Запрещенные слова. Том первый (СИ) - Субботина Айя

Еще бы, это ведь не его репутация на кону.

Не про него, а про меня, вероятно, ходят мерзкие слухи — уже далеко за пределами двух наших офисов.

Я резко дергаюсь, снова пытаясь выдернуть волосы, но он удерживает. Странно, но это почти нежно и, в то же время, достаточно бескомпромиссно, чтобы я даже пошевелиться не могла.

— Тебе вообще нормально вот так? — шиплю. — За косу девочку держать?

— Я просто боюсь тебя отпускать, — как-то на контрасте очень откровенно говорит Слава. Странно искренне.

— Боишься, что по роже тебе дам? — бешусь, потому что воздух из его рта — такой же сладко-табачный, уже абсолютно отчетливо «целует» мои губы.

— Боюсь, что убежишь. — Делает глубокий, очень медленный вдох. — Прости. Пожалуйста, прости, Би.

Его голос становится совсем тихим.

Мы смотрим друг на друга, и у меня в голове почему-то отдается, что ему ведь жутко неудобно так стоять, согнувшись надо мной как слишком высокому дереву. Я тоже не коротышка, у меня стандартный метр шестьдесят один, но рядом я кажусь и правда очень маленькой.

Он так искренне просит прощения.

Я хочу сморгнуть это странное давящее наваждение, буквально вырывающее из меня «прощаю», потому что… правда простила. И, может быть, если я скажу…

Дубровский на секунду с шумом втягивает воздух, отводит подбородок и убирает руки, чтобы прикрыть кулаком рвущийся из груди кашель.

Я все-таки моргаю — и наваждение испаряется.

Остается только стоящий передо мной молодой придурок, который сначала вытер об меня ноги, потом позвал меня на свидание, наплевав на то, что у него есть постоянная женщина, а потом сам себя назначил искупившим вину, решив, что может просто так сказать «прости» — и это зачтется.

Я отступаю от него на шаг — это не много, но теперь между нами есть свободное, не наполненное его запахом и теплом тела пространство, в котором я могу спокойно дышать.

Этого достаточно, чтобы справиться с эмоциями и взять себя в руки.

Может, не до конца, но мозг уже работает.

— Би, хотя бы дай мне просто…

— Я тебя давно простила, Дубровский, — перебиваю слишком резко, но спокойно. Просто потому что не хочу его больше слушать. — Серьезно. Никаких обид.

Он прищуривается, серебряные глаза за длинными ресницами темнеют.

Ищет подвох? Нет никаких подвохов.

— Я правда не держу на тебя зла, — и даже сносную доброжелательную улыбку изображаю, потому что надо. — Я просто… знаешь… хочу все забыть. Однажды проснуться и побежать в душ не потому, что до сих пор тебя смыть хочется, а просто потому что так надо.

Дубровский хмурится сильнее.

Со свистом втягивает воздух через ноздри, резко снова сует ладони в передние карманы джинсов. Я запрещаю себе смотреть, но каким-то образом вижу, что джинсы с ремнем оттягиваются вниз, и над белой резинкой белья проступает тонкая, почти невидимая полоска совершенно голой кожи возле пупка. Там, кажется, шрам? Два?

Хотя, какая мне разница?

В горле становится сухо, но я знаю, что если сделаю хотя бы глоток из стаканчика — выдам себя в головой.

А потом снова вспоминается, что он тогда так брезговал, что даже не разделся. Ни штаны не снял, ни рубашку. Вот этот маленький островок кожи — все, что он милостиво мне показывает. И то — абсолютно случайно. А я перед ним голая валялась. Во всех смыслах — совершенно безобразно голая.

Эти болезненные воспоминания, как ни странно, сейчас мои единственные союзники, во внутренней войне против желания взять — и поверить этому придурку еще раз. Именно они вытаскивают из меня нужную, правильную решительность.

— Нам вместе работать, Дубровский. — И даже еще ближе, господи. — Никому из нас не нужны неприятные сплетни, да?

Он просто молчит. Как в рот воды набрал. За последнюю минуту не проронил ни звука, не считая натянутых хрипов откуда-то из груди. Простыл? Да ему в кровати надо лежать, а не шататься по торговым центрам, выгуливая непоседливую подружку. Но это вообще не мое дело.

