Тобой расцвеченная жизнь (СИ) - Бергер Евгения Александровна

Ничего не понимаю: а как же Килиан? Как же эти сентиментальные любовные послания, что сестрица заставляла меня переписывать от руки? Как же его приглашение на свадьбу и ее якобы влюбленность в его «незабываемый аромат»? Как же все это?!

И как итог: либо моя сестра заядлая вертихвостка, либо...

Неожиданная догадка, как будто бы уже давно формирующаяся на подкорке головного мозга, вспышкой проносится в моей голове: подлог. Подлог с целью обмана...

Но ради чего?

Каролина и ее кавалер как раз размыкают губы, и мы с сестрой встречаемся глазами. Испуг и вина в них слишком очевидны — я наконец прозреваю. Окончательно и бесповоротно.

— Простите, — перепуганный парень, скользнув между нами, скрывается из вида.

Я так зла... я так бесконечно зла, что едва могу дышать. Гляжу на Каролину, с трудом сдерживая гневные слова, о которых после сама же и пожалею, однако те так и распирают грудную клетку, подобно лопающемуся попкорну.

Мне нужно выпустить пар — и тогда я протяжно выдыхаю.

— Каролинаааа...

И та заявляет:

— Даже не думай, что я стану извиняться. Все это было только ради тебя и никак иначе!

— Ты меня обманывала, — озвучиваю свое обвинение. — Вы вместе меня обманывали! — поправляюсь я. Мысль об этом особенно непереносима: — Все то время, что я, как дура, носила Килиану твои записульки, он знал обо всем и, верно, потешался за моей спиной. Боже мой, Каролина, мне просто придушить тебя хочется!

— Не стоит, — заявляет она, — я всего лишь хотела тебе помочь.

— Помочь в чем?

— Помочь разобраться в своей жизни, конечно, сама-то словно ежик в тумане, самолично не способный отыскать верную дорогу.

Я прикрываю глаза и молча качаю головой. Это какой-то дурной сон, бред умалишенного, глупейшая фантасмагория...

А Каролина продолжает:

— И не думай, что Килиан потешался над тобой, вовсе нет: ты ему небезразлична, в этом все дело. — И снова, словно мне и того недостаточно: — Мы просто хотели дать тебе шанс, посмотреть на мир с другой стороны. Не со стороны Патрика, понимаешь? Ты на нем словно помешалась, и это ненормально. Тем более, — добавляет она совсем тихо, — он тебя не особо-то и любит...

— Тебе-то откуда это знать?! — не сдержавшись, выкрикиваю я. — Тебе, восемнадцатилетней девчонке, с романтизированными представлениями о любви... Ты и сама-то никогда не любила, а берешься других поучать!

Меня буквально распирает от негодования, от мысли, как легко я поддалась на уловки этой девчонки...

А та говорит:

— Может, и не любила — это не главное. Зато со стороны мне виднее (и это не только мое мнение): ты заслуживаешь большего, чем безоговорочное подчинение капризам вздорной старухи, которыми только и живет весь дом Штайнов... Почему Патрик не поставит ее на место? Почему позволяет отравлять вам обоим жизнь? Где, черт возьми, сила его любви, побуждающая свернуть горы ради любимой...

— Я же говорю, романтизированные представления, — язвительно замечаю я, и Каролина продолжает:

— Это не романтика, Ева, сними ты уже эти розовые очки: чувства проявляются в делах, и где же дела Патрика, доказывающие его любовь к тебе? Где они, в конце концов? — И другим тоном: — Ради него ты бросила свою семью и уехала в полную неизвестность... Нянькалась с его мамашей, терпела его собственные пьяные дебоши, а теперь еще эта Рената, ты и ее терпишь... Ради чего? Ради эфемерного чувства, которое ничем, кроме как на словах, не проявляется... Посмотри, он даже на свадьбу Мии с тобой не приехал.

— Он был вынужден присмотреть за Ренатой... — произношу совсем тихо, неожиданно сраженная словами сестры. Не могу поверить, что она видит наша с Патриком ситуацию именно такой... такой неприглядной, неправильной. И не только она, должно быть, все остальные тоже воспринимают ее именно в таком свете.

— А твоя учеба? — спрашивает Каролина. — Ты рассказала ему о ней?

