— У Киллиана Блэка есть жена. Почему я не могу?
Голос Акселя становится резким.
— Ты не Киллиан Блэк.
— Я никто. В этом-то и смысл. Если самый опасный человек на планете может пустить корни, значит, есть надежда и для остальных.
— Мы с тобой не можем пустить корни, потому что отравим почву.
Я морщусь, глядя на телефон.
— Мы не так уж плохи.
— Я с тобой не согласен, любовничек, но давай поиграем в эту игру. Ты надеваешь ей кольцо на палец, она переезжает к тебе, вы играете в семью. Что будет, когда она проснется посреди ночи, а тебя не будет, а потом ты войдешь в дверь с кровью на руках? Думаешь, она не побежит так быстро, как только сможет? Потому что именно это и произойдет. Ты только настраиваешь всех на разбитое сердце. И тюремный срок для тебя, когда она обратится в полицию.
— Она не убежит и не обратится в полицию.
Аксель насмехается.
— Это надежда, а не логика.
— Нет, это опыт.
На этот раз его молчание ошеломляет.
— Она знает?
— Никаких подробностей, но достаточно, чтобы понять, что она имеет дело не с Мэри Поппинс.
Снова ошеломленное молчание.
— Ты хочешь сказать, что эта птичка не против?
— Она сказала мне, что считает все мои разбитые части прекрасными.
— Чушь!
— Клянусь Богом.
— Ты все выдумал!
— Она так и сказала, Аксель. Дословно.
Он фыркает то ли с недоверием, то ли с отвращением.
— Значит, она такая же сумасшедшая, как и ты!
— Потом она накормила меня стейком из своих пальцев и сказала, что если моим монстрам когда-нибудь понадобится дом, то он у нас есть.
— Христос на крекере!
Меня поражает его крик. Аксель никогда не повышает голос. Самое близкое к потере самообладания, что я видел, — это когда в кафе ему подали зеленый чай вместо Earl Grey. Его презрительный взгляд был настолько ядовитым, что бедная девушка чуть не разрыдалась.
— Таким взвинченным я тебя еще никогда не слышал.
— Мне никогда раньше не приходилось иметь дело с таким количеством безумия. И это о чем-то говорит, учитывая, что я пять лет проработал в психиатрической больнице.
— Ты работал в психиатрической больнице?
— Почему ты так удивлен?
— Ты сын дворянина. Какой аристократ позволит своему сыну работать в психушке?
— Ну, я же не спрашивал разрешения, черт возьми?
— Не нужно кричать.
Раздается какое-то невнятное бормотание, затем Аксель возвращается на линию более собранным.
— Послушай. Если ты думаешь, что у тебя с «Маленькой мисс Солнечный свет» есть шанс, то ты сошел с ума, но я не стану разрушать столь веселые взаимные иллюзии. Ты можешь сделать это сам.
В моей груди расцветает надежда.
— То есть ты хочешь сказать, что я должен продолжать с ней встречаться?
В его вздохе — многовековое британское презрение к глупости.
— Ты — придурок.
— Согласен. Прежде чем ты бросишь трубку, мне нужно кое-кого найти.
— Слава Богу, мы вернулись в реальный мир. Как его имя?
— У меня нет имени.
— Адрес?
— Этого тоже нет.
— Что у тебя есть?
— Ничего.
— Отлично. Почему бы тебе не усложнить мне задачу?
— Ты справишься с этим.
— Конечно, справлюсь. Не зря же меня называют Гончим Псом.
Я усмехаюсь.
— Забавно, что ты думаешь, что получил это прозвище, потому что так хорошо умеешь выслеживать.
Голос Акселя звучит обиженно.
— Какая еще, черт возьми, может быть причина?
— Гончий пес — это жаргонное обозначение распутного мужчины, идиот.
— Пфф. Я не распутный.
— Со сколькими женщинами ты переспал в этом году?
Подумав немного, он говорит: — Ладно. Я распутный. Не стыди меня за это.
— Никто никого не стыдит. Я просто указываю на то, что у твоего прозвища больше одного значения.
Аксель бормочет: — Вы, американцы, со своим дурацким сленгом. Такое ощущение, что вы все мертвы от шеи и выше.
