На улице Мира (СИ) - Лавринович Ася

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Я подняла голову и принялась снова рассматривать лицо Никиты.

– Что у тебя с носом? – спросила я, осторожно коснувшись пальцем спинки носа. – Другой какой-то стал… Раньше не замечала.

– Ломал, – смутившись, ответил Никита.

Чердачное окно с треском отворилось, и на крыше показалась голова Рудневой в бигуди. Я тут же отпрянула от Никиты, а тот нехотя выпустил меня из объятий. Пока не хотелось, чтобы Диана узнала, что мы с Яровым вместе, иначе каждую ночь пришлось бы обсуждать с Рудневой наши отношения.

– Приветик! – кряхтела Ди, пытаясь выбраться на крышу. Видимо, сзади ее кто-то хорошенько подтолкнул, так как Руднева пискнула и повалилась на старый пыльный шифер. Следом показалась довольная Амелия. Обе уже успели переодеться.

– Ну, как прошли ваши съемки, Хичкок? – со смехом спросила я у Амелии.

Циглер показала большой палец. Затем и остальные ребята выбрались на крышу. Марк сел рядом с Даней, который оперся спиной о старую деревянную раму чердачного окна. Василевский снова впился в нас с Никитой взглядом. Мне стало не по себе. А еще из головы никак не выходила его встреча с Соболь. Какие общие дела у них могут быть?

Диана разместилась последней. Села рядом с Амелией, скрестив ноги, и в темноте принялась разглядывать свой маникюр.

– Амелия, вот ты толкнула меня, и я ноготь сломала!

Циглер только удрученно вздохнула. Некоторое время мы молчали, прислушиваясь к лесным шорохам.

– Вот ты вроде неглупая деваха, – нарушила тишину Амелия, обращаясь к Диане. – А ведешь себя иногда просто невозможно. Ну, неужели у тебя правда одна сладкая вата в голове? Ведь болтаешь об одних глупостях…

– Я такая какая есть! – с вызовом произнесла Руднева. – Никого из себя не строю. Пусть для тебя глупости, а я это называю интересами. И уж не моя вина, что они у нас с тобой не совпадают.

Мы с Иркой молча смотрели на девчонок. Парни тоже с интересом прислушивались к спору Амелии и Дианы.

– Ты тоже могла бы сойти за вполне нормальную девчонку, если б не наносила такой ужасный макияж и не таскала всю эту черную мрачную одежду…

– Ну, зная историю Амелии, если честно, не удивляюсь, что у нее такой черный внутренний мир, – подала голос Третьякова.

– А что с моим миром? – вскинула на Ирку темные глаза Амелия.

– Ну, про маму, про бабушку…

Мы с Циглер переглянулись. Кажется, Амелия сама уже запуталась в своих сказках. Со всеми переживаниями, я забыла рассказать Ире о том, что история Циглер – выдумка. Да и не была уверена в том, что вправе рассказывать о чужих семейных секретах.

– Они узнают правду? – спросила я у Амелии.

– О чем вы? Какую правду? – тут же всполошилась Руднева.

– Хорошо-хорошо, – недовольным голосом начала Амелия. – Та история с моей мамой и выгребной ямой – выдумка. Я просто хотела произвести на вас впечатление.

– Какая еще выгребная яма? – вклинился Даня.

– Вот ты все-таки дура, Амелия! – возмутилась Ирка. Но, видно, все же выдохнула с облегчением. – Мы ведь искренне тебе сочувствовали!

– Вот-вот! И я прониклась! – обиженно добавила Диана.

– У меня вполне себе обычные родители, – продолжила Амелия. – Папа – военный. Мама… Его преданная вторая половинка. – Циглер как-то грустно усмехнулась. – Мы часто переезжали, и я школы меняла, как перчатки. Всю свою жизнь хотела, чтобы у меня появились настоящие друзья, но попробуй их заведи, когда каждый день – как на вулкане. В конце концов, я попросила, чтобы меня оставили у бабушки, чтобы спокойно доучиться старшие классы…

– У бабушки-ведьмы? – перебил Даня.

– Да обычная у меня бабушка, – поморщилась Амелия. – Понятия не имею, кто такие глупые слухи распустил.

– Просто говорили, что ты ее очень боишься, – пожала плечами Ирка. – А остальное люди уж сами додумали.

– Я правда ее боюсь, – призналась Амелия. – Моя бабушка очень строгая. В прошлом учительница. Она консервативная и редко пытается войти в мое положение. Все время воспитывает. Наверное, поэтому мне так хотелось умотать в этот лагерь хоть ненадолго. Отдохнуть немного от вечных нравоучений.

