Дикая Роза. Семь лет спустя - Коробов (Хуан Вальехо Кордес) Владимир

Еще в колонии горбунья наслаждалась разговорами о мести, и именно она придала смутным, планам и ожиданиям Дульсины реальные очертания. Когда Дульсину тайно, доставили в дом Джулии и она попросила пистолет, готовая тут же идти и мстить, то Джулия лишь рассмеялась. «Я тебя понимаю, дорогая моя, — сказала она, — но сколько человек ты успеешь застрелить, пока тебя схватят?» — «Столько, сколько успею!» — запальчиво ответила Дульсина. — «Нет, дорогая, — и глаза горбуньи засияли радостным светом, — месть должна быть полной и долгой, мы уничтожим их всех, вполне насладимся их мучениями, а сами никогда больше не попадем в ужасный Черный дворец!»

И Дульсина согласилась с ней. И приняла как должное, что и в этом деле, и во всем последующем ее существовании горбунья стала главной. Все теперь решала только Джулия. Решала, но не приказывала, обсуждала с Дульсиной каждый шаг, каждое действие. Да и как она могла ей не подчиниться, когда Джулия полностью взяла на себя заботу о ней, не жалела никаких средств, полностью оплатила три дорогостоящие пластические операции в закрытой клинике в пригороде Парижа и все это долгое время находилась поблизости от Дульсины. И когда наконец месть начала осуществляться, Дульсина ощутила настоящее счастье, целовала каждый пальчик Джулии и говорила, что отдаст за нее, не задумываясь, свою жизнь.

Счастье было не только в том, что существо, живущее в ней, стало получать свою кровавую пищу. Оказалось, что спать на свежих простынях, гулять в саду, покупать одежду и разные безделушки, купаться в море, заказывать изысканные блюда ей снова нравится. Но вместе со старыми привычками проснулись и новые, в Дульсине впервые так отчетливо и властно заговорила женщина. Когда-то, в другой жизни, она не понимала связь с мужчиной иначе, чем в замужестве, и осуждала всех, кто считал по-другому. Теперь же она, благодаря Джулии, каждую ночь принимала у себя то одного, то второго, то третьего мужчину из числа их охранников, нисколько не смущаясь тем, что это лишь обслуживание, щедро оплачиваемое, как и все остальное, ее горбатой подругой.

Но все, что начиналось и развивалось так прекрасно, вдруг резко замедлилось, почти остановилось. Существо вошло во вкус и требовало главной жертвы. Джулия в свое время настояла на том, что дикарка Роза покинет этот свет лишь после того, как будет брошена, унижена и предана всеми, и в первую очередь мужем. «Пойми, — говорила она Дульсине, — смерть — слишком простой, слишком легкий исход для этой дряни. Пусть она сначала выпьет чашу страданий до конца, пусть пьет ее каждый день».

«Да, — согласилась Дульсина, — так будет лучше. И в конце концов дикарка встанет передо мной на колени, будет мне ноги целовать и просить прощения, а я заставлю изнасиловать ее у меня на глазах, а потом оболью ее всю — с ног до головы — кислотой…»

Что-то им удалось, но было непохоже, чтобы семейная жизнь Розы дала ощутимую трещину, хотя Рикардо регулярно получал анонимные послания, а ревность его была Дульсине хорошо известна. Но если Джулия была готова ждать развития событий, то существо, питающееся местью, уже явно отказывалось от ожидания. Ему не было дела до косвенного и постепенного унижения жертвы, доведения ее до определенного состояния, кровожадное существо требовало прямого и главного результата — уничтожения, кровавого пира. И за неимением его оно все чаще стало мучить и тревожить свою носительницу. Головокружения и боли в желудке были пустяками по сравнению с кошмарами и галлюцинациями, что все чаще стали преследовать Дульсину.

Ей стало все тяжелей держаться с Джулией ровно и приветливо. Но она понимала, что если сорвется и накричит на подругу, то может испортить все дело: горбунья не выносила, когда ей хоть в чем-нибудь противоречили. Надо было набраться терпения и действовать по принципу: капля камень точит. Изо дня в день сейчас Дульсина внушала подруге, что следует усилить и ускорить их давление на дикарку, а возможно, и приступить к более решительным действиям. Но не утрачивает ли она влияния на Джулию? Надо это проверить…

Не дождавшись выхода горбуньи к завтраку, Дульсина решительным шагом проследовала на второй этаж, чуть замедлив свое движение, проходя мимо смазливого черноусого охранника. Он проводил ее отсутствующим взглядом. «Вот сволочь, — подумала Дульсина, — а вчера, ночью изображал пылкую страсть. Надо будет как-то наказать его».

