Отпускай (СИ) - Сурмина Ольга

* * * 14 лет назад

Молодые ростки множества личностей беспощадно перемалывают гигантские жернова нашего существования. Мира. Выступы на этих жерновах — наши семья, друзья, школы и институты. Этот пресс давит из ростков муку, и выпекает, затем, социально приемлемую обертку. Выпекает «пирожок», внутри которого продолжают жить страхи. Деструктивные, больные желания, мерзкие влечения. Все тягостное и стыдное.

Любите пирожки?

Стоит попробовать надкусить один. С чем он будет? Может, с клубникой, которая нравится. Может, со сгущенкой, которая нравится еще больше. Может, с облепихой или клюквой, которая не нравится, но нравится кому-то еще.

А, может, с гвоздями.

Но не высокомерно ли сравнивать людей с выпечкой?

Нейт думал — нет. Именно такого определения люди и заслуживали. Аморфного, вещевого, безликого. Пирожки деперсонализованы. Они все одинаковой формы, размера, пахнут примерно одинаково… одинаково отталкивающе, потому что Штайнер, по иронии, выпечку недолюбливал. Из всех сладостей он с удовольствием ел только фрукты и шоколад, сладкое тесто его совсем не прельщало. Казалось через чур сухим, пресно-приторным, и оставляло в животе ощущение, словно поел и не поел одновременно.

А, вот, Эмма пирожки любила. Очень, просто обожала, особенно с вареной сгущенкой из слоеного теста. А еще с маком, малиной, и лимоном. Нейт всегда с мягкой, снисходительной улыбкой смотрел, как она их жевала. Сперва свою, потом его, а потом… чью-нибудь еще, если Штайнеру везло встретить сверстника в коридоре. Зачем другим детям сладости? Нужно уметь делиться, если рядом инвалид. Нужно. Необходимо.

…или молочных зубов можно лишиться раньше, чем то предполагала природа.

Эмма хочет булочку, значит, она её получит. Хотелось показать, что кому-кому, а ему она точно доверилась не зря. Что он несоизмеримо лучше всех тех, кто сейчас смеялся на заднем дворе. Умнее, сильнее, правильнее. Что Фастер не зря его любит.

Любит, Нейт искренне верил в это. В детском доме не принято говорить «я люблю», а Эмма… часто так говорила. Только ему.

Она красными глазами смотрела за оконное стекло, где другие дети гоняли обшарпанный старый мяч по бирюзовой траве. Парень внимательно следил за её зрачками, затем прищурился, и с порицанием спросил:

— Хочешь к ним?

— М? — Фастер отвлеклась от окна, и неловко опустила взгляд, словно её поймали за чем-то постыдным. — Н-нет.

— Если хочешь погулять, я тебя вынесу. Нужно тепло одеться, и… найти твои ботинки. Кто из ублюдков их спрятал? Пойму кто — душу вытрясу. — Штайнер лязгнул зубами, хотя тут же спохватился и улыбнулся. — Нормально все с ними будет. Но прощать такое нельзя.

Голос сломался. Иногда Эмма вздрагивала, когда его слышала, но, в целом, привыкла. Девочка сглотнула ком, затем отвернула лицо в сторону, и закашлялась. Явно не хотела показывать, что кашляет, но терпеть уже не было сил.

— Мы сходим с тобой на улицу, но не сегодня. — Нейт заметно напрягся. — Так и не прошел кашель. Тебе точно лучше?

— Да, я выздоровела. — Она стиснула зубы, уверенно кивнула.

— Нужно тебе температуру померить. — Парень с подозрением сузил глаза, затем медленно встал со скрипучего стула, и молча стал помогать девочке взбираться к нему на спину.

Его лицо становилось каким-то неловким и печальным. Время шло, а Фастер по-прежнему казалось ему ненамного тяжелее нескольких толстых энциклопедий. Судя по той таблице, которую Штайнер нашел в интернете, Эмма имела недобор веса, примерно, в девять килограмм. Критично. Очень, но воспитатели, казалось, не обращали на это никакого внимания. Отмахивались, и выдавали нечто, в духе: «ну, конституция у каждого своя». «А что? Мышцы не работают, вот и не весят».