– А мы как-то были у тебя дома, – разоткровенничалась Ирка. Я посмотрела на подругу и сделала страшные глаза, мол, не смей рассказывать о нашем позоре! Но в темноте Третьякова ничего не заметила и беспечно продолжила: – Ну, как дома… В подъезде. Нам открыла дверь лысая сумасшедшая старуха…

– Хотя потом, по нашим сведениям, у нее внезапно на голове очутилась прическа, – добавила я, решив не рассказывать Амелии, Диане и Марку еще и о той спасательной операции, когда Даня и Никита пришли к нам на помощь.

– Зачем же вы потащились в мой подъезд? – удивилась Амелия.

– Да так, поговорить хотели, – туманно ответила Ира. – Позже с тобой все выяснили.

Каждая из нас троих тут же вспомнила о позорной стычке на школьном дворе, но обсуждать тот случай никому не хотелось.

– Тогда вы просто перепутали квартиры, – прыснула Циглер. – Попали в тринадцатую, к Стелле Аркадьевне. Она, действительно, носит парик. И уже давно с головой не дружит.

– Она сказала, что ее внучки больше нет. Она выбрала тьму, а не свет, – припомнила я страшные слова лысой старухи.

– Ну да, в этом году внучка Стеллы Аркадьевны не голосовала за КПРФ! – сообщила нам Амелия.

Тут же раздался страшный треск, из-за которого все вздрогнули. Даня, сообразив наконец, о чем идет речь, так громко расхохотался, что, навалившись на старую трухлявую раму, провалился в темное чердачное окно…

Глава восемнадцатая 

Глава восемнадцатая 

Амелия первой схватила Даню за рукав серого анорака:

– Куда полетел, Питер Пэн? – пытаясь сдержать улыбку, спросила она.

Третьяков, не без нашей помощи выбравшись обратно на крышу, посмотрел на Циглер и заулыбался:

– Будешь моей Венди?

Амелия снова смутилась и, ничего не ответив, отвернулась.

После «спасения» Дани наш разговор внезапно вылился совсем в другое русло. Руднева вдруг сказала, что теперь еще больше прониклась к Амелии. Ей знакомо, когда родители не дают спокойно существовать «без нервяков».

– Ну, не совсем так, – возразила Амелия. Она по-прежнему казалась потерянной и смущенной. Непривычно было видеть ее такой. – Я люблю бабушку. Просто иногда ее заносит. Хорошо бы было, если б она иногда прислушивалась ко мне.

– У меня с родителями точно так же, – вздохнула Диана. – Ну, я вам уже рассказывала как-то. Они практически не обращают на меня внимания. Громко ссорятся, громко мирятся. А я будто промежуточный этап в те дни, когда они друг с другом не разговаривают. Тогда вспоминают про меня.

– Ваши родители не обращают на вас внимание, а у моих вокруг меня мир кружится, – внезапно признался Марк. Мы все с удивлением уставились на Василевского. Вот уж от кого точно никто не ждал откровений. – С самого детства… Шагу не могу без них ступить. Считают, что все знают лучше меня. С кем дружить, чем заниматься, где учиться. Эта гиперопека аж горло душит. Слушаю иногда их планы на мою жизнь, а сам задыхаюсь.

– Почему ты им об этом не скажешь? – удивилась Ирка.

– Я поздний, долгожданный… Мои родители уже в возрасте, у отца слабое сердце. Мне страшно, что я могу подвести их, расстроить, сделать что-то не так. Совершу такой проступок, что они разочаруются во мне. Займу место ниже первого, получу двойку, поведу себя некорректно или некрасиво по отношению к кому-то. Отец скажет: «Не так мы тебя, Марк, воспитывали, не так». Нет, родители мной только гордятся. По идее, я должен радоваться своим победам, но каждый раз, когда выигрываю на соревнованиях или городских олимпиадах, хочется не праздновать, а впервые в жизни напиться и послать все к черту. Мне кажется, я живу только для мамы и папы, не для себя. Я, конечно, благодарен им за все, что они мне дали. За все, что дают… Но я не чувствую вкуса жизни. Она расписана у меня наперед. Даже уже невеста наготове, внучка какого-то папиного друга, ей пятнадцать. А я слабый трус. Я боюсь возразить им и не знаю, как с этим страхом бороться. Вдруг у отца не выдержит сердце? Меньше всего на свете мои родители хотели бы, чтобы я был несчастен. А я не знаю, как сказать, что хочу найти свое счастье сам.