Мой плохой босс (СИ) - Шэй Джина "Pippilotta"

Самое обидное в этой ситуации — я ничего не могу сделать. Не могу сделать ничего из того, что хочется. А хочется мне дохрена всего, и больше половины тех хотелок — довольно извращенские. Но…

Я в углу.

Это оказывается внезапно испытанием, и не только потому, что удерживать локти разведенными в стороны долгий промежуток времени не просто.

Это внезапно сложно — вот так повиноваться да еще и осознавать — да, меня наказали.

Наказали! Меня!! И довольно унизительно наказали, снова выломав руки моей самооценке.

Хотя… Ведь нельзя же сказать, что я не заслуживал…

И да, она ведь нарочно со мной вот так бесцеремонно — и я будто заново переживаю тот момент, когда она в первый раз швырнула меня на колени в ресторане. Тот, такой унизительный момент для меня как для босса и мужчины, но … Именно от него в моей крови сейчас начинает просыпаться возбуждение.

Бляха…

Вот оно — откровение сегодняшнего дня. Мне нравится стоять в углу. На коленях!

Раз госпоже так угодно меня наказать…

— Ты можешь встать, Верещагин, — от этой фразы Ирины, у меня будто лопается невидимая петля, давившая на горло, — вставай и проваливай. Ты немыслимо меня раздражаешь.

Плохо.

Очень плохо!

Я ни на что не рассчитывал сейчас, я ехал только разобраться с Зарецким, потому что это было совершенно невыносимо — знать, что эти двое тут могут… Он может быть для Ирины… Вместо меня.

Да, я помню, я отказался. Я даже решил, что не позволю себе стать этой её подстилкой у её ног…

Но…

В конце концов — никто не узнает. Не это ли мне говорила Ирина, еще когда мы с ней были на работе.

И какой я был кретин, что тогда отказался от того, на что сейчас уже согласен.

Недолго я выдержал.

Суток не прошло.

— Ты меня не слышал? — каждый звук её голоса, будто осколок, скользящий вдоль по моей спине и прочерчивающий еще одну кровавую дорожку.

Вот только реальная боль лучше. У неё настоящий вкус.

— Я вас слышал, Госпожа, — хрипло откликаюсь я.

— Тогда вставай. И проваливай. — Игнорировать прямой приказ в моем состоянии довольно сложно. Повиноваться выходит инстинктивно — я не успеваю даже особенно взбунтоваться против её приказов, ноги уже подняли меня с колен и сделали шаг к двери.

Дверную ручку я стискиваю так, будто намерен отломать её и прихватить в качестве сувенира из Тресса.

Смотрю на Ирину. На эту изящную стервочку, что сидит в своем кресле, закинув ногу на ногу и глядя не на меня. Мимо.

Почему-то это и возмущает меня сильнее всего. Разве её внимание не должно быть сейчас моим?

Она так расстроена уходом своего проклятого Пэйна? Его она не игнорировала. На него она смотрела так, будто он — десерт на ее тарелке. Тоже, наверное, думает, что я не смогу его заменить.

А как смочь, если она не дает мне и шанса? Если все что у меня есть — моя интуиция и наглость.

— Верещагин, сколько тебе нужно времени, чтобы открыть одну дверь? — язвительно кривит губы Ирина, все-таки цепляясь за меня взглядом на мгновение. — Или без халдеев ты на этот подвиг не способен?

— Ты ведь не собираешься меня останавливать, так?

Она аж фыркает от этой фразы.

— Я не из тех девочек, что будут за тобой бегать, Верещагин, — Ирина смотрит на меня насмешливо, даже уничижительно, — я вообще не из тех девочек, что бегают за мудаками.

— Ты из тех, за кем мудаки ползают на коленях?

Я ощущаю себя цепляющимся за соломинку. Но, если бы она не хотела разговаривать — она бы не разговаривала.

— В точку, — Ирина скрещивает руки на груди, — уходи, Антон, не трать мое время.

По идее, она приказала — я должен уйти. Но у меня ноги будто приросли к полу, не желая сдвигаться с места. И в принципе, если принять эти её слова за приказ — то, наверное, можно и выйти, вот только я не желаю сдаваться так просто.

Пока я тут — я в игре. Выйду — игра окончится. Мое безумие окончится. И это хорошо, с одной стороны. Но и Ирины за дверью точно не будет. А я… Я хочу быть рядом с ней. Для неё!