Бесило. Она не заслуживала такого отношения. Мягкая, умная, добрая, послушная. Самый замечательный человек в целом мире, с которым, несмотря на возраст, было удивительно интересно говорить вечерами. Фастер всеми силами пыталась понимать, и вникать в то, что нравилось Нейту. Получалось. В свои восемь лет девочка могла объяснить закон всемирного тяготения, все законы Ньютона, законы Дальтона и Паскаля. Немногие взрослые могли этим похвастаться, а Эмма, пока плела пояс для любимой куклы, могла объяснить. Именно объяснить, а не зачитать наизусть зазубренное определение. И Штайнер приходил от этого в немыслимый восторг.

Он готовился. Через четыре года он либо попадает в список тех, кто силой своих стараний получает бесплатное место в университете, либо… пополняет ряды курьеров и грузчиков. Долго проживет Фастер на его зарплату курьера? Даже думать об этом было мерзко. Теперь Нейт жил не только для себя. Была цель оправдать надежды человека, который в нем нуждался.

Надежды человека, который его любит. Не просто так же?

Он медленно поднимался наверх, иногда за окнами слышались раскаты грома. Начинался дождь. Войдя в привычную комнату на три кровати, Штайнер улыбнулся и сказал:

— Ну все, слезай. Полежим, почитаем что-нибудь вслух, все равно дождь. Ты, помню, хотела про мостостроение, начнем как раз. Мне все равно сдавать это, а сроки смещаются только в одну сторону. — Улыбка становилась неловкой.

Она не ответила.

Маленькие, бледные ладони соскользнули с его плеч. Парень стал отпускать её ноги в старых серых штанах, которые до этого придерживал в коленях. Через секунду за его спиной послышался грохот.

Он резко обернулся. Глаза рефлекторно расширились, и в них застыл тяжелый, сумасводящий ужас. Фастер, словно кукла, лежала полу и не издавала никаких звуков. Только редкий, сдавленный хрип. Волосы раскидало по светлому ламинату, зрачки закатились под приоткрытые верхние веки. Все вокруг внезапно побледнело, а по спине пополз холод. О стекло ударялись капли дождя.

Штайнер ринулся к лежащему на полу телу. Его знобило, и всегда горячие руки в одночасье похолодели. Большим пальцем он искал на детском запястье пульс, а когда нашел — тяжело выдохнул. Начал остервенело рыться в кармане черных джинсов в поисках телефона, вынул гаджет, и нервно от него отшатнулся.

Сети нет. Гроза.

Скорая не приедет, если её не вызвать. Парень поднял горячее тело, положил на кровать, и наспех накрыл одеялом, затем рывком вышел из комнаты. Никого. Темный коридор освещали периодические вспышки молний. Когда кто-то нужен — никого. Нейт резко ворвался в одно из помещений, где обычно отдыхали воспитательницы. Тучная женщина, сидящая в старом бежевом кресле, выронила на пол чашку с чаем, и та раскололась ровно на две половинки. Коричневая жидкость растекалась в лужу, впитывалась в серый ковер, и от неё шел едва заметный, ароматный пар.

— Штайнер. — Практически обреченно просипела она, вжимаясь всем весом в спинку кресла.

— Телефон. — Прорычал он. — Твой телефон, сейчас. Срочно вызывай скорую, Эмма до вечера может не дожить.

— Стой, что? — Воспитательница медленно поднимала брови. — То есть как? Объясни по порядку, что…

— Я тебе сейчас так объясню, что останешься без волос!! — Рявкнул Нейт, и тяжелая рука ударила стену возле её головы. — Если из-за твоей болтовни она умрет — я руки тебе сломаю. Ноги.

Женщина, с ужасом глядя в мутные от гнева глаза воспитанника, судорожно полезла в сумку. Белесые, от гнева и бессилия. Он походил на зомби, когда его бледное лицо искажала первобытная, чудовищная злоба.

— Ей плохо. — Сквозь зубы повторял он, словно на автомате. — Она не выздоровела. Ей плохо, ей стало хуже. Дышит с трудом. Эмма. — Зрачки скользили по комнате, биение сердца отдавалось в ушах, словно отбойный молоток. Волны гнева то и дело сменял ужас, но его тут же вновь накрывал гнев.

Он выхватил из рук воспитательницы телефон, и отшатнулся. Сети нет.

— Я поищу жаропонижающее… а вечером вызовем скорую. — Осторожно пролепетала женщина. — Я не знала, что все так плохо… но скорая не приедет сейчас, Нейтан. Гроза, мы просто не дозвонимся.

— Кому ты собралась его давать? — Одними губами спросил Штайнер. — Она без сознания. Машина. Есть у кого-нибудь здесь машина?!