Разрушена (ЛП) - Найт Наташа

— Себастьян причинил ему боль? — спрашиваю.

Грегори изучает меня: — Ты любопытная штучка, Девочка Уиллоу, — говорит он, поднимаясь на ноги.

— Неужели он? — тоже встаю, — Или это какая-то игра, Грегори?

Он останавливается, и я понимаю, что впервые в жизни произнесла его имя.

— Манипуляция? — добавляю.

Он поворачивается ко мне и делает шаг. Я отклоняюсь, смотрю вниз, работаю над тем, чтобы обернуть полотенце вокруг себя.

— Манипуляция? — спрашивает он.

Когда я, наконец, перевожу взгляд обратно на него, его голова наклонена набок, глаза слегка прищурены.

Я пожимаю плечами, прочищаю горло и обхожу его, но когда я это делаю, он хватает меня за руку.

— Ответь мне, Девочка Уиллоу.

— Я не твоя Девочка Уиллоу. Я не обязана делать то, что ты говоришь.

Интересно, правда ли это?

Я хочу причинить ему боль. Я не знаю почему, но я это делаю.

Он сжимает.

Я думаю, он тоже хочет причинить мне боль. Я пытаюсь скрыть тот факт, что он это делает, но он видит это и ухмыляется.

— Ответь мне, Девочка Уиллоу.

— Ты сын своей матери.

— Я и есть это, — небрежно говорит он, — Но ты меня не знаешь. И ты не знаешь моего брата. Не так, как ты думаешь.

Затем он отпускает меня, и это не я ухожу, а он, в то время как по моему позвоночнику пробегает холодок.

***

Грегори остается вне поля зрения до конца дня. Я принимаю душ, одеваюсь, спускаюсь вниз — потому что я отказываюсь прятаться в своей комнате — и хожу по острову, придерживаясь тех мест, которые мне разрешены, пока не проголодаюсь.

Я иду на кухню, чтобы найти какую-нибудь еду, и снова нахожу ее пустой. Впервые с тех пор, как я здесь, я делаю свой собственный сэндвич и ем его за маленьким столом на кухне. Закончив, я мою посуду и собираюсь подняться в свою комнату, когда замечаю, что дверь кабинета Себастьяна приоткрыта.

Я улыбаюсь, испытывая облегчение от того, что мне больше не нужно быть здесь наедине с его братом, и направляюсь к ней, но когда я толкаю дверь то вижу, что кабинет пуст.

Был ли он здесь? Он вернулся? Он бы искал меня, я уверена в этом. Кроме того, Грегори сказал, что он вернется только завтра. Даже если он мне не нравится, у него нет причин лгать об этом.

Я захожу внутрь и закрываю за собой дверь. Чувствую здесь запах Себастьяна, его лосьон после бритья просто задерживается на коже и дереве.

На его столе нет телефона, и мне интересно, есть ли здесь вообще стационарная линия или они пользуются только своими мобильными телефонами. Его стол убран, кроме ноутбука и стопки бумаг, удерживаемых на месте жутким пресс-папье в форме черепа в углу.

Бросив взгляд на дверь, я открываю крышку ноутбука. Я знаю, что это глупо, я уверена, что мне понадобится пароль для доступа к нему, и я это делаю. Я не утруждаю себя попытками угадать это, а вместо этого закрываю ноутбук откидываюсь на спинку сиденья, вытягиваю ноги, стараясь не смотреть на пустые глаза черепа, которые, кажется, наблюдают за мной.

Мое колено натыкается на что-то шершавое, и я отдергиваю его назад. Я лезу под стол, наклоняясь, чтобы посмотреть, что это такое.

Хотя уже темно, я вижу импровизированную полку. На ней что-то есть, и я протягиваю руку. Мои пальцы касаются прохладного, гладкого металла. Мне требуется минута, чтобы понять, что это такое, мне требуется время, пока моя рука не обхватывает ствол, чтобы понять.

Со вздохом я отстраняюсь, немного откатывая сиденье назад. Я снова смотрю на дверь, делаю успокаивающий вдох.

Почему у него пистолет? Зачем ему пистолет?

Я снова протягиваю руку и заставляю себя ухватиться за него, чтобы вытащить. Я положила его себе на колени. Я видела оружие только по телевизору. Странно видеть его таким, чувствовать его тяжесть у себя на коленях. Чтобы знать, какой вред это может нанести.