— Доброе утро, Джулия! Ты не спустилась к завтраку, и я начала беспокоиться.

— Здравствуй, Дульсина. Со мной все в порядке, просто не хочется есть. Садись у меня в ногах. — Она показала на низкую обитую бархатом скамеечку рядом с пышной тахтой под кисейным балдахином. — Как твоя голова?

— Все побаливает. Плохо сплю ночью.

— Принимай снотворное и не вставай так рано. Вон какие круги под глазами.

— Ах, Джулия, дело не в этом. Нет в душе покоя, нервы неспокойны.

— Почему?…

— Прости, но мне все кажется, что ты сердишься на меня.

— За что мне на тебя сердиться, дурочка?

— Ну, хотя бы за то, что я так глупо попалась брату Рохелио в салоне. Ума не приложу: что он мог там делать?

— Может, хотел заказать платье для любовницы… Да какая разница! И что тут переживать: главное — ты вовремя сообщила и мы… приняли меры. Или тебе жалко брата, жалко, что все… так получилось?

— Да нет, я Рохелио никогда не любила, он — ничтожество. Но… скажи, Джулия, он теперь умрет?

— Точно я тебе не отвечу: сама не знаю. Брат мой Армандо изобрел такое средство, от которого люди впадают в беспробудную спячку. Очень удобно: человек и есть, и как будто нет. Наверное, если Армандо захочет, то сможет сделать, чтобы они очнулись. Но ты-то сама этого хочешь, Дульсина?

— Не знаю, Джулия. Пожалуй, нет.

— А я бы очень переживала, если бы с моим братом что-нибудь случилось.

— Твой Армандо — совсем другое дело! Я увижу его когда-нибудь?

— Когда-нибудь непременно, но… Наверное, не скоро, он очень деловой человек.

— Джулия! Ты говорила, что он нам во всем поможет!

— А он и помогает. Разве нет?

— Да, но дикарка…

— А разве он уже не уничтожил эту дрянь как певицу?

— Да, но… но этого ведь мало.

— Подожди, — Джулия нахмурилась, — вся беда твоя, Дульсина, что ты не умеешь ждать. Меня, поверь, тоже беспокоит, что наказание этой мерзавки затягивается. Но… Армандо всегда лучше знает, что и как нужно делать, я и так уже надоела ему с приставаниями.

— Ах, дорогая, боюсь тебе это сказать…

— Не бойся, хуже не будет!

— Боюсь тебе это сказать, Джулия, но мне все кажется, что ты уже охладела к этому делу. И я тебя не виню: конечно, ведь ты не обязана и не заинтересована. Ты и так столько для меня сделала, гораздо больше, чем я для тебя. Но умоляю, Джулия, скажи мне об этом, и я сама доведу все до конца!..

Джулия пристально посмотрела на Дульсину, потом, как кошка, спрыгнула на пол, покрытый персидским ковром; приобняла подругу и заговорила горячо, с глубокой интонацией:

— Да знаешь ли ты, что я не только не охладела, но заинтересована сейчас даже больше, чем вначале. И возможно, больше, чем ты сама!

— Как же это может быть, Джулия? — Дульсине показалось, что она ослышалась или не поняла.

— Это так может быть, дорогая, что если бы моя воля, то своими руками задушила бы эту дрянь сию же минуту! И тебе бы не уступила! — Джулия показала пальцами в воздухе, как бы она это сделала. Решимость ее была страстной и неподдельной Дульсина все еще боялась поверить в то, что слышала и видела, дрожащими пальцами она зачем-то расстегнула, а потом снова застегнула ворот глухого зеленого платья и сказала шепотом:

— Я боюсь поверить этому счастью.

— Не знаю, Дульсина, назовешь ли ты это счастьем, когда услышишь все до конца.

— Ты меня пугаешь, Джулия, о каком конце ты говоришь?

— Сейчас я тебе доверю то, о чем даже Армандо не говорила. Но… сначала скажи, Дульсина, я сильно уродлива?

— Ты просто красавица!