Паутина (СИ) - Костадинова Весела

- Гош, ты совсем охренел? Тебя не смущает, что мы только что наскребли себе на хребет срок на пару сотен лет? Ты сейчас серьезно предлагаешь дать этой красотке поорать? Слышишь, голубка, или ты сейчас успокаиваешься или будет по-моему, поняла?

Господи… я зажмурилась, пытаясь унять звон в ушах, ужас и панику, и собственную истерику, которая прорывалась, не смотря ни на что.

- Лиана, - Роменский вел машину, внимательно вглядываясь в ночную темень, - если тебе плохо, скажи, мы остановимся.

Я тихо забилась в истерике, стараясь унять рвущиеся наружу рыдания.

- Не долго уже, - вздохнул тот, второй, чьего лица я не видела из-за натянутой на голову кепки. -Почти приехали. Гош, сворачивай тут.

Машина дернулась, дорога из асфальтовой явно стала грунтовой, подпрыгивая на каждом ухабе. В голове метались панические мысли: куда? Зачем? Что Роменскому еще от меня нужно?

Внезапно по крыше автомобиля что-то застучало, запрыгало.

- Только этого не хватало, - вздохнул незнакомец в кепке. – Вымокнем напрочь… Стой, сейчас ворота открою.

Машина остановилась, он вышел наружу. Через минуту мы проехали, остановились и, когда он сел, снова тронулись.

- Ну, блин, летний дождь…. Льет как из ведра. У красотки запасное шмотье есть?

- Да, - коротко ответил Роменский. – В багажнике сумка.

- Хорошо. Только воспаления легких нам не хватало…. – пробурчал Василий. – Все, друзья, приехали. Гош, твою поклажу тебе и нести, понял? Я двери открывать.

С этими словами он первым вышел из машины.

Роменский не спешил. Он несколько секунд молча сидел, скользнув по мне взглядом, а потом, словно приняв окончательное решение, медленно повернулся ко мне.

— Я сейчас возьму тебя на руки и донесу до дома. — Его голос звучал ровно, слишком спокойно, но от этого мне становилось только страшнее. В этом спокойствии чувствовалась абсолютная уверенность в своей власти, в своей силе, в том, что я не имею ни малейшего шанса.

Он наклонился ближе, его тёмные глаза смотрели холодно, без эмоций.

— Лиана, — его голос стал ниже, почти гипнотизирующим, — не дёргайся, ладно? На улице ливень — не создавай проблем.

Он вышел, распахнув заднюю дверь, и я не раздумывая попыталась его пнуть, используя единственное, что было доступно — свою свободную ногу.

Но он ожидал этого.

Выматерился, но не от боли — скорее от раздражения. А потом, без тени церемоний, без лишних разговоров, без предупреждения схватил меня, рывком перекинув через плечо, как мешок с картошкой. Когда его рука коснулась моей руки, я снова оказалась в той ночи. Липкие пальцы на коже, запах его одеколона, который я пыталась выжечь из памяти. Паника, которая парализовала каждую клеточку тела. Нет, нет, НЕТ!

— Сука! — прошипел он сквозь зубы, крепче сжимая мои бёдра, чтобы я не могла дёрнуться. — Ты когда-нибудь научишься не делать глупости, а?

Я задыхалась от бессилия, от бешеного ритма собственного сердца.

Он нёс меня легко, словно я весила не больше ребёнка.

Ливень хлестал по гравийной дороге, по камням тропинки, по которой мы шли, по крышам, по его плечам, по моей спине и ягодицам, стекая холодными ручьями. Вода стекала за ворот, пропитывала одежду, делая её тяжёлой и липкой, но мне было всё равно. Влажный воздух только сильнее разжигал внутри паническое осознание происходящего.

Я попыталась дёрнуться, но тут же получила мощный, жёсткий шлепок ниже спины. Воздух с силой вырвался из лёгких, дыхание перехватило от внезапной боли.

— Тихо, — бросил он коротко, без раздражения, без злости, но с какой-то ледяной решимостью, которая была страшнее всего.

На этот раз Роменский не церемонился вообще.

От его запаха меня мутило. Вода, пропитавшая его одежду, смешивалась с тяжёлым, резким ароматом его одеколона, и это вызывало удушливую тошноту. Я едва сдерживала рвотные позывы, сжимая зубы, пока по лицу текли слёзы, смешиваясь с холодным ночным дождём.

