Я твоя навеки, ты мой навсегда (СИ) - Ночь Ева

Но мне уже не двадцать, и я не путаю гормоны с чувствами. Так что хорошо было на миг ощутить себя близкой, желанной, единственной. Плохо потом всё это осознать, выдохнуть и снова идти своим путём.

Бодя спал крепко. Я ему подушку в руки подсунула на всякий случай. А сама спокойно собралась и тихонько пошла вон. На улицу. Вызвала такси. Доехала до офиса. Пересела в свою машину. Вернулась домой.

Все действия проделывала, как робот: шаркала железными ногами, в голове крутились неповоротливые шестерёнки, которые не мешало бы смазать, потому что заржавели. Но у меня ни на что не осталось сил – только свалиться в кровать и закрыть глаза.

О том, что случилось, старалась не думать. Сделала и сделала. Упала в грех – значит упала. Кто об этом плачет? Я этого сама хотела. Мне, между прочим, положительные эмоции тоже показаны. Особенно после этого ястребодятла.

Рано утром меня разбудил телефон. Раньше будильника, между прочим.

– Бояркина! Это что было? Что это было, я тебя спрашиваю? Что за исчезновение Золушки в полночь?

Островский орал так, что я подальше от уха телефон отодвинула. А ну как оттуда полыхнёт? Буду ходить потом, как палёная кошка.

– Карета превратилась в тыкву, кучер – в крысу, лошади – в мышей, – рискнула я вставить свою язвительную реплику. Правда, со сна голос меня не слушался, поэтому получилось как-то вяло и не совсем убедительно.

– Как жаль, что платье твоё в лохмотья не превратилось! – бушевал Богдан. – Может, тогда бы ты не удрала позорно, как и в прошлый раз!

– Штрафное очко, Богдан Артёмович! – торжественно объявила я. – Мы договаривались не вспоминать прошлое – раз. Ещё один такой прокол – и пойдёте тёмным лесом за каким-то интересом. А во-вторых, что вас так бесит? Вам было хорошо, мне было замечательно. Я, между прочим, с утра работаю. И, знаете ли, не привыкла приходить на работу в том же костюме дважды с видом одалиски, которую имели всю ночь. Да эту сенсацию будут обсасывать целый год!

– Я им обсосу! – зарычал Островский. – Я им так обсосу, что они забудут, как это делается!

И тут меня накрывает. Я смеюсь так, что не могу отдышаться.

– Ну что ты смеёшься, Илон? – ворчит, сбавив обороты на «нет» Богдан. И тут же начинает ржать сам. У него такой вкусный смех… Да есть ли хоть что-то, что мне в нём не нравится? Нет такого, наверное, хоть он, конечно же, далеко не ангел.

– Потому что это смешно, – говорю, отдышавшись. – Я представила, как ты их запугиваешь – мою немногочисленную «свиту». Ни к чему это. Я и сама в состоянии разобраться.

– Ладно, проехали, – сворачивает он этот разговор, чтобы вплотную подобраться к тому, что его интересует. – Но ты могла не сбегать.

– Я и не сбежала, – возражаю. – Просто не хотела тебя будить.

– Хорошо, – вздыхает он. – Вечером заеду. И не забудь своему гению координаты закинуть. Я помню всё, Илон.

Что он помнит, я спросить не успела: Островский отключился. Можно было поймать его на этой фразе. Но, наверное, я сама боялась, что он опять проколется, и мне придётся сворачивать наши непонятные игроотношения.

Я пока была не готова. Это сложно и просто одновременно. Лучше всё же отключить думалку пока. Поставить на паузу. Придёт ещё время, но пусть оно будет не сейчас.

– Ты рехнулась, мать? – взвыла Людка, когда я позвонила ей в промежутке между утренним душем и завтраком. – У меня, между прочим, дети! Я спать хочу по утрам!

– А Веретено своё пристроить выгодно хочешь? Туда, где он в полной мере может показать свою гениальность и непревзойдённость?

– А с этого места поподробнее! – сразу же подобралась Людка. Ромку она обожала, спала и видела, как он взлетит в небывалые дали. Даже не денег ради, а потому что талантливый, умный, но непризнанный, как и большинство настоящих гениев.

– Есть великолепная возможность доказать всем, кто у нас лучше всех. А заодно и «Айтияс» будет ещё локти кусать.

