Красавица Бешарам - Вейл Лилли

– А ты? – отражаю удар; она должна понимать, что ляпнула.

Мама с папой переглядываются.

Симран отодвигается на стуле и хочет положить миску в раковину.

– Иногда ты ведешь себя, как настоящая сучка, – негромко произносит она, развернувшись ко мне.

Ух ты… Раньше она никогда не вела себя так враждебно. Это я эмоционально на все реагирую, а Симран всегда ограничивалась закатыванием глаз или показным вздохом – тем, что демонстрирует ее положение мудрой старшей сестры, которая выше всего этого и не опустится до перепалки. Ничто, кстати, не заставляет меня чувствовать себя такой мелкой и ничтожной перед ней, хотя вряд ли она намеренно так делает.

У мамы особое отторжение слова «сучка». «Херня» еще может сойти с рук, но вот «сучка» – это уже непозволительно.

Она прищуривается, будто собирается отчитать Симран, – я жду, но секунду спустя ничего не происходит.

– Серьезно? – Я повышаю тон. – А ты знаешь, что она мне сказала…

– Девочки… – Папа щиплет себя за переносицу. – Прошу вас.

Мама складывает пальцы домиком.

– Кавья, прекрати. Не важно, кто начал ссору. Ты будущая выпускница. А ты, Симран, идешь в аспирантуру. Разве так вам следует себя вести?

Меня накрывает разочарованием, но… моим или маминым?

Я опускаю глаза. «Сучка» все равно лучше, чем слово на «б», которым в меня сплошь и рядом кидаются: бешарам.

Требовательная. Дерзкая. Грубая. Нахальная. Выскочка. Бесстыжая. Резкая. Слишком амбициозная, что к лицу любому парню, но ни разу не девушке.

Это аморфное облако значений подстраивается под любую ситуацию. Я бешарам, когда пытаюсь доказать бабушке, что чтение книг – это не трата времени. Когда говорю «дяде» – не своему дяде, а любому «земляку», который пришел к нам на семейные посиделки, – что его высказывание расистское. Когда люди считают, что им положена «скидка для своих» [9], заказывая через маму каллиграфическое оформление для их вечеринки или свадьбы. Просто бесит, что они ждут бесплатного труда, а стоит мне назвать расценки, они бестактно отказываются!

Родители никогда не называют меня так, но, когда все вокруг это делают, сложно удержаться и не подумать об этом.

Как ни крути, в любой культуре будет одинаково: с Кавьей Джоши слишком сложно.

Я – бешарам. Та, кем с гордостью должны звать себя и мама, и Симран.

Но фраза, которую так хочется произнести, всегда слишком быстро тает на языке, прямо как мятная пастилка для дыхания.

Симран первая извиняется. Она целует маму в щеку.

– Прости, мам, – и, сквозь зубы: – Прости, Кавья. – Ей не стыдно, но мы обе знаем, что родители ждут взаимных извинений.

Наверняка я тоже ее задела, но под этими извинениями прячется глубокая и сильная неприязнь. Мама с папой считают, что это моя вина, потому что я высказываю все как есть. Потому что я хамка, которая создает одни проблемы, а Симран прилежная.

Это ранит. Никто не видит, что мне тоже больно.

Мама выжидающе смотрит на меня. Я молчу, и она говорит:

– Сональ и Санни вряд ли так ведут себя.

Если еще не ясно, я не «идеальная индийская дочка» и никогда ею не буду. От сравнения с девочками Капуров у меня во рту привкус мела – сухой и зернистый. Это вкус унижения. К сожалению, слишком знакомый.

Я кривлю рот и складываю руки на груди.

– Ты ведь шутишь? Да это чушь. Они же сестры. Конечно, они ругаются.

– Кавья, – говорит папа. Выражать мысли можно, но дерзить нет.

Оборачиваюсь к Симран в поиске солидарности, но она не смотрит в ответ, потирает, как до этого папа, переносицу.

Я вскипаю. Вылизанная дочиста ложка гремит в пустой миске.

– Ну, конечно, хорошие девочки Капуров никогда не ссорятся, – говорю я. Не надо было обращать на все это внимание, как и на тот балл на уроке, но я не могу. – Они живут в гармонии, среди пения птиц, и резвятся с лесными зверьками.

