсина, заказывая платье в салоне). На всякий случай люди Фабилы ходили по этому району с фотороботом, который составили по описанию хозяйки салона, но и сам лейтенант понимал, что это вряд ли что даст: скорее всего, адрес был взят наугад из большого адресно-телефонного справочника.

Между тем Дульсина, как сбежавшая преступница, была единственной, кому они могли предъявить хоть какое-то реальное обвинение. Все остальные, кого они подозревали в загадочном «отключении» людей, были чисты для правосудия, ибо никакими уликами против них сыщики не располагали. Именно это, как догадывался Эрнесто, и злило больше всего Фабилу. Найти Дульсину Линарес было необходимо, для того чтобы спасти Розу и всех остальных, кому грозила беда. Но надежда, что вслед за ней удастся направить в тюрьму еще и брата и сестру Франческотти, равно как и их подручных, оставалась зыбкой и в случае ареста опасной маньячки.

Фабила раздражался по любому поводу и готов был искать концы повсюду. Он чертыхался, когда в газете вышла статья по поводу новой «болезни века». «Меня не проведешь, — кричал он, — эта статейка наверняка написана по заказу мафиози! Рохас, у тебя остались старые связи в газетном мире — узнай потихоньку: чья наводка?» И Эрнесто шел и честно искал заказчика, но выходил лишь на посредников: одного, второго, третьего… Как и в случае с сорванным концертом Розы: клакерам щедро заплатили, но где первоисточник денег — бог весть…

Старый охотник за гангстерами Бернардо Кальдерон Пачеко был в курсе всех их дел, хотя уже неделю не вставал со своего потертого кожаного дивана: что-то серьезное было у него с легкими, врачи запретили курить, но дымил он по-прежнему. Рохас навещал Пачеко ежедневно, рассказывал, готовя старику обед, о том, как продвигается расследование. Сегодня Бернардо попросил его прийти вместе с лейтенантом Фабилой, но полицейский позвонил и сообщил, что будет часом позже.

Они пообедали вдвоем вареной картошкой с тушеным мясом и помидорами. Эрнесто прошел на кухню помыть тарелки и заварить кофе. Он уже заканчивал, когда из комнаты раздался громкий кашель и хрипы. Пачеко с синим лицом натужно откашливался в полотенце.

— Не надо бы вам курить, Бернардо! — сказал Рохас участливо.

— Все равно уже, сынок, — спокойно ответил ему старик и показал полотенце. Следы от мокроты были с кровью.

— Я сейчас вызову врача.

— Никого не надо вызывать, сынок, мне нужен только Фабила.

— Он скоро будет, он обещал.

— Ну а ты, Эрнесто, вот что мне скажи: досье и правда готово?

— В основном и вчерне.

— За сколько можно закончить?

— Если навалиться, то за неделю. Но ведь оно неполное, последний год…

— Знаю, сынок, знаю. Но ждать уже некогда, надо пускать его в свет.

— Но вы же сами говорили, что…

— Говорил, и не отказываюсь, что нужна тщательная подготовка. Вот для этого мне и нужен лейтенант, вернее, его дядя Абелярдо Обрегон Фабила. Думаю, что он не только влиятельный политик, но и честный человек. Во всяком случае, все говорит за то, что он не может быть в числе купленных Франческотти.

— Вы думаете, что дядя пойдет на обнародование досье?

— Должен пойти. Ему это может быть выгодно политически, чтобы убрать из парламента и правительства многих могущественных противников. Но пойдет он на это лишь в том случае, если будет убежден, что все это не фальшивка, не провокация. Вот для чего мне нужно сейчас встретиться с Рамоном Фабилой.

— А не рано ли мы раскроем карты?

— Немного рано, но другого выхода нет. Надо, чтобы зверь показался из логова. Франческотти вынужден будет предпринимать ответные шаги, и очень поспешные, и наверняка, заметая следы, оставит новые, свежие улики… Потом, сынок, хоть врачи и молчат, но я знаю, что дело вовсе не в слабых бронхах. У меня кое-что посерьезнее. Я не хочу умереть ни как трус, ни как безвестный герой. Досье будет подписано полным и подлинным моим именем.

