Сандро, не плачь! (СИ) - Монакова Юлия

— Я позвонила туда и попыталась записаться, но… меня даже не выслушали до конца, — с горечью произнесла Кетеван. — Сказали, что у них всё распланировано на год вперёд и вообще мне лучше обратиться в другую клинику, более доступную. О том, что ты тоже оперировался именно там, я узнала совершенно случайно. От Анжелки… Она и вбила себе в голову, что ты непременно обязан составить мне протекцию в эту клинику. У тебя же должны были остаться какие-то связи, контакты со своим врачом…

— Связи и контакты, положим, остались, — медленно проговорил он. — Но… Кети, почему ты прямо не сказала мне, о чём хочешь попросить? К чему были все эти нелепые уловки, легенда о том, что ты приехала "развеяться" и посетить встречу выпускников? Зачем все эти, уж прости, тупые попытки соблазнения?!

Она поёжилась, точно ей вдруг стало холодно.

— Анжелка уверяла, что так будет надёжнее. Если честно, поначалу я была категорически против. Хотела просто попросить тебя по-человечески. Обратиться, как к старому другу… но она сказала, что для любимой женщины ты сделаешь не в пример больше, чем для посторонней. Почему-то она вообразила, что у тебя ко мне до сих пор что-то есть, а твой нынешний брак — ошибка.

— Что-что?

— Признаться, сперва мне и самой так показалось… — она отвела взгляд. — Ну, что у тебя могло быть общего с этой юной наивной девочкой?.. Какая любовь?! Но… стоило нам с тобой немного пообщаться, и я осознала, что заблуждаюсь. Теперь ты смотрел на меня совсем другими глазами. Не так, как раньше… Я поняла, что жена занимает в твоём сердце особое место… её не потеснить.

— И, тем не менее, ты не оставила попыток, — с горечью констатировал он. — Что это было сегодня, Кети? Танец, поцелуй…

— Это… — она несмело посмотрела на него. — Наверное, просто от отчаяния…

— Тебе самой-то не было противно и мерзко? — он, словно не веря до конца в то, что она могла пойти на такое, потрясённо покачал головой. — Ты… так подло и цинично использовала меня, играя на воспоминаниях. Даже теперь, когда дело касается ребёнка. Неужели ты думала, что я смогу отказать?!

Он был невероятно зол на неё и расстроен тем, что услышал. Кетеван боялась взглянуть ему в глаза.

— Ужасно даже не то, что ты совсем не знаешь и не понимаешь меня, Кети, — произнёс он с болью. — Это-то как раз неудивительно и не ново. Ужасно — что и я сам, оказывается, совершенно не знал тебя… ты страшный человек.

Кетеван ещё ниже опустила голову.

— Хорошо, допустим — чисто теоретически — я поддался бы твоим чарам, — продолжал Белецкий. — И что — ты действительно согласилась бы переспать со мной, не любя при этом?

— Ради спасения сына согласилась бы, — упрямо и твёрдо ответила она, хотя её губы нервно подрагивали.

— Ты… очень разочаровала меня, — откровенно произнёс Белецкий. — Ладно, в студенчестве ты была совершенно без царя в голове, это не новость. Но мне казалось, давно пора было хоть немного повзрослеть.

— Ну и пусть разочаровала! — перебила Кетеван, поворачиваясь к нему и сверкая глазами. — Пусть ты меня ненавидишь теперь. Я это вынесу, как-нибудь переживу! Только… только помоги моему ребёнку!

Она заплакала, спрятав лицо в ладонях. Белецкий вздохнул и протянул ей салфетку, не предпринимая попыток успокоить и просто выжидая, когда она выплачется. Кетеван и в самом деле довольно быстро затихла.

— Где сейчас мальчик? — спросил он.

— Здесь, в Москве, — Кетеван шмыгнула носом. — Мы живём у тёти Нателлы…

Она полезла в сумку, достала свой телефон и показала Белецкому фотографию Мурада.

— Вот… это он. Мой малыш…

Ребёнок очень походил на своего отца. Ничегошеньки-то в нём не было от Кети. И это был красивый мальчик, несмотря на болезненную худобу и бледность.

— Сколько ему сейчас лет? Шесть, семь?