Шутка не помогает сбавить напряжение, как я думала. Никто не смеется. Даже папа.

В повисшей тишине слышно только, как Бастер виляет хвостом, стукаясь о мои икры. Симран смотрит на меня с неприязнью, поджав губы. Папа встает, чтобы приготовить еще бхела, мама устало смотрит на меня.

– Кавья, ты знаешь, что между Белоснежкой и Злой королевой можно найти золотую середину. – Она произнесла это без резкости, что даже хуже. – Советую тебе попробовать.

4

Власть лунных девчонок

Мы выходим из машины Кейти, которую она одолжила у старшей сестры, и меня колет неприятное чувство. Новый бойфренд – лицом в грязь. Хуже всего то, что, когда мы начали встречаться, он виделся мне принцем. Но оказался настоящим Гастоном.

А мне между тем кое-что известно о принцах. По выходным и все лето я работаю в «Театре аниматоров Поппи», компании, которая делает представления с принцессами на детских праздниках.

Одно я могу сказать точно – любовь не похожа на диснеевский мультик.

– Улыбнись, Кавья, вечеринка же! – кричит какой-то придурок из проходящей мимо компашки.

Блэр выставляет им средний палец.

– Иди, куда шел!

– Всё в порядке, – говорю я, увиливая от встревоженного взгляда Вэл.

– Не смущает, что столько народу? – спрашивает Кейти, убирая ключи. Мы смотрим на заставленную машинами дорогу. – Ты ведь знаешь, что не обязательно расставаться с Паркером сейчас. Можно сделать это позже.

– Нет, обязательно. Потому что все должны знать, кто с кем расстался, а единственный способ обеспечить это – не оставить никаких сомнений. Тут нам и нужна публика.

– Интересно, что творится в твоей голове, – пожимает плечами Вэл. – Почему-то кажется, что там злое логово Фуфелшметца [10].

– Когда меня вскроют в целях научных исследований, тебе сообщат, – отвечаю я, закинув руку ей на плечи.

Она теребит зубами нижнюю губу.

– Вы милая пара. Может, есть…

– Только не говори «надежда».

Я не хочу милых отношений. Хочу серьезных. Мне нужен тот, кто полюбит мою целеустремленность. Тот, чья уверенность в себе перевешивает эго.

Дом Кимов стоит в тупике, на изогнутой подъездной дороге могут разместиться аж девять машин, но вся улица плотно заставлена автомобилями. Родители Клавдии позволяют закатывать домашние вечеринки, только без алкоголя и не больше чем на тридцать человек. Но сегодня, кажется, каждый из тридцати привел с собой еще четырех. Словно подтверждая это, из минивэна за нами весело вываливается кучка народу.

– Вот это да, – говорит Блэр с присвистом.

Клавдия стоит в дверях, как живая баррикада, и, судя по губам, считает прибывших, но, увидев нас, озаряется и говорит:

– Кавья, привет!

– Все хорошо? – спрашиваю я, пропуская вперед смеющихся ребят.

Она нервно закусывает губу.

– Слишком много людей! Соседи точно расскажут родителям.

– Клав! – Какая-то выпускница кидается ей на шею. – Какая уютная ламповая вечеринка, – произносит она со смешком, похожим на блеяние. В руке у нее телефон. – Не переживай, я уже разнесла весть.

У нашей подруги дергается правый глаз, но твердости в ней, видимо, не больше, чем в масле: она впускает всех пятерых.

– Не знаю, что из этого хуже, – говорит она. – То, что незнакомая девушка обняла меня по-свойски, или что намекнула, будто это, – она развела руками, – ламповая вечеринка для своих…

– Может, стоит, ну, позвонить твоей маме?

Она на секунду задумывается, мотает головой и возмущенно смотрит на меня.

– Чтобы вся школа знала, что мою вечеринку мамочка свернула?

– Ладно, ты права. Просто знай, что я с радостью побуду для тебя плохишом и повышибаю всех отсюда.

Она искренне улыбается.

– Ты лучшая. Хватит создавать пробку в дверях, входи и заставь их убавить музыку.

Мы просачиваемся внутрь, Блэр тут же устремляется к ребятам из драмкружка; занятый ими угол гостиной взрывается радостными криками, будто они месяц не виделись.