- Ваша Кузнецова сказала, что случайно взяла вашу сумку, - медленно произносит он. – Сказала, что вы за ней придете, и она должна будет вам ее вернуть, но сбежала. Не дождалась, так сказать. Вы простите, Римма Григорьевна, мы по долгу работы обязаны были досмотреть, что в той сумке осталось. Если бы не дружба с Настей, и не пикантность всей ситуации в целом, я был бы вынужден вызвать полицию.
- Если я скажу, сколько там денег, и что за ноутбук, вы убедитесь, что вещи мои?
Я без сомнения называю сумму, которая лежала на нашем с Белым счету. И называю пароль для ноутбука, старой рабочей машинки моего мужа, которую он отдал Нюре. Все совпадает, и первые цифры и вторые.
Именно столько денег.
Именно такой пароль.
- Что ж, - облегченно улыбается врач, - рад, что хотя бы в этом она нас не обманула. Деньги можете пересчитать, при мне, разумеется, не хочу потом претензий, что я у вас что-то забрал. Письмо мы положили в боковой карман, его никто из моих сотрудников не читал, если честно, просто не захотели мараться об эту некрасивую историю.
- Что? - Непонимающе оглядываюсь на Настю, та пожимает плечами. Кажется, она тоже слышит о письме впервые.
Тянусь к сумке, чтобы достать вдвое сложенный лист бумаги.
Пытаюсь сфокусироваться, но строчки так и пляшут перед глазами, так что я два, а то и три раза перечитываю письмо, чтобы понять, о чем там вообще речь. И все равно не понимаю.
Не понимаю, как так можно?
«Дорогая Римма Григорьевна,
Для начала, я хочу извиниться перед Вами. Наверное, только перед вами мне и следует просить прощения. За то, что когда-то влезла в вашу жизнь и случайно, сама того не желая, ее разрушила.
Мне стыдно, что я полюбила Вашего мужа. Я полюбила его не сразу. Вначале молилась как на Бога. Потом умирала от счастья, что этот небожитель обратил на меня внимание. А когда он пригласил меня обсудить с ним его роман… у меня просто не было возможности отказать. Было страшно, что этим я подведу или разозлю его. Что он поменяет ко мне отношение, не даст жизни в университете. И я пришла. А он был очень нежен и говорил такие слова, которых я никогда раньше и не слышала.
Я не знала, что можно так говорить, так чувствовать.
Я не прошу у Вас прощения, я сама себя не прощаю за то, что сделала. Но тогда я верила, что это правильно. Что он живет в плену Ваших мещанских желаний, мучается, не имея возможности получить настоящую семью.
Когда я забеременела, я была на седьмом небе от счастья. Ведь таким образом я смогу подарить своему любимому бессмертие, повторить его гений в его маленькой копии. Тогда я даже не мечтала, что мы будем вместе.
А потом случилась авария. И начался мой персональный ад.
Ваш муж ужасный человек. Нет хуже, он не человек, а монстр. Настоящее чудовище.
Как я жалею, что поняла это не сразу.
Деньги, которые принадлежали и вам тоже, он хранил у себя дома, наличными. На компьютере, на котором я работала, в переписке можно убедиться, что моя и Ваша редактура сильно превышала положенный объем. В последние две недели я специально ставила вопросы так, чтобы он еще глубже себя закопал.
Вы можете уничтожить своего мужа, если у Вас есть на это силы и желания.
А я просто хочу получить свой второй шанс и сбежать. Я ведь так толком и не жила никогда. Не влюблялась, не училась, не встречалась с подружками в кафе. Господи, никогда раньше я не ела мороженое в парке! Мне так мало лет, а я уже старуха. И все это по моей вине. Только я одна виновата.
Я прошу не искать меня, хотя и понимаю, что никому не нужна, чтобы меня искали . Мне вы все не нужны тем более. Я хочу уехать далеко-далеко и никогда больше не слышать ни о Белом, ни о его отродье. Вы говорили, что я стану хорошей матерью. Бред же! Я уже ненавижу этого ребенка! Я даже не видела ее, не знаю, на кого она похожа, как выглядит… просто не смогла пересилить себя и посмотреть. Когда мне принесли ее на кормление, я закрывала глаза и орала до тех пор, пока у медсестер не сдали нервы.
