Месть. Идеальный сценарий (СИ) - Вестова Лея

Сегодня была годовщина. Десять лет с того дня, как оборвалась его жизнь и рухнул мой мир.

Погода, с циничным пренебрежением к законам драматического жанра, была безупречной. Прозрачный, хрустальный воздух раннего октября, пронзительно-синее небо, промытое ночным дождем, и ковер из золотой и багровой листвы, устилавший сад. Солнце, уже лишенное летней ярости, заливало террасу мягким, теплым светом, заставляя плясать искорки на поверхности моего остывающего чая.

Я стояла, прислонившись к деревянным перилам, и смотрела на эту картину совершенного, почти нереального умиротворения. Наш дом. Наше с Димой убежище, наша крепость, выстроенная на пепелище прошлого. Он давно перестал быть просто домом моего детства. Он стал нашим домом, наполненным смехом наших детей, запахом свежей выпечки и тихими разговорами у камина.

Боль никуда не ушла. Такая боль не уходит никогда, она просто врастает в тебя, становится частью твоего внутреннего ландшафта, как старое, могучее дерево с глубокими корнями. Острое, режущее лезвие, годами кромсавшее душу, давно затупилось, превратившись в глухую, ноющую тоску, которая приходила в такие дни, как сегодня. Она больше не мешала дышать. Она просто напоминала. О том, кого я потеряла. И о том, какой ценой было куплено это тихое, залитое солнцем утро.

— Мама, смотри!

Я обернулась. По идеально подстриженному газону, хохоча, бежал навстречу восьмилетний Игорек, мой сын. Мой маленький, серьезный мужчина с глазами Димы и упрямым отцовским подбородком. В руках он сжимал кривой, но трогательный букет из последних астр и кленовых листьев. За ним, заливаясь смехом, ковыляла пятилетняя София, моя огненная, светловолосая егоза, мое маленькое землетрясение с неиссякаемым запасом энергии и моими, как говорил Дима, «командирскими» интонациями.

— Это дедушке, — серьезно сообщил Игорек, протягивая мне букет. — Мы сегодня поедем к дедушке, я помню. Я хочу, чтобы у него тоже было красиво.

Я опустилась на колени и крепко обняла их обоих, вдыхая сладкий, ни с чем не сравнимый запах детских волос. Сердце сжалось от приступа такой оглушительной, всепоглощающей нежности, что на глаза навернулись слезы. Вот оно. Мое настоящее наследие. Мое бессмертие. Не заводы, не акции, не цифры на банковских счетах. А эти двое. Продолжение жизни, продолжение любви, самый главный итог моей войны.

— Конечно, милый. Дедушке очень понравится.

— Замерзла? — тихий, до боли родной голос раздался у меня за спиной.

Дима подошел и накинул мне на плечи свой теплый свитер. Он почти не изменился за эти десять лет. Лишь в уголках глаз залегли тонкие морщинки, а в волосах на висках появилось чуть больше серебра, которое делало его еще более мужественным и благородным. Он обнял меня, и я прижалась к его сильной груди, чувствуя себя в единственном по-настоящему безопасном месте во всей вселенной.

— Просто думаю, — ответила я, глядя, как дети с хохотом гоняются друг за другом по саду.

Приговор. Я до сих пор помнила тот день в мельчайших деталях. Как я стояла на сцене в гудящем, полном молодой энергии зале своего фонда, вручая гранты будущим гениям. Как завибрировал телефон. Как спокойный, почти бесцветный голос Анны произнес эти цифры: «Двадцать лет. Восемнадцать лет. Строгий режим. Полная конфискация». Я не почувствовала тогда ничего, кроме оглушительной, звенящей пустоты. Финальный аккорд в трагедии был сыгран. Занавес опустился.

Я ни разу не поинтересовалась их дальнейшей судьбой. Я сознательно вычеркнула их из своей жизни, из своих мыслей, из своего мира. Иногда до меня долетали обрывки информации. О том, что Корчагин, после грандиозного скандала, инициированного его же врагами с нашей подачи, потерял большую часть своей империи и был вынужден уехать из страны. Тихо, без лишнего шума. Его «неприкасаемость» оказалась мифом. Титан рухнул под собственной тяжестью. О Вячеславе и Элеоноре я не знала ничего. И не хотела знать. Они перестали существовать для меня в тот момент, когда судья зачитал их приговор. Они превратились в призраков, запертых в сером, казенном мире, где время остановилось. И меня это больше не касалось.

