Лицо с обложки - Белкина Юлия

Я не переступила — перелетела! — через рулон, из которого торчали Катины босые ступни. Я не узнала своего голоса, так хрипло и резко он прозвучал:

— Оставь ее, Райман! Я с ней поговорю.

Запомнила удивленный взгляд хозяина, остановившийся на мне. Райман порой смотрел на меня так, словно недоумевал, кто я и что здесь делаю.

А до меня вдруг дошло, что именно я собираюсь предложить этой зареванной, одурманенной дурехе, и подлая гадина во мне так и взвилась: «Ты что?! С ума сошла?! Ее — вместо себя? Я жить хочу, жить!»

Нo я ответила гадине: «Заткнись! Не ты ли сегодня с утра подзуживала меня повеситься на чулках? А теперь тебе жить захотелось? Поздно, сестренка, поздно!»

…Всего пару часов назад» глядя в окно своего пятизвездочного Алькатраса, я с отчаянием думала: «Неужели весь путь был пройден мной только для того, чтобы в итоге бессмысленно сгинуть в немецком борделе?»

Внутри все противилось такому дурацкому финалу, но жизненные обстоятельства подводили именно к такой концовке печальной повести с названием «История Зои Ерофеевой». И стоило лишь себя пожалеть, как выползла на свет змеюка, живущая во мне, и прошипела: внутри твоего туалетного столика богатый выбор подручных средств, пригодных для того, чтобы покончить с нечеловеческим, скотским существованием. Можно повеситься на американских лайкровых чулках… Можно лечь в ванну и вскрыть вены… Или бросить в воду включенный фен, заодно обесточишь всю квартиру, — прощальная пакость надсмотрщице…

Катю увезли. Мне уготовано ее место. Скоро два месяца, как я здесь, и я ни на шаг не приблизилась к свободе. А еще клялась: «Никто, никогда, никакими силами меня здесь не удержит! Не важно, сколько времени займет подготовка, но я убегу!»

«Никуда ты от Раймана не убежишь!» — пророчила змеюка.

Жизнь зашла в тупик, и выхода я нс видела. Вернее — видела один, но эта дверь вела на ту сторону бытия. Смерть казалась самым легким выходом из ада. («У, дорогая, ты еще не представляешь, что такое настоящий ад!» — подзуживала гадина.) Впервые все другие чувства пересилило желание громко хлопнуть дверью и сойти со сцепы туда, где Райман мне уже не будет страшен. У меня опустились руки.

Я перестала верить, что смогу отсюда бежать.

Мне казалось, что началось это так давно…

День первый

— Считай, тебе повезло, что никакое мурло до тебя раньше не добралось!

Пьяная девица, заговорившая со мной по-русски, глядела на меня со смесью неприязни и ленивого любопытства.

Вторая на меня так ни разу и не взглянула. Сидела, низко опустив голову, и быстро подбирала крошки риса со своей тарелки. Eё порция показалась мне крохотной: ложка риса, две рыбные палочки. Позже я узнала, что вторую девушку звали Аглика, она была болгарка. В то утро я видела ее первый и последний раз в своей жизни. В тот же день Аглику увезли, а меня поселили в ее комнате…

Пьяную звали Катя. Она медленно и с удовольствием курила, выдувая дым через уголки красивых пухлых губ, и вещала с высоты своего опыта, как пифия с треножника.

— Если ты девочка, значит, будешь обслуживать хозяина. Райман остальными брезгует. Только учти, хозяину женщины быстро надоедают. У пего поговорка: «Дважды в одну воду не войдешь», в смысле, что с девственницей можно переспать только раз, назавтра она уже не то. Постарайся понравиться Райману. Шансы у тебя есть. Ты молодая и симпатичная.

Катя наклонилась ко мне, дохнула дымом в лицо:

— У, какая кожа! Персик… Хороший товар. Райман умеет выбирать, мерзавец. Хороший товар он приберегает. Будет тебя долго возить по кабакам, демонстрировать потенциальным клиентам, цену тебе набивать. Потом, когда надоешь ему, сначала будешь обслуживать его «друзей». Это еще нормально, не бойся. Клиентов по пять в день. Хуже, когда на тебя пройдет интерес. Райман таких отправляет на поток. Это значит — все, конвейер. По десять — пятнадцать клиентов в сутки. От такой жизни скоро превращаешься в скотину…

Я слушала пьяный бред девицы, с которой познакомилась пять минут назад на кухне в квартире, куда меня привезли в бесчувственном состоянии, слушала — и не верила, что все это на самом деле происходит со мной.

