Растворяюсь в тебе (ЛП) - Джессинжер Джей Ти

Я снова закрываю глаза. Когда я говорю, мой голос срывается.

— Черт побери.

— Что?

— Я влюблена в Тони Сопрано, и все знают, что с ним случилось в конце.

Коул притягивает меня к себе и крепко обнимает, просунув под меня руку, чтобы я оказалась в объятиях. Затем он перекидывает ногу через обе мои, и я оказываюсь полностью окружена его теплом и силой.

Прижавшись к моей шее, он вздыхает.

— Я мечтаю о твоем запахе, — шепчет он. — Хотел бы я воспроизвести его, поедая одеколон и цветы, как тот идиот Флорентино.

Я поднимаю голову и смотрю на него, приподняв брови. Он закатывает глаза.

— Да, я читал «Любовь во время холеры». Эмери сказала, что это твоя любимая книга. Но должен сказать тебе, детка, я никогда в жизни не читал такого депрессивного дерьма. Когда закончил, мне уже нужен был рецепт на ксанакс.

— Ты говорил обо мне с Эмери?

Вместо ответа он кривится.

— Когда?

Коул нехотя признает: — В тот день, когда ты стала моей помощницей.

— После того, как я сказала тебе, что это она направила меня на работу?

— Да. Но не сердись на нее, она не ответила ни на один из десяти тысяч моих вопросов о тебе, кроме того, какая у тебя любимая книга. Она сказала, что вместо этого я должен поговорить с тобой.

— Это удивительное предложение, учитывая, что разговоры — твое самое нелюбимое занятие.

— Не самое любимое.

— Нет? А что тогда?

Он отвечает совершенно беззаботно.

— Выводить пятна крови с белого коврового покрытия.

Когда я в ужасе молча смотрю на него, он усмехается.

— Я шучу.

— Я сейчас не в настроении для черного юмора, Коул. Пожалей меня.

Он укладывает мою голову себе на плечо и целует мои волосы.

— Боже, как хорошо.

Я снова закрываю глаза, кладу руку на центр его груди и считаю удары его сердца, пока не дохожу до шестидесяти. Затем вздыхаю и прижимаюсь к нему поближе, надеясь, что этот человек, которым я так очарована, однажды не станет объектом документального фильма о настоящем преступлении.

Коул гладит меня по спине и волосам, время от времени останавливаясь, чтобы поцеловать меня в щеку или лоб. Он такой нежный и милый, что почти невозможно примирить эту его сторону с другой, о существовании которой я знаю.

С той стороной, где живут все его монстры.

Спустя долгое время он спрашивает: — Ты в порядке?

— Да. А это значит, что меня, вероятно, следует заключить в тюрьму.

Он знает, что я имею в виду.

— Ты не опасна для общества, только потому что можешь принять темноту легче, чем другие люди.

— Не знаю, правильное ли слово «принять». Скорее, принять с распростертыми объятиями.

— У тебя не было угрызений совести из-за других.

— Нет, но Боб мне немного ближе, чем другие. И я не мучаюсь угрызениями совести из-за него. Я рада, что он уехал.

Через мгновение я добавляю: — Спасибо.

— Не за что. Если у тебя есть другие, о ком нужно позаботиться, составьте мне список.

— О Боже! Или подождите, это тоже был черный юмор?

— Нет. Ты можешь буквально составить мне список.

Я стону.

— Я притворюсь, что не слышала этого.

— Ты не можешь знать наверняка. Наличие такого человека, как я, может быть очень полезным.

— Пожалуйста, прекрати говорить.

— Хорошо. — Наступает небольшая пауза, затем Коул говорит: — Как же я буду отвечать на вопросы, если не могу говорить?

— Знаешь что? Мне плевать, что ты больше и сильнее меня и умеешь выводить кровь с белого ковра. Если ты не заткнешься хоть на минуту, я надеру тебе задницу.

Коул перекатывается на меня и смеется мне в шею. Потом отрывается, чтобы глотнуть воздуха, и глубоко целует меня, вдавливая в матрас и издавая тихий довольный стон.

— Шэй?

— Что?

— Скажи, что ты моя.