Я молчу, но она и так знает ответ: не смогла, особенно после появления Ренаты в нашем доме. Просто не решилась...

Каролина стискивает отвороты своей накидки и уже другим, менее агрессивным тоном произносит:

— Именно поэтому мне и не стыдно за свой обман. У вас нездоровые отношения, Ева, ты должна была это понять... — Потом подходит ближе, желая прикоснуться к моему плечу, но я не позволяю ей этого: у нас с Патриком чудесные отношения — она все неправильно понимает. Искажает правду своими превратными словами... — Не злись на Килиана, — Каролина опускает руку, — он здесь не при чем: это я уговорила его подыграть мне, сказала, что волнуюсь за тебя... Мы все волнуемся, — поправляется она, и я понимаю, что родители тоже входят в число волнующихся. Осознание этого подобно ядерному взрыву в тысячу мегатонн... Я зажимаю рот ладонью, чтобы не заорать в голос. Не выплеснуть отчаяние в жалостливом скулеже...

Прикусываю палец.

— Ева...

Настороженный голос сестры кажется мне пронзительным, словно крик ворона, словно скрип гвоздя по поверхности стекла, словно... Я не могу его слышать. Достаточно уже ею сказанного... Разворачиваюсь и иду в церковь — мне нужно пережить этот день, только один-единственный день, а потом я уеду. Уеду и больше никогда не вернусь... По крайне мере, до так самых пор, пока они не осознают свою ошибку...

Предатели. Заговорщики. Шпионы.

Патрик любит меня!

Я люблю Патрика...

Остальное не имеет значения.

Хорошо, что мы уезжаем следующим же утром: притворяться дольше было бы мучением...

Не могу не думать о том, что слова сестры — это озвученные мысли каждого из членов моей семьи.

Это как камень, спрятанный за пазухой...

Никто не решается вынуть его и швырнуть в меня, подобно Каролине.

— Я приготовила для тебя сумку с теплыми вещами, — говорит Луиза, спускаясь по лестнице. — Зимой в горах очень холодно, уверена, они тебе пригодятся.

— Спасибо, — я вымучиваю благодарную полуулыбку.

— А это мой рождественский подарок. — Каролина подает мне празднично упакованную коробку, обвязанную красной лентой. — Я очень надеюсь, что ты его оценишь.

Мне вовсе не хочется принимать от нее этот подарок: она интриганка и обманщица, и не заслуживает моего доброго к себе отношения. Однако ради приличия я беру коробку двумя пальцами, словно касаюсь осклизлой лягушки, а потом опускаю ее в рюкзак.

Леон целует меня в щеку — на него я сержусь меньше всего. Сама не знаю, почему.

— Все хорошо? — интересуется он.

— Лучше не бывает, — отвечаю на автопилоте и подхожу проститься с Петером.

— Хорошо отдохнуть, — напутствует он меня. — Не забудь прислать фотографии.

— Мы тебя любим, — говорит Луиза, и я, едва сдерживая слезы, выбегаю из дома.

Килиан уже ждет меня в автомобиле — мы выруливаем с парковки, направляясь в сторону баварских Альп.

Теперь, когда остальные заговорщики остались позади, я полностью сосредотачиваюсь на Килиане Нортхоффе — если и не на самом злостном из них, то на самом... отлично притворяющемся, это точно.

«Ответ я тоже должен писать от руки или это необязательное условие?»

«Может, у тебя дома марка завалялась, сможешь подсобить?»

Воспоминания отзываются режущей болью, и выплеснуть ее почему-то хочется именно на Каролину: вынимаю из рюкзака ее подарок и несколько раз верчу его во все стороны...

— Не собираешься его вскрыть? — интересуется Килиан, до этого и двумя словами со мной не обмолвившийся. Видно, чувствует мое настроение... Гад ползучий.

Вместо ответа опускаю боковое стекло и швыряю коробку в окно.

— Что ты творишь? — орет парень, резко надавливая на тормоза. Шины визжат по асфальту, меня кидает вперед, так что я чудом не прикладываюсь носом о панель, сердце стучит, как оглашенное... А еще мне стыдно за собственную импульсивность. Распахиваю дверцу и бегу по обочине в поисках выброшенной коробки... Той нигде нет. Вообще нигде...

— Ева, что происходит? — раздается вопрошающий голос Килиана, и меня опять прошибает на слезы.