Товар? Хозяин? Клиенты? Конвейер? Это меня не касается! Со мной этого не могло произойти. Я не такая!

Катя криво усмехнулась:

— Не веришь, что тебе через это придется пройти? Чем скорее поверишь, тем лучше для тебя.

Ей не было никакой пользы просвещать меня, но тогда я этого не понимала и только удивлялась, почему во взгляде этой девицы столько мстительной злобы? Ведь я ей ничего плохого не сделала? Но мое появление в квартире на Потсдамском шоссе сулило Кате скорые перемены в ее карьере, и перемены к худшему. Она имела полное право меня ненавидеть — и ненавидела, но замолчать не могла. Ее прорвало. Истосковалась по человеческому общению. Говорила, говорила…

— Вот меня в пятнадцать лет изнасиловали. Вечером шла от подруги, в поселке темень, напали какие-то козлы… Потом узнала, что забеременела. Аборт делать отказалась, чем ребенок-то виноват? Ну и родила в шестнадцать лет. А поселок у нас маленький, житья мне и не стало — шлюха и шлюха. Народ у нас безжалостный. Сделала бы аборт, никто бы и не пикнул, шито-крыто, а раз родила — то шлюха… Вот я и поехала в Германию, денег подзаработать, чтобы уехать с дочкой из поселка, квартиру в городе купить. Официанткой обещали устроить, а попала сюда. Тебя тоже небось киданули?

— Да, — коротко ответила я.

Катя зевнула, обнажая красивые ровные зубы. Равнодушно заметила:

— Ничего! Не ты первая, не ты последняя. Замужем порой хуже бывает.

Вторая девушка, ни слова не говоря, встала из-за стола и ушла. Нo Катя не торопилась, ей хотелось подольше со мной поболтать. Она медленно цедила остывший кофе и говорила без умолку.

— И не вздумай Раймана ненавидеть, — учила она меня. — Бесполезно. Нервы себе истреплешь, подсядешь на иглу или свихнешься. Лучше постарайся к нему подластиться. Будешь делать все, что он скажет, останешься здесь надолго. Может, даже понравится. А что? Одета, обута, в тепле, и горячая вода круглосуточно. Да и работенка — не валиком асфальт катать, скажи?

— И домой не хочется? — тихо спросила я.

— А это смотря кто чего хорошего дома забыл, — резко ответила Катя, разминая окурок в пепельнице. — Меня лично дома ничего хорошего не ждет. А тебя?

Я промолчала. Катя приняла молчание за знак согласия. Потянулась до хруста, сказала сквозь зевок:

— Вот видишь! Так что, может, тебе еще здесь понравится. Все, пошли спать. В двенадцать утра подъем, марафет и встреча «гостей». Новый трудовой день!

День второй

За эти сутки я передумала больше, чем за всю свою предыдущую жизнь!

В прошлой жизни, в жизни до Раймана, я не любила думать. Мне не нравилось напрягать мозги. Я любила легкое чтиво с увлекательным сюжетом и старые оперетты: «Ка-рам-бо-лина! Карамболетта, ты — королева красоты! Карамболина, Карамболетта, сердца пленять умеешь только ты…»

Я жила вдохновением, а не логикой… Что-то учить, зубрить, с утра до ночи бренчать на пианино? У, тоска! А в жизни так много интересного… Терять золотое детство, золотое отрочество, золотую юность на зубрежку, технику, академконцерты? Только не я!

Меня спасало вдохновение. Я выезжала на нем, как серфингист на волне. Еще в детстве я осознала: на меня порой накатывает! С логикой у меня плохо, и в математике я полный ноль, но бывало, вызовут к доске, выходишь — . «здравствуй, дерево, я пень»! — поворачиваешься лицом к классу (двадцать шесть скучающих равнодушных рож), широко распахиваешь глаза, и… Понесло!

Вдохновение накатывало, как прохладная упругая волна. Взмываешь на этой волне, как на крыльях, дух захватывает, не видишь и нс слышишь ничего кругом. Нет преград, летишь вперед, и что поразительно: в этом состоянии все понимаешь, буквально все. Находит такая смекалистость, что дайте бином Ньютона — разложу по полочкам…