Вглядываясь в глубину его прекрасных синих глаз, понимаю, что какие бы странные силы ни свели нас вместе, они же делают сопротивление бесполезным. Связь, которую мы разделили в ту первую ночь, не ослабла со временем, а стала только сильнее.

Поэтому я оставляю все сомнения и полностью сдаюсь.

— Я твоя. Я принадлежу тебе, Коул МакКорд, несмотря ни на что.

Он закрывает глаза. А когда снова открывает их, они горят новым, более темным огнем.

— Хорошо, детка. Потому что ты предложила этому монстру дом, и он принял твое приглашение.

Коул снова целует меня, затем переворачивается на спину и устраивает меня на своем теле так, как ему нравится, обхватывая мою голову своей большой рукой, когда я опускаю ее ему на плечо.

Он глубоко вдыхает и порывисто выдыхает, а затем начинает говорить низким, лишенным эмоций голосом.

— В Японии людей, которые пропадают без вести, называют джоухацу. В буквальном переводе это слово означает «испарившийся». Как и люди во всем мире, они исчезают по разным причинам, но многие из джоухацу в Японии делают это специально с помощью компаний, называемых «yonige-ya».

— Что это значит?

— Ночные перевозчики. Они специализируются на том, чтобы помогать людям исчезать.

Уже очарованная, я спокойно жду продолжения, пока он рассеянно гладит мои волосы.

— Впервые эта идея пришла мне в голову, когда я учился в школе-интернате в Лондоне в подростковом возрасте. Там у меня была подруга по имени Киёко, чья семья была богатой, как и моя. Но у одного из ее дядей были проблемы с азартными играми, и он влез в большие долги. Он занял деньги у якудза, чтобы попытаться расплатиться с ними, но не смог выплатить долг. А если ты не расплатишься с якудза, то не сможешь больше дышать.

— Я так понимаю, это организованная преступность вроде мафии?

— Да. Дядя Киёко нанял ночного перевозчика, чтобы тот помог ему исчезнуть. Больше о нем ничего не было слышно. Единственная причина, по которой семья узнала, что с ним случилось, — это то, что он оставил матери записку. Но после этого они никогда не говорили о нем. Как и самоубийство, превращение в джоухацу — запретная тема в их культуре. Когда это происходит, все ведут себя так, будто этого не было. Ты исчезаешь, и никто никогда больше о тебе не вспоминает.

Я лежу в его объятиях и думаю об этом. Навсегда исчезнуть без следа. Начать все сначала в новом месте, где тебя никто не знает, и твое прошлое не может за тобой угнаться.

Я не могу решить, прекрасно это или удручающе.

— В школе-интернате мы с Киёко стали близкими друзьями. После окончания школы мы вместе поступили в Оксфорд.

— Ты учился в Оксфорде?

— Да. Не стоит так впечатляться.

— Почему бы и нет? Это действительно впечатляет.

— В университете не учат думать. Там учат только подчиняться и сдавать тесты. Я бы хотел вообще его пропустить, но мой отец неравнодушен к высшему образованию. Он сам не учился в колледже, поэтому позаботился о том, чтобы его трое сыновей учились. Кстати, именно в Оксфорде я познакомился с Акселем. Сначала я его ненавидел. Думал, что он снобистский качок. Стрельба из лука, бокс, крикет, фехтование — он занимался всем этим. Оказалось, что он так усердно занимался легкой атлетикой только для того, чтобы досадить своему отцу, члену британского пэрства, который хотел, чтобы у сына была юридическая практика, как у него. Как только я узнал об этом, мы стали лучшими друзьями.

Коул усмехается.

— Ничто так не сближает людей, как совместные семейные разборки. В общем, после Оксфорда Киёко переехала в Ванкувер, а я вернулся в Лос-Анджелес. Аксель решил, что Англия ему надоела, подал документы на гражданство США и переехал в Вирджинию, чтобы поступить в Академию ФБР.

Коул делает паузу. Он снова выдыхает. Затем говорит: — Мы с Киёко на какое-то время потеряли связь. Пока не убили ее дочь.

Мое сердцебиение учащается. Я шепчу: — О нет.