Паутина (СИ) - Костадинова Весела

Наблюдая за ним украдкой из своего угла, который теперь делила с Мариной, я с мстительным удовлетворением отмечала, что он выглядел всё хуже и хуже. В ноябре его классически правильное лицо и шея были украшены длинными, ещё не до конца зажившими царапинами — следами моей руки. Ближе к концу декабря он и вовсе стал похож на призрака: бледный, осунувшийся, с глубокими тенями под глазами, заметно похудевший, он больше не напоминал уверенного, самодовольного преподавателя, который в начале семестра с лёгкостью жесткой рукой управлял факультетом. Теперь его вид говорил о том, что его самого что-то угнетало, загоняло в угол, выматывало изнутри.

Марина, ехидно улыбаясь, рассказала мне, что на факультете обнаружили серьёзные растраты, причём речь шла не о банальных накладках в бухгалтерии, а о крупных махинациях с финансированием, которые привлекли внимание следственных органов. И хотя Роменский был назначен деканом совсем недавно, он уже проходил по делу как свидетель, но перспектива стать обвиняемым с каждым днём становилась для него всё реальнее.

— Его постоянно дёргают то на следственные действия, то на допросы, — с нескрываемым удовольствием сообщила Марина, лениво размешивая сахар в чае. — Говорят, он уже и сам не рад, что вообще сюда приехал.

Я ничего не ответила, только сделала вид, что вся эта информация меня не слишком интересует. Но внутри меня разливалось странное, тёмное, едва уловимое удовлетворение от того, что его жизнь теперь рушилась, что он терял контроль, что на этот раз он оказался в положении загнанной жертвы. Иногда, на лекциях, я чувствовала, как его взгляд скользит по аудитории, останавливается на мне, замирает. Я не смотрела в ответ, не провоцировала, но чувствовала это напряжённое внимание кожей, словно электрический разряд, пронизывающий воздух. Однако он больше ни разу не вызвал меня для ответа, не пытался заговорить, и даже на коллоквиумах мои небрежные, местами откровенно халтурные работы принимал без вопросов, словно окончательно потерял ко мне интерес.

Так продолжалось до самого конца декабря, пока перед самыми новогодними праздниками что-то не изменилось.

Было уже поздно, на улице темнело рано, и резкий морозный воздух обжигал щеки, когда я, кутаясь в шарф, вышла на парковку перед университетом. Снег падал мягкими хлопьями, устилая землю белым покровом, а я сосредоточенно счищала его со своей машины, не особо думая ни о чём, кроме желания как можно скорее сесть в тёплый салон и уехать Центр, где меня ждала обыденная, но такая спокойная работа.

Именно поэтому сначала даже не сразу обратила внимание на приглушенные шаги, осторожно приближающиеся ко мне со спины.

Но едва ощутив это незримое присутствие, какую-то едва уловимую настороженность, пробежавшую по позвоночнику, замерла, чувствуя, как внутри неприятно сжимается живот.

Медленно выпрямилась, сжимая в руках щётку для снега, и, не поворачиваясь, прислушалась.

Шаги остановились.

На какой-то миг между мной и этим кем-то растянулась глухая, вязкая тишина.

А затем раздался голос.

— Лиана.

Не смотря на все тренинги, проводимые со мной Максом и Натальей, не смотря на осознание, что вокруг много людей, на несколько секунд я ощутила ступор от пробежавшей волны ужаса.

Медленно обернулась, глядя на высокую фигуру в теплой куртке. В свете фонарей лицо Роменского выглядело еще более изнеможённым и уставшим.

Я молчала, крепко сжимая в руках щетку, готовая дать отпор и закричать, если он сделает еще хоть один шаг ко мне. Ключи были в машине, мотор заведен, стоило только сесть, захлопнуть дверь, нажать на газ — и всё, я могла уехать, оставить его позади, забыть этот момент, как страшный сон.

Но он не двигался.

— Лиана, — повторил он, его голос был низким, глухим, и, к своему удивлению, я услышала в нём не угрозу, а боль. Настоящую, искреннюю усталость, будто ему самому трудно говорить эти слова. — Есть разговор. Очень серьёзный.