Я кладу его обратно в тайник, расстроенная своим открытием, и встаю. Я больше не хочу здесь находиться. Я выхожу и закрываю за собой дверь, возвращаюсь в свою комнату и остаюсь там до девяти вечера, когда голод и скука заставляют меня покинуть мое убежище.

Из патио доносится запах горящих дров, и я вижу затылок Грегори. Он сидит один, наблюдая за потрескиванием огня и потягивая свой напиток. Рядом с его креслом есть пустое место.

Я тихо иду на кухню и делаю себе второй бутерброд за день. Я планирую отнести его обратно в свою комнату, но когда я захожу в гостиную, он зовет меня по имени.

— Хелена.

Он не оборачивается, но, должно быть, услышал меня, как бы тихой я не старалась быть.

Я подумываю проигнорировать его и броситься обратно наверх, но я не могу провести следующие несколько лет своей жизни в своей комнате. Мне придется научиться быть с ним. Итак, я выхожу на улицу и сажусь рядом с ним. Я ставлю тарелку на колени и беру свой бутерброд с сыром и листьями салата, скучный, но то, что я люблю, и откусываю хрустящий кусочек. Я жую, изучая огонь.

Грегори встает, берет второй стакан и наливает мне виски.

Я откусываю еще кусочек.

— Только ты и я на острове, Хелена, — говорит он.

Я смотрю на него, проглатываю набитый рот.

— Тебя это пугает? — спрашивает он.

— А должно ли?

Он пожимает плечами, делает глоток виски и снова поворачивается к огню: — Сегодня все убираются с острова.

— Почему? Что произойдёт сегодня? И почему ты здесь?

— Ну, я здесь, потому что ты здесь, и потому что сегодня день рождения Себастьяна.

— Его день рождения? — я даже не знаю, какой сейчас месяц, мое время разбито на дни, утра, дни, вечера и ночи.

Грегори кивает, поворачивается ко мне, смотрит на мой сэндвич: — Выглядит восхитительно, — саркастически говорит он, поднимая брови.

— Так и есть, — откусываю огромный кусок, хрустлю листьями салата и обдумываю, что же такого важного в этом дне.

Это день, когда его мать покончила с собой.

Интересно, она специально выбрала этот день? Я не могу себе представить, что это было сделано для того, чтобы навредить Себастьяну. Я предполагаю, что она оплакивала потерянного сына.

— Почему ты не ешь мясо? — спрашивает Грегори.

— Однажды у меня был домашний ягненок.

— А, — он улыбается, и это искренняя улыбка, — Дорогая мамочка заставила тебя съесть ее?

Моя улыбка исчезает, и я думаю, что могу подавиться кусочком во рту.

— Ха. Я прав, — говорит он.

Огонь потрескивает, и полено скатывается с аккуратно сложенного треугольника. Он тянется за кочергой и сует ее обратно в огонь.

— Как ты узнал? — спрашиваю.

— Просто предположение, учитывая обстоятельства.

— Учитывая что?

— Учитывая, что женщины семьи Уиллоу должны отказаться от своих собственных дочерей. Это матриархальная линия.

Он прав.

— Я никогда об этом не думала, — откладываю остатки своего сэндвича и беру виски. Я делаю глоток. Он горит, но мне нравится ощущение, как он гаснет, — Наверное, у нас обоих есть самая дорогая мамочка.

— Если это ты, ты сделаешь это? Посадишь своих дочерей на эти блоки? — он поворачивается ко мне.

Я изучаю его и думаю, что это первый раз, когда я вижу настоящего мужчину за высокомерным фасадом мудака.

— Если бы это был ты, ты бы сделал это? Забрал одну из нас? — возражаю на его вопрос.

Он отводит взгляд, выдерживает минуту, прежде чем снова поворачивается ко мне, чтобы ответить: — Я не знаю. Да. Возможно.

— Нет. Я бы не стала, — говорю я без малейшего сомнения.

— Даже если бы дело дошло до этого или потери всего? Твоя семья была бы уничтожена.

— В финансовом плане. Уничтожена в финансовом плане.

— Конечно, но подумай об этом. Скажи, что это был Итан. Скажем, он родился первым. Если бы твоя мать отказалась, ты думаешь, Люсинда отступила бы и оставила все как есть? Не заплатила, забрала Уиллоу-хаус и que sera sera?( прим.с французского: будь что будет), — он наклоняется ко мне, — Или ты думаешь, что она была бы более злобной, чем это?