— Шесть. Он так мечтает пойти в школу вместе с ровесниками…

— У тебя с собой его документы? Ну, история болезни, и что там ещё… анализы, результаты обследований…

— Конечно, — она кивнула, снова хлюпнув носом. — Ну, в смысле, не прямо вот — с собой… Они дома, у тёти Нателлы.

— Тогда давай сделаем так, — он побарабанил пальцами по рулю. — Сейчас ты вернёшься домой, соберёшь и подготовишь все необходимые бумаги. Завтра… — он взглянул на часы, — точнее, уже сегодня утром… я свяжусь с врачами из той клиники и постараюсь договориться насчёт тебя, ну, чтобы вас приняли. Потом перезвоню тебе. Если они скажут приезжать — немедленно соберёшься и приедешь вместе с сыном. Так что будьте наготове.

— Спасибо, Сандро… — прошептала она.

— Пока не за что. Пойми, я ничего не могу обещать и гарантировать.

— Знаешь, — помолчав, спросила вдруг Кетеван, — что я чаще всего вспоминаю о тебе?

— И что же?

— Тот прощальный поцелуй на перроне.

Белецкий в недоумении приподнял брови, ожидая пояснений.

— Даже Аслан так не обмирал и не сходил с ума, когда я его целовала. Наверное… — теперь её было едва слышно, — наверное, никто в жизни никогда не любил меня так, как ты.

Он даже не сразу нашёлся, что ответить.

— Это ты сейчас опять палочкой в рану тычешь? Просто из любопытства, как я отреагирую: заору, истеку кровью или переживу как-нибудь?

Кетеван смутилась.

— Что ты… совсем нет. Я… действительно сожалею, что не слишком-то берегла тебя тогда.

Он никак это не прокомментировал, просто ещё раз взглянул на часы и, спохватившись, завёл машину.

— Ладно, поехали, поздно уже… Я отвезу тебя домой.

1997 год, Москва

Заключительный — четвёртый — курс в Щуке пролетел ещё быстрее, чем предыдущий. Никто и оглянуться не успел.

Белецкий уже второй год снимался в долгоиграющем историческом сериале “Петербургские трущобы”, который всё никак не хотели сворачивать, поскольку он пользовался искренней любовью телезрителей. После пилотных десяти серий стало понятно, что народ не готов расставаться с полюбившимися героями, и были быстренько дописаны и отсняты новые эпизоды. А затем — ещё и ещё…

В целом, Белецкому очень нравилось сниматься. Съёмки проходили в северной столице. Ему, как студенту, пошли навстречу и даже подогнали в сценарии график эпизодов специально под героя, которого он играл. Это было очень удобно: можно было почти не пропускать занятия в училище. Каждые выходные он исправно мотался в Питер.

Старшие артисты — матёрые, признанные звёзды — относились к своим юным коллегам очень тепло и всегда были готовы помочь дружеским советом и подбодрить.

Роль была не то, чтобы главная, но запоминающаяся, не проходная. Белецкий становился всё более и более узнаваемым. Теперь и шагу нельзя было ступить без того, чтобы кто-нибудь не завопил в восторге: “Ой, смотрите, корнет Салтыков идёт!” Девушки висли на нём пачками. Страшно сказать, сколько их прошло тогда через его постель: вздумай он подсчитать точное количество — сбился бы со счёта. Взрослые партнёры по съёмочной площадке подшучивали над ним: "Дорвался до сладкого — смотри, пацан, не лопни!"

На самом деле, он не “дорвался”. У него сложилось к этому примерно такое же философское отношение, как к еде и питью, без фанатизма. Испытываешь жажду — нужно напиться. Голоден — необходимо поесть. Хочется секса — следовательно, надо с кем-нибудь переспать, благо, недостатка в желающих не было. Зачем отказываться от того, что само плывёт в руки? Ему же легче, не надо тратить время на эти предварительные шаманские танцы с бубнами — ухаживания и прочую ерунду.

Никто и предположить не мог, что за благополучным, даже сияющим внешним фасадом этого юного красавчика скрывалось сильнейшее эмоциональное опустошение. Он был в отличной физической форме — но невероятно измучен морально, выгорев буквально дотла. До предела. Все его эмоции словно поставили на “стоп”. Он застыл, замер изнутри, перестав испытывать какие-либо чувства. Тепло, привязанность, симпатия, не говоря уж о влюбённости — всё это было не для него. Словно скользило мимо, не задевая даже кожу…