Его интонация, его вид, весь его облик говорил о том, что что-то изменилось, что он не просто преследует меня, не просто пытается надавить, но что-то хочет сказать, что-то, что, возможно, для него самого имеет колоссальное значение.

Но мне было всё равно.

Я не собиралась разбираться, не собиралась вникать в его проблемы, не собиралась позволять ему снова вторгаться в мою жизнь.

— Что надо? — спросила резко, почти грубо, не скрывая раздражения, не желая слышать в его голосе ничего, кроме угрозы, потому что если я начну в нём сомневаться, начну видеть в нём что-то человеческое, то, возможно, потеряю бдительность.

— Хочешь говорить об этом здесь? — усмехнулся он, оглядываясь по сторонам, но в его голосе не было ни привычного высокомерия, ни надменности. Это была нервная, почти истерическая усмешка человека, который давно перестал чувствовать почву под ногами.

— Послушай… — он сделал короткую паузу, будто собираясь с мыслями. — Знаю… то что произошло… это ошибка, Лиана…

Он замолчал, посмотрел на меня, пытаясь определить, насколько далеко он может зайти, насколько я готова его слушать.

— Я… — он запнулся, выдохнул, качнул головой, явно не зная, как правильно сформулировать то, что хотел сказать. – Я хочу, чтоб ты поняла правильно…. – он судорожно тер руки.

— Лиана! — раздался звонкий голос, и от выхода из корпуса отделилась высокая фигурка.

Марина.

Она быстро приближалась, почти бежала ко мне, и я вдруг поняла, что до этого момента сдерживала дыхание, что сердце билось слишком быстро, а внутри что-то неприятно сжималось от одной только мысли, что я здесь, одна, рядом с Роменским.

— Да бля… — тихо, но от души выругался он, резко отступая назад.

- Все в порядке? – спросила меня подруга, давая возможность перевести дыхание. – Игорь Андреевич, простите, что вмешалась…. – она сделала вид, что с первого взгляда Роменского издалека не узнала.

Но тот, не сказав ни слова, круто развернулся и пошел прочь.

- Что он от тебя хотел? – спросила Марина, садясь ко мне в машину.

- Поговорить, - ответила глухо, все еще прокручивая в голове этот странный разговор.

- Странный он, - тихо заметила Марина. – Не нормальный какой-то.

Мы проехали мимо двух фигурок на остановке, в которых я запоздало узнала Дашку и Лену. Они не бросили в сторону моей машины ни одного взгляда.

На экзаменах в январе Роменского не было, и это вызвало новую волну слухов, которые с каждым днём множились и обрастали всё новыми подробностями. Кто-то уверял, что он взял отпуск и уехал из города, другие шептались, что его отстранили от работы, а третьи и вовсе говорили, что он окончательно уехал обратно в Москву, бросив факультет. Я не пыталась выяснить правду, но странное беспокойство всё же не отпускало меня, хотя я и старалась убеждать себя, что мне должно быть всё равно.

Но в конце января он снова появился.

Когда я увидела его в коридоре, мне потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, что передо мной действительно Игорь Роменский. Он выглядел так, словно через него проехался грузовик. Правая рука была в гипсе, лицо настолько изменилось, что без привычной самоуверенной осанки его можно было бы не узнать. Глубокий шрам на лбу пересекал бровь, сломанный нос придавал лицу болезненный, грубоватый вид, а движения были медленными, осторожными, будто любое лишнее усилие причиняло ему боль. Увидев меня, он плотно сжал зубы и прошел мимо.

— Ты слышала? — шёпотом спросила Марина, поймав мой взгляд.

Я покачала головой, не отрывая глаз от Роменского.

— В новогоднюю ночь он попал под машину.

На моих губах сама собой расплылась довольная, ехидная улыбка. Краем глаза, я уловила, как побледнела от выражения моего лица Марина.

30

Я зашла в Центр, сбивая снег с ботинок и бросив быстрый взгляд на парк, раскинувшийся за окном. Февральское солнце сверкало в снежном покрывале, превращая его в усыпанную бриллиантами поверхность, искрящуюся при каждом движении ветра. Морозный воздух приятно обжигал кожу, покалывая щеки и нос, но, несмотря на холод, настроение у меня было удивительно приподнятым.