Месть. Идеальный сценарий (СИ) - Вестова Лея

Эпилог

Год спустя

Год. Триста шестьдесят пять дней. Иногда мне казалось, что пролетела целая жизнь, спрессованная в этот короткий, немыслимо плотный отрезок времени. А иногда, что прошел всего один, бесконечно долгий, туманный день, начавшийся с того страшного пробуждения в оскверненной постели и закончившийся только сейчас.

Сегодня была годовщина смерти отца. Год с того дня, как рухнул мой старый мир. Но погода, словно в насмешку над законами драмы, была безупречной. Яркое, по-осеннему пронзительное солнце заливало золотым светом сад нашего загородного дома, отражалось в спокойной, как зеркало, воде озера. Воздух был чистым, прохладным и пах прелой листвой и дымом — Дима с утра разжег камин.

Я стояла на террасе с чашкой горячего чая в руках и смотрела на эту умиротворяющую картину. Боль никуда не ушла. Такая боль не уходит никогда. Она просто меняет свою природу. Из острого, режущего лезвия, кромсающего душу на части, она превратилась в тупой, ноющий шрам. Он навсегда останется со мной, как напоминание о том, через что я прошла, о том, кого потеряла. Но он больше не кровоточил. Он больше не мешал мне дышать, жить, чувствовать.

Судебный процесс завершился три месяца назад. Он был громким, грязным и безжалостным, как и предсказывала Анна. Адвокаты Вячеслава и Элеоноры до последнего пытались выставить меня обезумевшей от ревности интриганкой. Они выливали на меня ушаты грязи, препарировали мою личную жизнь под микроскопом, пытаясь найти хоть малейшую трещину в моей броне. Но против железобетонной стены из фактов, документов и свидетельских показаний их усилия были тщетны.

Приговор был суровым и справедливым. Вячеслав, как организатор убийства и мошенничества в особо крупном размере, получил двадцать лет колонии строгого режима. Элеонора, чье сотрудничество со следствием в итоге было признано вынужденной попыткой спасти себя, восемнадцать. Их имена, некогда сиявшие в списках самых завидных женихов и самых элегантных женщин столицы, теперь стали синонимами предательства и позора. Их жалкая империя лжи, построенная на костях моего отца, рухнула, погребая их под своими обломками.

Я не была на оглашении. В тот день я открывала новый производственный цех на нашем заводе. Я узнала о приговоре из короткого звонка Анны, стоя в гудящем, пахнущем металлом и новой краской помещении. Я молча выслушала ее, сказала «спасибо» и повесила трубку, возвращаясь к разговору с инженерами о перспективах новой производственной линии. Я не почувствовала ни триумфа, ни радости. Только точку. Жирную, окончательную точку в самой страшной главе моей жизни. С того дня я ни разу не произнесла их имен вслух. Они перестали для меня существовать.

Моя жизнь стала другой. Я вернулась в этот дом, дом моего детства. Первые несколько месяцев было невыносимо тяжело. Каждый уголок, каждый предмет напоминал об Элеоноре, ее присутствие ощущалось, как ядовитый, невидимый газ. И тогда я затеяла ремонт. Радикальный, безжалостный. Я избавилась от всей ее вычурной, бездушной мебели, от тяжелых бархатных штор, от холодных мраморных статуй. Я наполнила дом светом, воздухом, простой, удобной мебелью из натурального дерева. Я развесила на стенах не дорогие абстракции, а акварели молодых художников и наши старые семейные фотографии. И дом снова стал живым. Он снова стал нашим с отцом.

Компания, которую я приняла на грани финансового коллапса, не просто выжила. Она расцвела с новой, неожиданной силой. Оказалось, во мне действительно жили отцовские гены: его хватка, его интуиция, его умение видеть на несколько ходов вперед. Но к его талантам добавилось то, чего у него никогда не было — моя собственная, выстраданная в боях безжалостность к предательству и некомпетентности.

Мы не просто восстановили утраченные позиции. Мы вышли на новые рынки, запустили несколько инновационных проектов и, что для меня было важнее всего, осуществили давнюю мечту отца, основали Благотворительный фонд его имени, который теперь помогал десяткам молодых, талантливых ученых по всей стране. Его наследие, очищенное от грязи, теперь работало на будущее.

