Осколки полевых цветов - Смелтцер Микалеа

– Мама, – тихо говорю я, мой голос срывается. – Зайди внутрь, на холодильнике список контактов. Позвони Кристе.

Я с трудом соображаю, но я знаю, что Тайеру еще хуже. А Криста… Боже, она должна знать. Мама уходит, и я утыкаюсь головой в изгиб шеи Тайера.

Вдалеке воют сирены, и вскоре парамедики влетают на задний двор. По их лицам я вижу, что они тоже еще долго от этого не оправятся.

Смерть неизбежна, она великий уравнитель, но ей никогда не следует настигать ребенка, у которого впереди вся жизнь.

Тайер плачет и кричит, требует, чтобы они делали свою работу и лучше старались.

Он не смотрит, когда они переносят тело на носилки и укрывают простыней.

Мы как роботы следуем за медиками. Внедорожник Кристы мчится по дороге, тормоза визжат, когда она резко останавливает его и выпрыгивает из машины.

И если я думала, что хуже криков Тайера ничего нет, я ошибалась.

Крик матери, осознавшей, что она потеряла своего ребенка, – самый душераздирающий звук в мире.

– Мой малыш! Это мой ребенок!

Полицейский обхватывает ее руками и держит, не позволяя сдернуть простыню с тела Форреста, когда его загружают в машину.

– Мой малыш, – всхлипывает она и вываливается из его рук на землю. – Только не мой ребенок!

Я закрываю глаза. У меня такое ощущение, что меня сейчас стошнит.

Все происходит как в замедленной съемке, но в то же время невероятно быстро. Я никогда не думала, что человек способен производить такие звуки, какие сейчас вырываются из груди Кристы. Это боль, которую испытывает мать, когда ее душа рвется пополам, и одна половина навсегда остается с ее сыном.

С трудом оторвав себя от земли, она бросается к Тайеру, и он встает лицом к ней и заслоняет меня.

– Это сделал ты! – кричит она и бьет его кулаком в грудь.

Бух. Бух. Бух.

Ее кулаки снова и снова врезаются в его грудь, как будто если она ударит в его сердце с достаточной силой, это оживит сердце Форреста.

– Наш ребенок! – рыдает она. – Ты позволил нашему ребенку умереть!

Тайер опускается на колени, и она вместе с ним. Он извиняется, опять и опять, а ее крики становятся все громче. Вскоре ее речь становится бессвязной, и на смену словам приходят рыдания.

Тайер и Криста уезжают в машине скорой помощи. Я не знаю, в чем смысл этой поездки. Вряд ли в больнице что-то изменится. Но, наверное, я бы тоже не хотела оставлять своего ребенка.

Мама обнимает меня за плечи и уводит домой.

Все, кто живет на нашей улице, кто в этот час оказался дома и наблюдал за разворачивающейся сценой, – жизни всех этих людей навеки связаны этим ужасным событием.

В своей комнате я сажусь на край кровати. Мое тело замирает и отказывается шевелиться. Это неправильно. Это не может быть правдой. Нужно очнуться. Я бью себя по щеке. Проснись!

Но это не тот кошмар, от которого я могу убежать, надев поутру кроссовки.

Это настоящая гребаная жизнь, и остается только с ней смириться.

Глава пятьдесят вторая

Не знаю, что заставляет меня сесть в машину и уехать.

Я еду и еду, пока не оказываюсь в Бостоне, в кампусе Гарварда. Я ему не писала и не звонила, чтобы предупредить о своем приезде. Я появляюсь внезапно.

С моей стороны это некрасиво, учитывая то, как мы расстались, учитывая все грехи, которые я совершила и о которых он даже не знает.

Уже поздно, когда я прохожу через общежитие прямо к его двери. Мгновение я колеблюсь, потом стучу. Не исключено, что он там с девушкой. Не то чтобы это имело значение. Мы расстались, и я сама этого хотела. Но сейчас мне нужен друг.

Я стучу в дверь, и на глаза опять наворачиваются слезы. Он открывает дверь. Растерянность на его лице сменяется беспокойством, когда он видит на пороге меня, зареванную.

– Салем? – удивленно выпаливает он. – Ты в порядке? Блин, – ругается он, – глупый вопрос. Твоя мама?

Я качаю головой, мое лицо мокрое от слез.

