Маша и Гром (СИ) - Богачева Виктория

И как о мужчине, который пообещал мне помочь. Который сказал мне: «Не бойся. Говорить буду я». И он правда взял общение с адвокатом целиком на себя. А еще сказал, что сам займется и решит мою проблему, и именно для этого я ему все рассказала.

Мне никогда в жизни никто таких вещей не говорил.

Ну вот. А еще обвиняла маму в сентиментальности. Я поспешно смахнула слезу со щеки и шмыгнула носом. Очень длинный день, я просто устала. Вот и расчувствовалась. Нужно отдохнуть, а к утру все пройдет.

И я перестану думать о Громове как о Кирилле. Как о человеке. Как о мужчине.

Совершенно точно перестану.

***

Утром на следующий день радостный Гордей сообщил мне, что у него сегодня был день рождения. Целых восемь лет! Он ураганом ворвался рано утром на кухню: мы втроем — мама, я и кухарка Оксана Федоровна как раз пили в тишине чай.

— Я с шести утра уже не сплю! — сообщил нам довольный жизнью Гордей, шлепая босыми ногами по холодному кафельному полу.

Времени было как раз без десяти семь.

Для меня его день рождения стал, разумеется, полным сюрпризом, а вот мама и Оксана Федоровна оказались более подготовленными. Они расцеловали именника и пообещали вечером подарки.

— А торт? — у Гордея глаза горели как два прожектора пожарной машины. — Торт со свечками же будет, да?

— Торт? Какой торт? — притворно удивилась Оксана Фёдоровна и развела руками. — Ни про какой торт я не слышала.

— Я Наполеон хочу! — Гордей уже приготовился обижаться. — Большущий! И свечки! — и высказав свои пожелания, он умчался с кухни.

А у меня из головы все не шел вчерашний рассказ мамы. И я чувствовала, как сегодня смотрела на пацана уже совсем другими глазами — поскольку знала теперь его полную историю.

Вчера я забыла спросить у Громова, во сколько адвокат поедет к ментам знакомиться с материалами моего уголовного дела. Моего! Это звучало просто кошмарно.

Естественно, мне не терпелось узнать подробности ознакомления, поэтому я прошла через коридор в гостиную, намереваясь поймать Громова, когда он спустится вниз, и уточнить у него приблизительное время, после которого уже можно будет звонить Эдуарду Денисовичу.

Но вместо разговора с Громовым я застала скандал. Вернее сказать, истерику Гордея, которая началась еще на втором этаже, поэтому первую часть я пропустила. Но очень хорошо услышала вторую часть, потому что пацан ругался с отцом, пока они спускались по лестнице.

— Пап, ты обещал! Ты обещал мне! — срывающимся голосом укорял отца Гордей. Он не плакал, но совершенно точно был близок и к отчаянию, и к слезам. — Ты сказал, что в мой день рождения мы поедем гулять в Москву, и ты не будешь работать, и вообще будешь только со мной! Ты обещал!

— Гордей, обстоятельства изменились... — Громов пытался говорить с сыном пока еще спокойным голосом, но в нем уже угадывались очевидные нотки недовольства и раздражения.

— Ты мне соврал! — Гордей остановился в самом низу лестницы и задрал голову, чтобы посмотреть на отца. — Ты мне обещал! Ты мне дал слово! Получается, ты трепло! Ненавижу тебя! — и он толкнул Громова в живот изо всех сил, которые у него только были, стиснул кулачки, развернулся и убежал наверх, перепрыгивая через две ступеньки.

Громов проводил его взглядом, но ничего не сказал. Только сжал точно также кулаки, вздохнул, сгорбившись на мгновение, а потом повернулся и, наконец, увидел меня, вжавшуюся в стену на противоположном конце комнаты.

Брошенный в мою сторону взгляд не описать словами.

— Я... — я облизала пересохшие губы и неуверенно заговорила, — я случайно тут оказалась... я к тебе шла...

Стройные предложения никак не желали получаться. Я то и дело смотрела наверх, в ту сторону, где скрылся расстроенный Гордей.

Громов провел по лицу ладонями и помассировал глаза. Выглядел он неважно — уставший, с небритой короткой щетиной.