Но главным, самым важным изменением в моей жизни был не бизнес. Главным был человек, который сейчас бесшумно подошел ко мне сзади и осторожно обнял за плечи, накинув мне на плечи теплый плед.

— Замерзла? — прошептал он, целуя меня в макушку.

— Нет, — я откинулась на его сильную грудь, чувствуя себя в абсолютной безопасности. — Просто думаю.

Наши с Димой отношения развивались так же неспешно и органично, как растет дерево. Не было ни бурных страстей, ни громких признаний. Было что-то гораздо более ценное и прочное. Тихая нежность. Абсолютное, безграничное доверие. И то самое редкое, почти волшебное ощущение дома, которое возникает, когда он просто находится рядом.

Он переехал ко мне полгода назад. Просто однажды вечером приехал из своей холостяцкой квартиры не с ужином, а с двумя большими чемоданами. «Надоело мотаться через весь город», — смущенно пробормотал он тогда.

И дом, который даже после ремонта казался мне слишком большим и пустым, наконец наполнился настоящим теплом.

— Пора, — тихо сказал он. Я кивнула.

Мы поехали на кладбище. Мы делали это каждый месяц. Но сегодняшний день был особенным. Годовщина. Мы положили на его могилу огромный букет его любимых белых роз. Я стояла, глядя на его выгравированное на гранитном камне лицо. Он улыбался своей знакомой, чуть усталой, мудрой улыбкой. Я больше не плакала, приходя сюда. Я разговаривала с ним. Мысленно.

«Я справилась, папа. Видишь? Я справилась. Они наказаны. А твое дело… оно живет. Оно стало еще больше, еще чище. И… я не одна, папочка. Я счастлива. Я по-настоящему, до дрожи, до слез счастлива. Спасибо тебе. За все. И за него тоже».

Дима стоял чуть поодаль, давая мне побыть наедине со своими мыслями. Он все понимал без слов. Когда я обернулась, он подошел и молча взял меня за руку.

Мы не стали устраивать поминальных обедов. Вместо этого мы вернулись домой, и Дима протянул мне два билета. Билеты в Токио. На следующую весну. С открытой датой.

— Сакура не будет цвести вечно, — улыбнулся он. — Пора выполнять обещания.

Вечером мы сидели на террасе, укутавшись в один на двоих плед, и смотрели на звезды, которые вдали от городских огней казались огромными, близкими алмазами.

— Ты знаешь, о чем я сейчас думаю? — спросила я, прижимаясь к его плечу.

— О чем?

— О том, что если бы всего этого кошмара не случилось, если бы моя жизнь пошла по другому, гладкому сценарию, мы бы с тобой никогда не встретились.

Он помолчал, а потом крепче сжал мою руку.

— Возможно, — сказал он. — Но я бы предпочел встретить тебя при других обстоятельствах. Например, в библиотеке. Я бы подошел и спросил, что вы читаете, а ты бы строго на меня посмотрела и ответила, что это не мое дело. Я

рассмеялась.

— Ты думаешь, я хожу по библиотекам?

— Пришлось бы, — улыбнулся он. — Чтобы найти меня. Ведь мы бы все равно встретились. Рано или поздно. От судьбы не уйдешь.

Мы сидели в тишине, согревая друг друга своим теплом, под огромным, вечным небом. Шрам на моей душе никуда не исчез. Он навсегда останется со мной. Но он больше не болел. Он стал частью меня, частью моей истории. Истории о предательстве и мести, которая неожиданно для меня самой превратилась в историю о прощении и любви.

Я посмотрела на спокойное, надежное лицо Димы, освещенное холодным светом далеких звезд. И я поняла, с абсолютной, оглушительной ясностью, что все было не зря. Моя личная война была окончена. И я вышла из нее не просто победительницей, сохранившей наследство и отомстившей за отца. Я вышла из нее человеком, который потерял все, чтобы обрести самое главное. Себя. И его. Я нашла то, что бессознательно искала всю свою жизнь. Не в блеске роскоши и не в грохоте побед. А в тихом свете нового рассвета, который я была готова встретить вместе с ним.

Эпилог 2

Десять лет спустя

Десять лет. Бесконечно долгий, почти геологический пласт времени, способный превратить горы в пыль, а кровоточащие раны в едва заметные серебристые шрамы на коже памяти. И одновременно — одно-единственное, неуловимое мгновение, промелькнувшее, как отражение облака в зеркальной глади озера.