— А как же наемные убийцы?

— Теперь уже я их не боюсь. Теперь — все равно.

— Но Бернардо…

— Звонят в дверь, открой, сынок…

Вошел в штатском лейтенант Фабила. Вид у него был бодрый.

— Салют коллегам! Сеньор Пачеко, вы сегодня молодцом. Скорее вставайте, мы без вас как без рук. Особенно Кастро…

— Спасибо, лейтенант. Я в курсе. Но я хочу предложить начать охоту за Франческотти еще и с другого конца.

— Вот как! И с какого же это?

— Сначала, сынок, скажи вот что: в каких отношениях ты с Абелярдо Обрегоном Фабилой?

— Он мой дядя.

— Это я знаю. Но между родственниками в наше время могут быть далеко не родственные отношения.

— Ко мне это не относится. Мы с дядей хоть и не часто видимся, но меня он держит почти за сына.

— Прекрасно. Значит, ты можешь устроить так, чтобы он пришел сюда ко мне или принял меня у себя дома?

— Скорее второе. Но я не понимаю, чем вызвана такая необходимость.

— Сейчас поймешь, сынок. Подойди поближе, садись…

Глава восемнадцатая

Дульсина чувствовала себя отвратительно: боли в желудке, внезапные головокружения. Но не это беспокоило ее больше всего в последнее время. Не утрачивает ли она влияния на Джулию? — вот вопрос, который грыз и мучил ее. А ведь все начиналось так прекрасно, так сказочно.

Когда она оказалась столь жестоко обманутой и разоренной Федерико Роблесом, когда убила его, но не сумела убить дикарку и сжечь родовое гнездо, ставшее собственностью этой голодранки, Дульсина словно закаменела сердцем. Ей все равно стало, что она в тюрьме, что лицо ее изуродовано, что когда окончится срок и она выйдет из застенка, то будет уже настоящей старухой. Все это неважно и не имеет никакого значения. Жизнь аристократки, богатой и уважаемой, кончилась. Кончилась и жизнь женщины, носившей имя Дульсины Линарес. Но жизнь существа, которое всегда спало в ней и окончательно проснулось вместе с выстрелом в единственно любимого человека, в негодяя Роблеса, жизнь этого существа лишь только начиналась.

Существо было надежно укрыто камнем в ее сердце, но именно оно и позволяло Дульсине со стойким равнодушием реагировать на все тяготы заключения, на собственное лицо в тусклом зеркале тюремного рукомойника. Существо не обманывало: рано или поздно Дульсина выйдет на свободу, встретится со всеми своими обидчиками и расправится с ними самым жестоким образом.

О, как сладки планы мести, когда уже нет планов жизни. И как жаль, что невозможно одного и того же человека убить множество раз. Но даже с этим доводом, вполне ясным Дульсине, существо, живущее под гранитом ее сердца, считаться не хотело. И Дульсине нравилось, как оно одновременно режет, вешает, топит и стреляет в дикарку, а еще загоняет ей под ногти иголки, заливает рот свинцом, глаза щелочью, бьет молотком по коленкам, снимает скальп…

Никому существо не хотело открыться, хотя рядом с Дульсиной в тюрьме Лекумберри и в колонии находились уголовницы, каждая из которых что-то подобное уже проделывала: одна резала, другая топила, а третья травила. Но Джулию Франческотти существо приняло сразу. И не ошиблось.

Если бы дело было в простой благодарности за то, что Дульсина заступилась за Джулию в колонии, взяла горбатенькую красавицу под свою защиту и опеку, то все бы и закончилось с волшебным освобождением Дульсины посреди пустынного шоссе. Но уже глядя, как пылает тюремная машина, Дульсина знала, что это лишь самое начало того главного, ради чего существо открылось Джулии.