Ну, каково? Все еще думаете, что я буду хорошая мать?
Нет, Римма Григорьевна. Я человек пропащий. А девочку еще можно спасти. Буду молиться, чтобы она нашла себе маму, и никогда не узнала обо мне.
Наверное, это все.
Об одном только прошу, если вообще смею просить хоть что-то. Если когда-нибудь, не важно как, не важно где, мы встретимся с Вами на улице, сделайте вид, что мы не знакомы. Что вы вообще не понимаете, кто я такая. Пройдите мимо и забудьте.
Потому что я со своей стороны, буду жить так, чтобы никогда не вспоминать Вас.
Простите и прощайте.
Анна».
Рядом с заглавной буквой «А» расползались две большие кляксы – следы моих слез.
- Настя, - поднимаю глаза вверх и смотрю на подругу. Она сидит рядом, напряженная и натянутая, как струна. - Я должна увидеть девочку.
Глава 43
Почему-то мне казалось, что Настя будет против. Не разрешит, встанет у меня на пути, скажет что-то, что по ее мнению должно меня остановить.
А должно ли?
Есть ли такие слова, которые заставят меня повернуть назад? Вряд ли.
- Насть, пожалуйста, - прошу и смотрю ей прямо в глаза.
Настя вздыхает. Тяжело и горестно, не как друг, а как родитель неправильного, неразумного ребенка. Наверное, для нее сейчас я именно такая.
- Это плохая идея, Римма.
- Я еще ничего не решила, мне нужно ее увидеть.
Зачем-то опять вру. Себе, ей, всему миру. Решение давно принято и как будто бы не мною. Слишком легко я себя ощущаю для человека, который что-то там решает. Когда решаешь, когда стоишь на распутье и делаешь какой-то выбор, всегда ощущаешь на груди знакомую тяжесть. Но нет. Именно сейчас, впервые в жизни, нет никаких сомнений, а только уверенность – вот так надо. Вот так правильно.
- Анастасия Борисовна, а моего мнения вы спросить не хотите, - встает из-за стола заведующий отделением. Судя по тону и нависающей, давящей позе, он против того, чтобы мне показали малышку.
Подруга берет меня под локоть и толкает себе за спину:
- Слушай, ну одно маленькое одолжение.
- Настя, ты понимаешь, сколько геморроя я получу просто потому что сделаю тебе это совсем не маленькое одолжение?!
- Понимаю. Но одолжения ведь так и работают: ты мне, а я тебе. Ты ведь в курсе, кто мой свекр, я могу попросить его помочь тебе в каком-нибудь вопросе. В любом вопросе, такими связями не разбрасываются.
- Бывший свекр, - поправляет Настю ее приятель.
- Ой, я тебя умоляю, в нашей семье бывшим может быть только геморрой, а родственные связи не теряют актуальности даже после смерти всех участников этого балагана. Ваганыч, десять минут, и мы уйдем, обещаю!
Врач переводит усталый взгляд с Насти на меня. Думает, потирая мокрую от пота макушку. И, наконец, обреченно машет рукой:
- Хер с тобой, Савранская. Просто не надо было брать трубку, когда ты звонишь. И деньги свои заберите, - кричит он в уже захлопнувшуюся дверь.
Я едва поспеваю за Настей. Мы бежим по длинному коридору во второе крыло больницы, поднимаемся на лифте и долго-долго идем через палаты с только родившими мамочками. Из каждой двери раздается то кряхтение, то плач маленьких людей. Они едва появились на свет и еще пока не понимают, как ту все устроено.
- Сюда, - Настя заводит меня в крохотное помещение с какими-то большими, пугающими лампами. Одна из них включена и я замечаю, что в фиолетовом свете ворочается маленький комочек.
- Настя, ты все никак домой не уйдешь, горемычная, - рядом с кроваткой, облокотившись о стену, отдыхает пожилая нянечка.
- Ирина Павловна, уже почти ушла, а внизу Артура Робертовича встретила, велел вас позвать. Он как раз в бухгалтерию направлялся, так что если поторопитесь, успеете его перехватить.
Старушка вскидывает пухлые ладошки и, протараторив слова благодарности, торопится на выход.