Наконец мы оказались под крышей веранды. Шаги гулко отдавались по деревянному настилу, а затем дверь скрипнула, и я оказалась внутри. В доме было тепло, воздух был густым, пахло деревом, чем-то пряным, возможно, камином, но мне было не до того.

Меня сразу же занесли в просторную комнату, стены которой были отделаны деревом. Здесь не было ничего пугающего — наоборот, интерьер казался уютным, продуманным. Мягкий свет, толстые шторы на окнах, застеленная кровать… Но весь этот уют казался лишь издёвкой, ловушкой, за ширмой которой скрывался кошмар.

Роменский без лишних слов бросил меня на кровать. Я почувствовала, как матрас прогнулся подо мной, а влажная одежда прилипла к телу. Он тяжело выдохнул, будто только сейчас осознал, что промок до нитки, затем молча вышел.

На секунду мне захотелось верить, что он просто уйдёт. Просто оставит меня здесь, даст мне прийти в себя.

Но через несколько секунд мой мучитель вернулся. В руках у него было большое полотенце, которым он неумело, но настойчиво начал вытирать меня.

Я резко дёрнулась, но путы сковывали движения.

— Успокойся, — его голос был всё таким же ровным, почти уставшим.

От каждого его прикосновения внутри меня всё сжималось. Хотелось рыдать, рваться прочь, кричать, но я могла только лежать, стиснув зубы, чувствуя, как липкий страх оседает внутри, сковывает каждую клеточку.

Весь его вид внушал отвращение.

Но ещё сильнее он внушал ужас.

— Держи.

В комнату вошёл второй. Теперь, при лучшем освещении, я смогла рассмотреть его получше. Полноватый, но крепкий мужчина, с широкой грудной клеткой, бритой наголо головой и цепкими, холодными глазами, которые, казалось, отмечали всё и сразу. Эти глаза скользнули по мне с каким-то оценивающим, деловым интересом, словно я была не человеком, а вещью, объектом, не более.

В руках у него был большой пластиковый пакет, который он небрежно бросил перед Роменским.

— Переодевай красотку, пока не застыла совсем, — сказал тоном, в котором не было ни капли сочувствия.

Я снова дёрнулась, чувствуя, как верёвки впиваются в запястья, оставляя жгучие, болезненные отметины на коже. Всё моё тело бунтовало против того, что происходило, но с каждым рывком становилось всё яснее — вырваться я не смогу.

Роменский устало вздохнул, словно это всё было для него обыденностью, обычным днём, который его изрядно утомил.

— И как мне это сделать, по-твоему, а, Вась? — раздражённо бросил он. — Она же сейчас на части разорвётся…

Василий прищурился, а затем, неожиданно быстро для своей комплекции, присел передо мной на корточки.

— Да… ты прав… — пробормотал он, неожиданно бесцеремонно схватив меня за подбородок.

Я вздрогнула, когда его грубые пальцы сомкнулись на моей коже, заставляя поднять голову. Он повернул моё лицо из стороны в сторону, как будто осматривал товар на рынке.

Меня передёрнуло.

— Девчонку сейчас удар хватит… — продолжал он, не убирая руки. — Похоже, Гоша, всё куда херовее.

Я не могла ничего ответить, даже не пыталась. В груди что-то сжалось, страх подкатил к горлу, сковав все мысли, все возможные слова.

— Правда? — ехидно отозвался Роменский, скрестив руки на груди. — А то вот я не понял.

Василий наконец убрал руку, но прежде чем я успела даже облегчённо вздохнуть, он ухмыльнулся и дернул меня за короткий локон.

Я вскрикнула и дёрнулась назад, но меня снова накрыла беспомощность — связанное тело не позволяло ни ударить, ни отстраниться, ни даже защитить себя.

— Так вот, красавица, — продолжил он, глядя на меня с насмешливым прищуром. — У нас тут есть два пути решения проблемы.

Я закрыла глаза, стараясь заблокировать его голос, его слова, но они всё равно проникали в сознание, с каждым звуком прижимая меня всё глубже к ледяной реальности.

— Первый — тебя переодевает твой друг.

Я зажмурилась сильнее.

— Второй… — он сделал паузу, давая мне осознать смысл его слов. — Я сейчас разрезаю верёвки, снимаю пластырь, и ты, будучи милой девочкой, переодеваешься сама. В сухое и чистое. Под нашим бдительным контролем.