– Иди сюда. – Он притягивает меня в такие знакомые объятия. Его плечи уже, чем у Тайера, но он хорошо сложен, и его тело красиво оформилось за годы игры в футбол. Он опускает подбородок на мою голову и укачивает меня, после чего осторожно заводит в свою комнату. Кровать его соседа смята, но пуста, и я благодарна случаю за то, что рядом нет незнакомого парня, который стал бы свидетелем этой драмы. И не потому, что мне было бы стыдно плакать при нем, а потому, что я не хочу делиться этим с чужим человеком.

– Поговори со мной. – Он обхватывает мои щеки ладонями и заботливо смотрит на меня голубыми глазами, которые всегда служили мне огромным утешением.

Мои губы дрожат, и я держусь за него руками, чтобы оставаться в вертикальном положении, чтобы не упасть и не разрушиться, хотя это уже произошло.

– Мой сосед, – всхлипываю я и тут же замолкаю, не в силах продолжать. Его глаза темнеют.

– Этот ублюдок что-то с тобой сделал?

– Нет-нет, – я изо всех сил трясу головой. – Его сын… О, боже, Калеб, это так ужасно.

– Шшш, – шепчет он. – Все в порядке. Дыши, детка. – Ласковое слово естественным образом слетает с его языка.

– Маленький мальчик. Форрест. Знаешь, я иногда за ним присматривала. – Я давлюсь слезами и надеюсь, что меня не стошнит на Калеба.

– Что случилось? – Он убирает волосы с моего лба и заглядывает мне в глаза. У него такой вид, будто он тоже на грани, но сам этого не замечает.

– Он… э-э… умер. – От этого слова я задыхаюсь. Это мое самое нелюбимое слово. Самое плохое сочетание четырех букв. – Он утонул. Он был живой, а потом его просто не стало. Оп – и всё! – Для наглядности я щелкаю пальцем. – Как будто свечку задули. Жизнь такая хрупкая, а я просто…

Я не могла пойти к Тайеру и поэтому приехала сюда.

Калеб подводит меня к кровати и прижимает меня к себе. Он заключает меня в объятия и укрывает нас одеялом. Он меня просто обнимает.

И это как раз то, что мне было нужно. Вот почему мое подсознание привело меня сюда. Он обнимает меня несколько часов подряд, позволяя мне плакать, говорить, делать все что угодно.

И я рассказываю ему все. О своем отце. О Тайере. Я выкладываю все, каждую деталь, каждый грех, запятнавший мою душу.

Я жду, что он вытолкнет меня из кровати, скажет, что я ужасная. Потому что я такая и есть. Я ему изменила.

Но только не Калеб. Он обнимает меня крепче и покрывает поцелуями мою макушку.

– Я чувствовал, – признается он в тишине своей комнаты в общежитии, – что ты встретила кого-то еще. Но я не предполагал, что это он.

– Прости, что сделала это с тобой.

– Это больно. – Мне нравится, что он говорит как есть, без прикрас. – Но я знаю, что моя вина в этом тоже есть. Колледж, футбол, родители, которые не давали мне продохнуть… – Он еще сильнее прижимается ко мне. – Я принимал тебя как должное. Думал, ты никуда не денешься и всегда будешь рядом, поэтому я и не старался, не ставил тебя во главу угла. Это была моя ошибка. Ты поступила неправильно, но в каком-то смысле я тебя к этому подтолкнул. – Между нами снова воцаряется тишина, и я почти засыпаю, когда он спрашивает: – Ты его любишь?

– Да.

– Сильно? – Его тело напрягается, как будто он готовится к моему ответу. Я шепчу, как признание:

– Очень сильно.

– Больше, чем меня?

– Я… Это другое, Калеб.

– Так, значит, да?

– Не знаю.

– Ладно, все в порядке. – Он прокашливается и протягивает руку, чтобы включить свет. – Зато сегодня вечером ты не с ним.

Калеб отводит меня позавтракать, после чего сажает в машину и отправляет домой. Он предлагал меня отвезти, но у него остается всего несколько дней занятий, и ему нужно быть здесь.

Когда я возвращаюсь в Хоторн-Миллс, весь город окутан мрачной атмосферой. Оно и понятно. Это маленькое местечко, и подобная трагедия заставляет скорбеть всех его жителей.

Я подъезжаю к дому, отмечая мимоходом, что фургон Тайера отсутствует. Я не знаю, где он, и не хочу к нему приставать. Бедняга только что потерял сына.