– Внимаю! – почти прорыдала Людка, и я вкратце рассказала о вчерашнем дне.

– Слушай, подруга, ну сам Бог велел тебе с Островским начать всё заново! Вот зуб даю: он не просто так к тебе подкатывает.

– Да, сложно так, – вздыхаю. – Для него это способ меня на место поставить. Что-то доказать, самоутвердиться.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍– Угу-угу, – хмыкнула подруга. – Именно поэтому он за тобой везде таскается и с готовностью предлагает помочь неизвестному программисту – мужу твоей подруги. Дура ты, Илон. Глаза открой. А заодно уши, сердце и прочие органы. Ну сколько ж можно быть слепой такой?

– Можно и с закрытыми глазами у края пропасти пройти, когда такие верные подруги в арсенале имеются, – возразила я ей. – Записывай лучше координаты, и хватит уже меня прессовать. Мне как бы со своей стороны виднее, зачем Островский вокруг меня круги нарезает.

– Ладно, ладно, прозорливая моя, – сбавляет обороты Людка. – Мой Веретенников станет мегазвездой, вот посмотришь! Твой Островский не пожалеет!

Я хотела возразить, что Островский не мой, но плюнула: пусть думает, что хочет. Люда если что-то в голову вбивала, можно расслабиться. Не надо её переубеждать: диагноз там один – бесполезно.

В начале рабочего дня мне позвонила сваха – Инна Андреевна. Будто выжидала, когда минутная стрелка застынет ровно на восьми часах утра.

– Как наши дела, Илона Александровна? – поинтересовалась она после вежливого приветствия.

– Сложно сказать, – призналась я честно. – Первый жених не подошёл, и я бы не отказалась, если бы вы его отворожили. Есть ведь какой-то очень действенный способ?

– Как раз по поводу господина Ястребовского я и хотела с вами поговорить, – тяжело вздохнула Дубцова, и я просто шкурой почувствовала: здравствуйте, неприятности. Шоу начинается. Ведущим клоунам срочно надеть рыжие парики, размалевать лица поярче и прилепить красные носы.

– В каком смысле пообщаться? – отказывалась я понимать мягкую просьбу профессиональной свахи.

– Такое в нашей практике впервые, но всё когда-то случается первый раз, – снова тяжело вздохнула Дубцова. – Я не прошу ему потакать. Всего лишь потянуть время, пока мы что-нибудь придумаем.

– Постойте, я чего-то не понимаю, – меня жутко раздражал весь этот разговор и напоминал плохой фарс, когда герои совершают какие-то никому не понятные поступки. – С какой стати я должна общаться с человеком, который мне неприятен? Вы заставили меня заполнить анкету, длиной в Амазонку. Наверное, вам нужно требовать от клиентов справку о психической вменяемости, потому что иначе, как сдвигом по фазе, действия господина Ястребовского, я назвать не могу.

– На вид казался милым, адекватным, искренним, – грустно тянула Дубцова, а я вспомнила свои первые впечатления от его голоса и знакомства. Именно таким он и показался – располагающим, обаятельно-привлекательным. И смех его мне понравился. И вот, поди ж ты…

– Мне очень тяжело сейчас об этом говорить, но он пообещал испортить репутацию нашего агентства. И дело совершенно не в негативном отзыве. Это мы как-то бы пережили, во все времена были, есть и будут те, кто остался недовольным. Но он весьма недвусмысленно намекнул, что наш сайт ляжет и не встанет, а город узнает, какое мы непорядочное агентство. Сила интернета, знаете ли, слишком велика. И это не на заборе объявления развесить. Мне… очень жаль. Но он высказался, что потратился на вас, и не намерен отступать, когда столько средств и сил вложено в женщину, с которой его видели все, включая средства массовой информации.

– Да вы с ума сошли! Я не собираюсь потакать шантажисту! – крикнула я в сердцах и отключилась.

Меня буквально трясло. Это выходило за все рамки. Это походило на фильм ужасов, где я – главная героиня, что бредёт тёмной улицей под звуки тягучей, выматывающей все нервы музыки.

Я побарабанила нервно пальцами по столешнице. Раз, потом ещё раз. Что за хрень творится? У нас что, каменный век, когда на человека управы нет?