Мой плохой босс (СИ) - Шэй Джина "Pippilotta"

— А ты сомневался, малыш?

— О нет, — тихо шепчет Антон, — нет, нет, нет…

— Болтун. Не так ты используешь свой язык, как следует, — я требовательно царапаю тыльную сторону его руки.

— Прости, госпожа, — покаянно выдыхает Верещагин, — я залюбовался.

Все тот же болтун, обострившийся удовлетворить не только мое свербящее место, но и уши, которые да — тоже эрогенная зона.

Антон Верещагин — мой личный деликатес, с длинным и таким шоколадным языком.

Он будто танцует сладкий медленный танец в паре с моим клитором, и вслед за ними по миру расползается пламя.

Без спешки. Все происходит без спешки, пока с тихим шипеньем в моей душе погасает звезда за звездой.

Еще, еще, еще — только про себя, ни слова поощрения вслух. Он еще не заслужил.

У черноты — нет оттенков, но есть температура. Моя чернота — испаряет без осадка.

Наконец-то мой. Наконец-то я могу им напиться…

Я ждала этого два года…

Я ждала.

По тем утробным звукам, что рвутся из горла Верещагина после каждого нового «нырка» меж моих бедер — такое ощущение, что два года на голодном сексуальном пайке сидел Антон, а не я. Рычит как голодный кот, стащивший себе лакомый кусочек и не желающий никого к нему подпускать. Негромко, но по коже это его урчание прокатывается бархатным прибоем.

Так нравится мой вкус, а?

Все меньше пауз, все резче движения языка, и космос — все ближе… Я прямо чувствую его дыхание на своей коже.

В какой-то момент просто стискиваю голову Антона бедрами, чтобы не смог отстраниться.

— До конца!

У меня просто не хватает слов, чтобы отдавать более внятные приказы и объяснения. Не хочу остановок. Не хочу.

— Я с радостью, — шепчет Антон и практически обрушивается вниз, будто у него с моим клитором личные счеты.

Какие огромные у тебя счеты, малыш… Своди еще!

Движения его языка — моя кардиограмма, и каждый толчок сердца в груди — один удар шоколадного тарана в клитор. Как в колокол…

Бам…

Первый спазм оргазма — как молния. Яркая, впечатляющая.

Второй спазм — удар грома, раскатистый, глухой, долгий.

Третий…

Меня все-таки выгибает. Накрывает беспощадным цунами наслаждения.

Выгибает и топит вот в этом — бескрайнем, шелестящем, белом, пенистом…

Я прихожу в себя не сразу и тяжело дыша. Пальцы скребутся по замше кресла, пытаясь нашарить там точку опоры. Нет, не для того, чтобы перевернуть мир, а для того, чтобы поставить его на место.

Двенадцать баллов по шкале землетрясений. Нет — сто двенадцать!

Нет, все-таки секс должен быть в расписании. Такое воздержание натурально вредно для чувствительности.

— В следующий раз, надеюсь, я услышу удовольствие моей госпожи? — Верещагин трется щетинистым подбородком об мое бедро.

— Посмотрим на твое поведение, — я чуть улыбаюсь, еще с минуту позволяю себе поваляться в кресле, а потом потягиваюсь и сажусь.

Время платить по счету!

Я любуюсь им — в тысячный раз за этот вечер. Вот таким им, встрепанным, с блестящими от возбуждения глазами и от моей влаги губами. Смотрящим на меня снизу вверх.

Прихватываю Антона за подбородок, целую в его солоноватые губы. Пропахшие мной, о да-а!

Он не бежит. Он все еще не бежит. И его пальцы, переползшие мне на колени, так умилительно подрагивают. Будто кое-кто тут переволновался.

— Ты хорошо постарался, мой сладкий, госпожа довольна, — мурлычу я, отрываясь от его губ, — на этом мы с тобой на сегодня закончим.

Судя по опешившим глазам Антона — на такой приговор он не рассчитывал.

Глава 28. Ирия

Я собираюсь молча, и все, что остается Антону, — только смотреть за тем, как я поправляю юбку, застегиваю чуть выше пуговки на блузке.

Он выглядит голодным. И сбитым с толку.

Итак, Антон Верещагин, тридцать четыре года, бизнесмен, бабник и породистая сволочь, что в анфас, что в профиль. Гипотезу о том, что наглость должна иметь пределы, вертел известно где, неизвестно только, сколько раз.