— Я, правда, обещал, что свожу его поесть мороженого на день рождения, — он вздохнул и невпопад заговорил со мной. — Б**ть. Авера попросил срочно приехать. Сказал, это важно. Что-то нарыл на Капитана.

Я кивнула, надеясь, что получилось сочувственно. Не думаю, что Громов нуждался в моем утешении, но мне стало жаль и его, и пацана одновременно.

Нет, напрасно я вчера любопытничала и расспрашивала маму про Алену. Я теперь смотрю на него совсем другими глазами.

Это плохо, Маша, плохо!

— Я могу, — сказал кто-то, но не я, хотя голос был моим.

Осознав, я едва не хлопнула себя ладонями по рту, остановив руку на половине замаха. Громов, наверное, подумал бы, что я сошла с ума.

Да он уже так подумал: смотрел на меня, как на безумную.

— Ну, в смысле, если объявлениями с моей фотографией о розыске не завешана вся Москва, то я могла бы сходить с Гордеем куда-нибудь. Я все равно ничем не занимаюсь и сижу в четырех стенах. Так что мы могли бы с ним погулять, пока ты не освободишься. Я, конечно, не ты, но составить компанию в поедании мороженого вполне могла бы.

Я ненавидела эту свою привычку болтать без остановки, когда начинала нервничать. Вот как сейчас.

Громов моргнул, смотря на меня так, словно не узнавал. Медленно, двигаясь как деревянный, он спустился с лестницы, на которой все еще стоял, и подошел ко мне. Запиликала его труба, и я вздрогнула. Никак не привыкну к этому звуку.

Не глядя, он скинул звонок.

— Он хочет стаканчик из Гума. Это все влияние рассказов Иваныча о его детстве и мороженом за двадцать копеек, — Громов хмыкнул. — И в Макдональдс Гордей тоже хочет.

— Никогда не была в Макдональдсе...

— Он тоже. Вот и попробуете.

— Мне точно можно там появляться? Меня не заберут менты? — кажется, ко мне начал возвращаться разум.

— Ты не в розыске, никто тебя никуда на заберет. Отправлю с вами Мельника и еще двоих ребят, они присмотрят.

Снова запиликала труда, и он снова скинул.

— Ответь, — рискнула предложить я. — Важно же, наверное.

— Потом. Идем к Гордею, обрадуем его, надеюсь, — его отстраненный, холодный голос никак не вязался с обеспокоенным выражением лица.

Мы поднялись на второй этаж, когда он повернулся и пристально посмотрел на меня.

— Почему ты это предложила?

Он что, искал в моих словах подвох?

Потому что тебя, козла неблагодарного, пожалела.

Потому что я сама дура, вот почему!

— Гордея жалко, — слегка покривив душой, ответила я.

Жалко-то мне, наивной идиотке, было обоих, но Громов об этом никогда не узнает.

Он сделал шаг ко мне, сократив расстояние между нами до минимума, и двумя пальцами коснулся моего подбородка. А я замерла и даже дернуться в сторону не могла. Только смотрела ему прямо в глаза, словно загипнотизированная. Коленки противно подкашивались и тряслись.

Впервые мы были так близко друг другу, будучи трезвыми. И я уже не могла оправдать свою реакцию алкоголем.

Громов чуть нависал надо мной, все еще придерживая за подбородок, а я старалась смотреть куда угодно, лишь бы не ему в глаза. Мой взгляд безумно скользил по его широким плечам, обтянутым черным свитером; по его лицу — я видела и морщины вокруг глаз, и хмурую складку на переносице, и, кажется, даже тонкую нить шрама у него на виске.

Он стоял так близко ко мне и, казалось, заполнил все окружавшее пространство. Я слышала аромат его одеколона: что-то свежее и морозное, как ясный зимний день. Я сглотнула и попыталась отвернуть в сторону голову, но он не дал: удержал рукой.

— В какую ты играешь игру? — тихо спросил Громов, когда я случайно все же заглянула ему в глаза.

Его вторая рука в тот момент отвела с левого плеча мне на спину выпутавшиеся из косы пряди. А потом ладонь, которая удерживала мое лицо, скользнула мне на затылок и слегка сжала волосы, и Громов поцеловал меня, притянув к себе.

Я задохнулась.

Казалось, меня столкнули в глубокий колодец, и я все падала, падала и падала, и от страха внутренности сжимались в тугой комок, и путались мысли.