— Я же сказал, что никому ничего не скажу, Би, — все-таки нарушает молчанку Дубровский.

— Буду очень благодарна, если ты сдержишь слово. Насчет остального… — Небрежно пожимаю плечами, как будто мне все равно. — Я просто хочу забыть тот вечер как страшный сон. И тебя заодно. Так что никаких обид, Дубровский. Абсолютно. Можешь спать спокойно.

— Ты никому и никогда не даешь вторых шансов или это тупо я так проебался?

Он пытается сократить расстояние между нами, но я так резко отшатываюсь, что, секунду подумав, возвращается обратно. А я так и остаюсь стоять еще на шаг дальше, и теперь мы будем очень смешно выглядеть, разговаривая через такую пропасть.

— Никому, — еще раз дергаю плечами, — ты, конечно, классный, Дубровский, но совершенно для меня не уникальный. И не особенный. С Наступающим.

Я знаю, что он меня больше и пальцем не тронет — об этом красноречиво говорит выражение Славиного лица, а совсем не его ладони в карманах, которые он прямо сейчас со злостью толкает еще глубже. Поэтому прохожу мимо, даже позволив себе мазнуть плечом по его руке.

Глаза на секунду крепко жмурятся.

Я знаю, что поступаю правильно. Что это просто чудо, что мы вот так смогли поговорить — так у меня хотя бы появилась возможность поставить точку. Закрыть гештальт, как любят писать в просветленных группах по психологии.

Но все равно больно. И внутри ковыряет живучее: «А вдруг, Майка…?»

Какой, к черту, «вдруг»?! Он тут вообще-то с девушкой!

Переступить порог кофейни так тяжело, как будто у меня на ноге гиря.

Но подстегивает внезапно появившаяся за стеклянной стенкой Натка. Смотрит на меня, потом — мне за спину. Присматривается как будто. Господи, мне Дубровский вслед показывает что-то неприличное, что ее как приклеило?!

— Я домой поеду, — говорю я, даже не пытаясь скрыть свое полностью протухшее настроение.

— Май, а это… ну… тот парень?

Я просто иду до выхода. Наташа еле успевает следом. Останавливаюсь только на крыльце, жадно втягивая влажный, пахнущий праздником и мандаринами воздух. Мне эти праздники просто как кость в горле — даже на работу не выйти, чтобы забыться.

— Это Дубровский, да, — нахожу в себе силы ответить, суетящейся рядом Натке, когда она заботливо сует мне в ладонь бумажную салфетку. Боже, я что — реву? Просто зашибись.

— Лицо знакомое… — бормочет подруга.

«Это потому что оно очень красивое и сразу напоминает всех голивудских красавчиков», — про себя отвечаю я.

— Блин, реально как будто где-то уже его видела.

Останавливается напротив меня.

Мы пересматриваемся. Я мысленно скрещиваю пальцы. Только бы она сейчас не вспомнила ничего такого. Понятия не имею, правда, где бы они могли сталкиваться. Машины у Натки нет. Одно время Натка много времени сидела в разных «тиндерах» — может там? Но я с трудом представляю себе Дубровского в поисках пары на сайтах знакомств. Ему для этого не нужны лишние телодвижения, даже пальцами — с его внешними данными может подцепить любую просто на улице. На работе? Наташа за последних пару лет сменила несколько мест.

— Ладно, — подруга машет рукой, — просто показалось.

Я благодарна, что она не озвучивает очевидные выводы — красавчик, горячий, «высоченный_как_ты_любишь».

— Майка, приходи к нам на Новый год, — еще раз, точно не меньше чем в сотый, предлагает Натка. — Коля фейерверки купил, во-о-о-о-от такую коробку.

И мне честно — ужасно хочется согласиться.

До встречи с Дубровским мысль о том, что этот Новый год я проведу в своей квартире сама, в гордом одиночестве, меня практически не смущала. Я даже список фильмов накатала, которые буду смотреть. У меня в холодильнике стейк форели лежит на завтра в духовку — хотела запечь с базиликом и желтыми черри. А сейчас от одной мысли самой торчать три дня в пустых стенах — тошно.

Но у Натки — Коля. И у них все как будто клеится. Правильно, как у нормальных людей. Моя скучная физиономия за их первым новогодним столом ей точно не нужна.