Моя жизнь пошла дальше. Компания, которую я приняла на грани коллапса, стала лидером отрасли не только в России, но и в Европе. Проект «Кристалл», мечта моего отца, превратился в наш флагманский продукт, открыв нам двери на мировые рынки. Я научилась быть руководителем. Не «Железной Кирой», наводящей ужас, а лидером, которого уважают. Я сохранила старую гвардию отца, тех, кто остался ему верен, и вырастила новое поколение молодых, амбициозных менеджеров, для которых честь и репутация были не пустым звуком. Мы построили компанию, которой он мог бы гордиться.

— Пора, — тихо сказал Дима, возвращая меня из воспоминаний.

Мы поехали на кладбище вчетвером. Дети вели себя на удивление тихо и серьезно. Игорек сам положил свой букет на гранитную плиту.

Я стояла, глядя на знакомое, улыбающееся с фотографии лицо отца. Я больше не плакала, приходя сюда. Я разговаривала с ним. Мысленно.

«Я справилась, папа. Видишь? Я не просто отомстила. Я созидала. Твое дело живет, оно стало еще больше, еще чище. Твой фонд помогает десяткам таких же мальчишек, каким когда-то был ты сам — одержимых наукой и верой в будущее. И… я не одна, папочка. У тебя прекрасные внуки. Ты бы их очень полюбил. А я… я счастлива. Я по-настоящему, до дрожи, до слез счастлива. Спасибо тебе. За все. И за него тоже».

Дима подошел и обнял меня за плечи. Дети прижались к нашим ногам. Мы стояли так несколько минут, четыре человека, связанные невидимыми нитями любви, памяти и крови. Одна семья.

Вечером, когда мы уложили детей спать, Дима ждал меня в гостиной у камина. На столике стояли два бокала и бутылка старого, терпкого кьянти.

— Я тут подумал, — начал он, когда я села рядом, укутавшись в плед. — За десять лет совместной жизни я так и не сделал тебе официального предложения. Непорядок.

Я рассмеялась.

— Мне казалось, мы давно женаты. По крайней мере, по ощущениям.

— По ощущениям — да, — серьезно кивнул он. — Но я хочу, чтобы все было по-настоящему. Чтобы ты была моей женой не только по сути, но и по закону. Чтобы носила мою фамилию.

Он достал из кармана маленькую бархатную коробочку. Мое сердце пропустило удар.

— Дима…

Он открыл ее. Внутри, на черном бархате, лежало кольцо. Не огромное, кричащее о своей цене, а тонкое, изящное, из белого золота, с одним-единственным, чистой воды, синим сапфиром, который в свете огня из камина горел глубоким, таинственным светом.

— Кира Игоревна Гордеева, — произнес он торжественно, но с той самой теплой, обезоруживающей улыбкой в глазах. — Ты выйдешь за меня замуж? Гарантирую пожизненное обеспечение горячими ужинами, крепким плечом и абсолютной любовью.

Я смотрела на него, и слезы, которые я сдерживала весь день, хлынули из моих глаз. Но это были не слезы боли. Это были слезы счастья. Такого чистого, такого оглушительного, что, казалось, сердце не выдержит.

— Да, — прошептала я сквозь слезы. — Да, Волков. Тысячу раз да.

Он надел мне кольцо на палец. Оно село идеально. Мы сидели в тишине, согревая друг друга своим теплом, под мерное потрескивание поленьев в камине. Шрам на моей душе никуда не исчез. Он навсегда останется со мной. Но он больше не болел. Он стал частью меня, частью моей истории. Истории о предательстве и мести, которая неожиданно для меня самой превратилась в историю о прощении и любви.

Я посмотрела на спокойное, надежное лицо Димы, освещенное теплыми отблесками пламени, на кольцо, сияющее на моем пальце, и поняла, с абсолютной, оглушительной ясностью, что все было не зря. Моя личная война была давно окончена. И я вышла из нее не просто победительницей. Я вышла из нее человеком, который потерял все, чтобы обрести самое главное. Себя. И его.

Я нашла то, что бессознательно искала всю свою жизнь. Не в блеске роскоши и не в грохоте побед. А в тихом свете нового рассвета, который я была готова встречать вместе с ним. Каждый день. До конца наших дней.