К тому же, эту стерву совершенно нельзя оставлять одну, рядом тут же появляются всякие Пэйны.

У неё ведь не один контракт, я же помню. Все остальные — не такие важные, как Зарецкий, сугубо деловые отношения, но… Но моя ревность все равно видит угрозу в тех, кто приближается к Хмельницкой хоть за чем нибудь, кроме справки 2-НДФЛ.

Да и чего греха таить, потрахаться с ней уже наконец тоже было бы неплохо. Я по-прежнему её хочу. Настолько плотно хочу, что сейчас с трудом подавляю звон в ушах. И вообще, если я с ней пересплю — может, мне наконец полегчает?

Ирина больше ничего не говорит, лишь смотрит на меня. Прямо. Пронзительно. Холодно.

Снежная королева просто. Моя снежная королева. И я… Я ведь знаю, чем пробиться сквозь её ледяной панцирь.

На коленях, значит, ползают?

Я впервые опускаюсь на колени перед ней сам.

Не она меня швырнула, а я сам встал, и не у стены — а именно перед Ириной. Укладывая ладони на колени, как пояснял мне когда-то товарищ по несчастью — бармен Сережа. Опуская глаза, не смея смотреть прямо на Ирину.

Как же это все… Непонятно.

— Я рассердил вас, госпожа, я знаю, — неожиданно осипшим голосом все-таки произношу я, — но я вас умоляю, разрешите мне остаться.

Вы. Умоляю. Самые беспощадные слова, которые будто тушат об мое самоуважение два окурка подряд.

Но если я возьму и уйду — мне будет хуже. В тысячу раз. Уже от мыслей об этом мне паршиво.

Да и не будет моя фортуна на моей стороне вечно. И в следующий раз я в Тресс уже могу не попасть.

Если это не сработает, если после этого Ирина продолжит меня игнорировать… То я уже не знаю, что мне поможет.

Глава 27. Ирия

Где-то там в темном космосе моей души происходит рождение сверхновой.

И надо бы взять себя в руки, вот только я смотрю на Антона, не в силах отвести от него глаз.

Уж слишком роскошное он мне предлагает зрелище.

Руки на коленях, взгляд опущен, голова чуть склонена, плечи расслаблены — вот она, первая и основная поза для покорного. Поза готовности к служению.

Нет, нет, нет, я уже велась на это. И я знаю, чем это закончится.

Впрочем…

Он ведь ждет моего ответа.

— И что ты можешь мне предложить? — задумчиво уточняю я, барабаня пальцами по колену.

Я понимаю, на что он рассчитывает, но мне интересно, на что он готов пойти, ради того чтобы остаться. Со мной остаться.

— А что хочет госпожа? — интимно и безумно вкусно выдыхает Верещагин. — Госпожа хочет сделать мне больно?

О, да, я хочу! Очень хочу, на самом деле. За все. С утра хочу. С самой первой его выходки на работе.

— У тебя еще после вчерашнего ничего не зажило, — я скептически кривлю губы.

Хотя я знаю, что есть другие пути. И я могу сделать ему больно еще десятком способов, я могу наконец одолжить клубную атрибутику и использовать для утоления голода его спину, но…

Но эта история не о том, как я что-то даю этому мазохисту, умудрившемуся с первой же порки улететь в сабспейс.

Эта история о том, что он хочет мне предложить, если я разрешу ему остаться.

Верещагин делает один шаг в мою сторону, не вставая с колен

— Приближаться я тебе не разрешала, — я хлопаю по колену ладонью, чтобы сразу остановить этот его маневр.

— Так разрешите, госпожа, — паршивца, кажется, совершенно заклинило, но, даже зная это — я не шевельну и пальцем, чтобы вывести его из этого состояния. Пусть потом вскакивает и сбегает, плевать, я переживу.

— Разрешите… — снова произносит Антон своим до смерти сексуальным, бархатистым, кобелиным тоном. Сколько раз я слышала его, когда он обращался к девицам из нашей конторы. И никогда — ко мне.

И вот надо же — слышу. И смотрю на Верещагина сверху вниз. И он сам! Сам встал на колени.

— Ну, так и быть.

Это даже забавно — что может подсказать ему его собственная фантазия, ведь в Тематических развлечениях и дозволенных действиях он совершенно не соображает.