Трубадура (СИ) - Волкова Дарья

- Кто?!

- Ларс Рённинген, твой муж. Бывший. И мой отец. Отцы вот бывшими не бывают.

 Елена прижала ладонь ко рту. Все это выглядело как обычно картинно и ненатурально, но Тура уже давно привыкла. Отпила чаю без вкуса, подлила еще – и себе, и Елене.

- Откуда ты знаешь?! – пришла в себя мать. – Ты… ты поддерживала с ним связь?

Тура хотела рассказать – про визит в консульство, обо всем, что ей там поведали. Но вдруг поняла, что не хочет ничего обсуждать с Еленой. И даже вынужденное опостылевшее тоскливое одиночество последних недель, когда дома за день не произносится ни слова – даже оно не могло перевесить нежелание говорить с матерью. Что-то умерло – умерло окончательно. И Тура с сегодняшнего дня – сирота абсолютная и круглая. Модель сферической сироты в вакууме. А ведь и правда – она оказалась в вакууме. Так пусто вокруг. Пусто и холодно.

 - Неважно, откуда. Я решила, что тебе это может быть интересно. Что этого человека уже нет в живых. Больше  месяца назад его не стало.

Елена сопела, глядя исподлобья на Туру. А потом протянула руку и с хрустом переломила пополам сушку. В тишине и молчании звук вышел громкий.

- Я, в отличие от тебя, решила быть порядочной, – медленно проговорила Елена, кроша половинку. – И предупредить. Я буду опротестовывать завещание.

- Вперед и с песней. Чаю еще хочешь?

- Нет, спасибо,  - Елена резко встала и стряхнула крошки с рук. – В следующий раз буду тут пить чай как хозяйка. А ты… ты все-таки вылитый Ларс. Холодная как ледышка. Неудивительно, что даже тупой спортсмен  от тебя сбежал.

Щелкнула собачка нового, хорошо смазанного замка. Тура перевела взгляд на обломки сушки на льняной скатерти. И слава богу, что на отца похожа. Хоть тут ее природа пожалела. Быть похожей на Елену – хуже трудно придумать.

*

- Степан, вам же без сахара, да?

- Да, без сахара и… э-э-э…  покрепче, пожалуйста.

Это могло даже показаться смешным, но он никак не мог запомнить, как зовут нового маминого мужа. Уже вторую неделю живет у них, а имя-отчество не желает закрепляться в голове.  Что-то длинное, заковыристое, одни сплошные «с», «м», «в» - никак не запомнить. Хороший мужик, вежливый, сразу видно – интеллигенция. Неловко, что имени его Степа не знает.

 - Степочка, ты наелся? – мать легко касается его плеча и тут же убирает руку. Они оба пока привыкают к касаниям. Привыкают жить в одной квартире. После того, как его приняли в национальную сборную, мать позвонила и со слезами умоляла устроиться  у нее. На спор сил не осталось, и вот он уже вторую неделю живет в доме матери. Занимает диван в гостиной, помещаясь на нем, разобранном,  только по диагонали. Ему готовят, стирают одежду и интересуются тренировочным процессом. А он, сволочь неблагодарная, даже имя-отчество вполне себе приятного человека запомнить не может.

Потому что выключено все, что не имеет отношения к игре. И сейчас Степан и на площадке, и вне ее – приложение к мячу. Он не человек, он либеро.

14.4

*

Так и жила. Как-то. Новая работа, старая квартира. На уборку махнула рукой. Готовить тоже перестала. Приезжала домой и падала в постель. И лежала, глядя в потолок и ни о чем не думая. Иногда до нее доносился голос Елены – та демонстративно громко и в коридоре разговаривала по телефону, обсуждая юридические аспекты вопросов наследования. Но дальше этих демонстративных разговоров дело не заходило – ну разве что еще многозначительные загадочные взгляды и дежурные язвительные реплики на кухне. Но там Тура теперь редко появлялась. Ела мало и обычно на ходу, по дороге. А дома только чай, ежевечерний чай, который она накрывала каждый день. Это было то, за что еще держалась. В своем абсолютном сферическом одиночестве.

*

- Как тебе в национальной сборной, большой брат? Как столица?

- Обживаюсь,  - Степан, отодвинув штору, разглядывает с высоты одиннадцатого этажа абсолютно чужой и кажущийся крошечным двор. – Вы как?