И вот сейчас он стоит и смотрит на меня, женщину, ноги которой пятнадцать минут назад целовал, ту самую, которую пробовал на вкус, и выглядит так, будто я ему сломала вселенную.

Ничего, мой сладкий, тебе полезно!

Я ожидала, что он вспылит.

Он должен злиться — если я хоть что-то понимаю о его характере — а я понимаю. Поэтому — он должен. Просто обязан.

В конце концов, его вряд ли часто динамят, а я обошлась с ним пожестче, чем “развести на коктейль и сбежать из бара”.

Без ложной скромности, я попользовала этого паршивца как секс-игрушку, получила свое удовольствие, потрепала по щечке и отложила на полку.

Хотя язык у паршивца совершенно волшебный, этого не отнять.

А он стоит, утопив руки в карманах и смотрит на меня так, что и под моей кожей шевелится голод.

Вот только нет, обойдется, он ещё не заслужил ничего большего. Я могу подождать. И посмотреть на его поведение.

— Ты все еще не сбежал? — я кошусь на Верещагина насмешливым взглядом — А я-то думала — уже на подъезде к дому Ивановской… Чтобы она тебе вылечила… что там у тебя свербит?

Антон всё таки преодолевает этот шаг между нами, опускает ладони мне на бока.

— Зачем мне менять мою госпожу на какую-то там… — его горячее дыхание проходится по моей шее, — я же знаю, что не пробовал никого вкуснее тебя, моя персиковая госпожа…

Моя вавилонская тьма сжимает пальцы на моем горле крепче.

Как настырно этот поганец пытается развести меня на секс. И эрекцией своей трётся об мое бедро. Намекая. Заставляя думать, что все-таки одного оргазма мне на самом деле мало. Очень мало…

Вот только я сказала: нет!

Самое тяжёлое в этой истории — переспорить саму себя. И все-таки, пальцы касаются изумрудика в кулоне и ноги мои будто отталкиваются от дна.

Я не потеряю контроль. Не смешаю все это снова.

Верещагин ведь сам выбрал, кем ему быть для меня. Я предлагала ему иное. Его это не устроило. А иные версии меня — они не включают в себя мои чувства. Я в это наигралась.

Разворачиваюсь. Впиваюсь настолько резким взглядом в лицо Антона, что он аж вздрагивает.

Да, да, малыш, это тебе не профурсеток за попу щипать.

— Руки!

Он отдергивает ладони инстинктивно.

Будто щелкает по его пальцам невидимая линейка.

Госпожа не разрешала!

Антон стекает на колени снова, сейчас касаясь пальцами моих коленей, утыкается лбом мне в живот.

— Прости, — он шепчет это еле слышно, прикрыв глаза, — прости меня, госпожа. Я просто хотел подышать тобой, раз больше ты ничего не разрешаешь.

Трепло. Никаких других слов у меня нет.

Наглое трепло, с совершенно невозможной интуицией.

Хотя, обманывалась ли я на его счёт? Верещагин всегда умел навешать на уши столько лапши, что девочки надолго теряли свои пустые крашеные головки. Он умеет подбирать ключики, втираться в доверие сладкими словечками, подбирать ключики к закрытым дверям.

Подбирает и к моей…

Моя одержимость шумит, роняя волны за моей спиной.

— Мне пора, — раздражение мое достигает критической точки.

— Разрешишь мне хотя бы тебя подвезти, моя жестокая? — выдыхает Антон, поднимая на меня глаза.

Такой алчный.

Готовый услужить.

Фальшивый.

Сколько он выдержит на этот раз? Пару дней? Потом снова вернётся в режим мудака, треплющего мне нервы.

Слушаю идиотское оправдание практичности, типа “сюда нас доставил водитель Проши, домой возвращаться не на чем”.

Ага, не на чем. Разумеется, в Москве вообще закончился транспорт и единственная доступная машина — Верещагинская.

Вот только с задачей “переспорить себя” я все еще плохо справляюсь.

— Тебе все равно не светит, — предупреждаю я. — Со мной — так точно. А к Ивановской, мальчик мой, можешь ехать хоть сейчас, не теряя время. Она, поди, уже готовая ждет. Из дома в одной комбинации вылетит. Кружавчатой. И плевать, что не май месяц.

— Я переживу, — с натянутым спокойствием откликается Антон, а потом добавляет несколько иным тоном: — раз так хочет госпожа…