— Наш сленг — это плохо? Тебе стоит прислушаться к себе как-нибудь. Вернемся к той, кого я ищу. Она живет в Вегасе.
— В Вегасе много людей, приятель.
— Да, но только одна из них — мать Шэй.
— Какое отношение она имеет к делу?
— У нее есть бойфренд, которому нужно внимание.
— А. Значит, у вас с птичкой настоящая любовь.
— Почему ты так говоришь?
— Ты что, Шекспира не читал? Никто не убивает своего тестя, если это не настоящая любовь.
— Он не мой тесть. Он просто отмороженный жестокий мужчина.
— Называй это как хочешь, придурок, но если это бойфренд мамы твоей птички, то он твой тесть.
— Иногда я понятия не имею, что ты говоришь.
— Теперь ты знаешь, что я чувствую в половине случаев, когда разговариваю с тобой. Если бы я знал, когда мы познакомились много лет назад в школе-интернате, что ты окажешься таким тупым придурком, я бы никогда не спас тебя от того, чтобы тебя избили старшеклассники.
— Это хорошая попытка переписать историю, но именно я спас тебя.
— О, это просто замечательно. Ты не только сошел с ума из-за этой твоей птички, но и потерял память.
— Просто дай мне информацию, ты, саркастичный ублюдок. Фамилия Шэй — Сандерс.
Пробормотав ругательство, он вешает трубку.
Я кладу телефон на комод, немного отдышавшись, возвращаюсь в спальню и забираюсь в постель.
Я засыпаю, свернувшись калачиком вокруг тела Шэй, и размышляю, стоит ли поливать семя надежды, проросшее в моей груди после разговора с Акселем, или растоптать его под ногами.
Я просыпаюсь дезориентированная и в поту, с трудом переводя дыхание под тяжелым, неподвижным грузом.
— Коул, проснись. Ты меня раздавишь.
Он лежит на мне молча и неподвижно, как пациент в коме, и не реагирует. Я тыкаю его в ребра, но это тоже не вызывает реакции, поэтому я пытаюсь его оттолкнуть, хотя и понимаю, что это тоже бесполезно, ведь он весит пять тысяч фунтов.
Если я не скину его с себя в ближайшее время, я задохнусь.
Поэтому я прибегаю к партизанской тактике. Во всю мощь своих легких я кричу: — Огонь!
Коул дергается и вскакивает на ноги, а затем стоит голый у кровати, с дикими глазами и ощетинившись, руки в позе каратиста, которую я видела только у героев плохих телевизионных драм.
— Что случилось? Что происходит? — Он оглядывает комнату, словно ожидая, что из стен начнут выходить ниндзя, а затем кричит, ни к кому не обращаясь: — Я убью тебя голыми руками!
Это так смешно, что я начинаю смеяться и не могу остановиться.
Коул смотрит на меня, бьющеюся в конвульсиях на кровати.
— Над чем ты смеешься?
— Ты выглядишь так, будто проходишь прослушивание для «Ангелов Чарли»!
Он стоит прямо, опустив руки к бокам, и бросает на меня злобный взгляд.
Я переворачиваюсь и смеюсь в подушку до боли в животе, а потом плачу.
— Очень смешно. Ха-ха. Я рад, что ты считаешь меня таким забавным.
Когда я снова переворачиваюсь на спину, он все еще смотрит на меня, только теперь он скрестил руки на груди.
Задыхаясь, я говорю: — О Боже, это было потрясающе. Ты бы видел себя. Если бы там действительно был пожар, ты бы потушил его своими устрашающими руками-каратиста.
После еще одного раздраженного взгляда он с ревом набрасывается на меня и начинает щекотать, проходясь пальцами по моим ребрам.
— Нет! Не щекочи! — кричу я, что только заставляет его щекотать меня сильнее.
Когда я кричу: — Пощади! — он уступает. Взяв меня за запястья, Коул закидывает мои руки за голову и прижимает их к подушке, улыбаясь мне сверху вниз, его глаза мягкие и теплые.
— Привет.
— И тебе привет, сэнсэй.
— Ты провела здесь всю ночь.
— Да. И едва избежала смерти от раздавливания благодаря быстрому мышлению.