- Мы хорошо,  - хохотнул Лелик. – Готовимся болеть за тебя по-крупному.

Привычным жестом взлохматил затылок. Оброс совсем, на площадке приходится стягивать волосы резинкой. Но даже стрижка не входит в перечень необходимых дел. А вот сказать брату что-то важное – надо.

- Левка, я у матери живу.

Ответная пауза была долгой.

- Понятно.

Нет, ни черта тебе не понятно. И мне непонятно. И сил разбираться нет.

- Она тебя в гости ждет. Очень. Вот я на Европу уеду, диван в гостиной перейдет в твое распоряжение. Будете вместе болеть за меня.

- Степка… ты серьезно? Ты же… - голос брата звучал тихо. – Ты же сам говорил, что…

- Да мало ли что я говорил? – вздохнул Степан. – Что я – ошибаться не могу, что ли? Ждут тебя тут, словом. Ждут и очень любят.

 *

Завтра сорок дней. Она обещала поминальный обед для нескольких человек – из числа тех, кто был и в самом деле близок в последние годы деду. Человек шесть от силы. Намекали, что лучше дома, а не в кафе.

Да и ладно. Закажет пирогов, купит конфет и печенья. Пусть посидят старички, повспоминают Павла Корнеевича Дурова. И, может быть, в беспросвете последних дней  что-то поменяется. Ну а вдруг? Когда-то же это случится? Должно. Должно случиться.

*

Через неделю они едут на Европу. Первые серьезные соревнования в составе национальной сборной. Он в команде приигрался, притерся. «Как тут и был»,  - смеется Артур. Вот на встречу с Королем Степа и прилетел. Степану есть что сказать врачу клуба, который дал ему путевку на самый вверх. Есть что сказать, есть за что поблагодарить. И поздравить Артура с тем, что попал в десятку на Бостонском марафоне. И послушать его рассказ. Он соскучился по Артуру.  И по Матушу. И по ребятам, и по городу. Он успел полюбить этот хмурый и холодный город. И не смог возненавидеть, несмотря на то, что о его гранит в мелкое крошево разбилось то, что с точки зрения анатомии разбиться не может. Но вопреки анатомии – вдребезги. И истекай кровью, и выживай, как хочешь, и учись заново жить с дырой в том месте, где еще недавно было тепло, где лежала белая ладонь с длинными пальцами, куда ему шептали всякие нежности. А теперь там дыра. Оказывается, люди могут жить с дырой в груди и даже успешно играть в волейбол.

В клубе он провел час. Со всеми пообщался, получил напутствие и кучу советов. А с Артуром они потом еще выпили два чайника японского модного чая в компании французского императора – помимо страсти к марафонам Кароль еще и водил близкое знакомство с «Наполеоном» и достоверно знал, где в Питере его пекут самый вкусный. От торта Степка отказался, ему сейчас излишеств позволять себе нельзя, и сиротски грыз овсяное печенье, слушая рассказ Артура о марафоне.

14.5

- Жаль только, что кроссовки свои везучие стер до дырок, - сокрушался Кароль. На одном из марафонов Артур перед самым стартом обнаружил, что расслоилась подошва на левой кроссовке. Его выручила дама – кенийская бегунья с идентичным сорок вторым размером ступни. Тот забег Артур считал первым успехом в своей марафонской карьере, кенийку спустя сутки горячо и искренне отблагодарил в номере отеля, что дало ему полное право снисходительно усмехаться, когда ребята в клубе хвастались своими постельными подвигами. А кроме этого, розовые кроссовки с тех пор стали для Артура символом победы.  И причиной регулярных квестов по розыску этого символа  редкого неженского размера в различных спортивных интернет-магазинах.

- Придется покупать новые, - Степка завистливо покосился на второй заказанный врачом кусок торта.

- Конечно! – фыркнул Артур. – Я в Амстердам без своей розовой прелести не поеду. Жаль, на твой размер такой цвет не найдешь – если только по спецзаказу.

- Спасибо, я зелеными обойдусь, - рассмеялся Степан. И резко перестал.

Сорок дней назад он, так же как и Артур, обнаружил, что любимые беговые кроссовки приказали долго жить. И купил новые – счастливого для себя, как он тогда решил, ярко-салатового цвета.  Нифига не счастливый оказался цвет.