времени, беспокоясь о том, что ты должен делать. Речь о том, что ты хочешь делать.»
Это похоже на разговор, который у меня был с папой.
«Ты хочешь, чтобы твой отец был частью твоей жизни?
Я не знаю.
Думаю, ты знаешь, Рев».
Деклан хотел увидеть своего отца, и увидел.
Даже Мэтью хотел действовать. Он схватил нож и готов был выскочить через
входную дверь.
Не очень умный ход действий, но он хоть что-то делал.
Эмма хочет поговорить.
А я сижу, застыв в нерешительности.
За столом напротив меня Мэтью тоже замер. Он переглядывается с кем-то тем
самым способом, которым глядел на меня первые несколько ночей, пока жил у нас.
– В чем дело? – спрашиваю я.
– Ни в чем.
– Так же, как и Нил был «никем»?
Он переводит на меня быстрый взгляд, но тут же уходит в себя.
– Не говори об этом.
Я сканирую людей в кафетерии, но потом замечаю их – парней, которые издевались
над ним тогда.
– Они все еще достают тебя?
– Отстань.
– Чувак. Они не могут...
– О тстань.
Деклан поворачивается, чтобы проследить за моим взглядом, затем снова смотрит
на меня.
– Дружеский совет: если соберешься сцепиться с ними, бей их. Не меня.
– Я ни с кем не собираюсь драться.
Мэтью полностью перестал есть. Его плечи сжаты, пальцы теребят крышку
контейнера.
– Ты должен рассказать маме и папе, – говорю я ему.
Он фыркает.
– Конечно.
– Думаешь, не сможешь?
– Неужели ты не понимаешь, что я пытаюсь не доставлять проблем? – Его голос
звучит низко и насмешливо, но он смотрит в направлении парней.
Парни платят на кассе. Один из них замечает нас и толкает своего друга, чтобы
показать, где мы сидим.
Мэтью запихивает свою еду обратно в обеденный мешок. Его движения предельно
скованные.
– Куда ты идешь? – спрашиваю я.
– Никуда. – Он закидывает рюкзак на плечо, и бредет от стола.
Я хочу позволить ему уйти. Я не люблю разборки. Но, может быть, в этом вся
проблема.
– Присмотри за моими вещами, – говорю я Деклану.
Мэтью успевает раньше меня протолкнуться через распашную дверь и выйти в
коридор, но я легко его нагоняю. Он направляется в южную часть школы, что меня
удивляет. Все, что находится в этом крыле – это художественная студия. Должно быть, Джульетта где-то здесь в фотолаборатории.
Мэтью не останавливается. Он на меня даже не смотрит.
Без предупреждения, он исчезает в классе.
Это так неожиданно, что я чуть не прохожу мимо. Это художественная студия –
помещение, в котором у меня никогда не было занятий. Занятия искусством не являются
обязательными и предлагаются выпускникам в качестве альтернативного предмета, но я
выбрал класс музыкальной оценки для начинающих, только чтобы держаться от всего
этого подальше.
Художественная студия – огромный зал, но кажется какой-то замкнутой. Повсюду
цвета, начиная от рисунков и картин, висящих вдоль длинными полотнами бумаги и
заканчивая баночками темперной краски и рулонами газетной бумаги, выстроенными в
ряд в задней части помещения. На одной половине зала стоят шесть длинных столов, с
задвинутыми под них табуретками. На другой стороне стоят десятки мольбертов.
Освещение здесь идет от светлых трековых светильников, а не от флуоресцентных ламп.
Это тихая комната. Мирная комната.
Я гадаю, берет ли он здесь уроки, или это просто его любимое место для пряток.
– Ты занимаешься рисованием?
Мэтью медлит, потом кивает.
– Да. Это просто дополнительный предмет.
Он бросает рюкзак под доской впереди класса, затем идет к узким полкам под
окнами. Достает темное полотно и несет его к мольберту.
Как только полотно оказывается на свету, я осознаю, что оно не темное. Это
картина. Большая часть полотна была покрыта широкими полосами красных оттенков, разбавленных черными полосами и зигзагообразными кривыми. Самая верхняя часть
холста осталась нетронутой. Все очень абстрактно, но картина так и сочится гневом.
Мэтью ставит картину на мольберт. Он не посмотрел на меня ни разу с того
момента, как мы вошли сюда. Внезапно в воздухе ощущается смущение, как будто я
проник в очень личное пространство.
– Это не просто дополнительный предмет, не так ли? – спрашиваю я.
Мэтью не отвечает на вопрос, но ему и не нужно.
– Я начал заниматься пару месяцев назад. Мистер Прейтер все еще сохранил
набросок. Сперва я обрадовался, потому что терпеть не могу оставлять что-то
недоделанным. Но я продолжаю биться над ним и никак не могу привести в порядок.
Наверное, я просто выброшу его и начну заново.
Чем дольше я смотрю на картину, тем меньше мне хочется отвести от нее взгляд.
Мои глаза начинают различать мелкие детали. Небольшие мазки пурпурного и
оранжевого, почти скрытые за сочетанием красного и черного.
– Как ты этому научился? – спрашиваю я.
– Не знаю. – Он пожимает плечами. – В одном доме, где я жил, женщина была
иллюстратором – типа для детских книжек. Она позволяла мне рисовать. – Он делает
паузу. – И это то, чем можно заниматься в практически любой школе.
В его голосе звучит нотка задумчивости, и я гадаю, что стало с этим
иллюстратором. Впервые он упомянул приемную семью без отвращения в голосе.
Мэтью смотрит на меня, будто прочитав мои мысли.
– Ее муж получил новое место работы, а они не были заинтересованы в
усыновлении. С приемным ребенком нельзя покидать страну, так что... – Он снова
пожимает плечами.
– У тебя действительно хорошо получается.
Мэтью цинично ухмыляется.
– Ты даже не знаешь, на что смотришь.
Но он выглядит довольным.
– У тебя здесь есть еще что-нибудь? – спрашиваю я.
Он кивает и поднимает глаза к потолку.
– Вон там. Лес?
Я нахожу рисунок, на который он указывает. Он преимущественно в черных и
серых тонах, темные деревья на фоне ночного неба. Звезды выглядывают из-за голых
ветвей. Ничто не указывает на то, что это зима, но каким-то образом рисунок заставляет
меня подумать о холодной погоде. У подножия одного дерева находится маленькая темная
фигурка, будто кто-то присел на корточки, и взрыв ярких цветов, желтого и оранжевого, будто бы огонь.
Я задумываюсь над тем, что он сказал. «Терпеть не могу оставлять что-то
недоделанным». Интересно, сколько его работ спрятано в художественных классах по всей
стране, картин, которые он начал и так и не закончил.
Это кажется еще большей тайной, чем то, что он рассказал мне о своих прошлых
приемных семьях. Ничто среди его вещей не указывает на привязанность к искусству. Это
как-то смягчает его.
– Тебе стоит рассказать об этом маме и папе, – говорю я. – Сорвать тот дурацкий
алфавит в твоей комнате и нарисовать что-то свое.
Мэтью улыбается.
– Было бы здорово. – Но его улыбка тут же исчезает. – Они мне не позволят.
– Почему нет? Это всего лишь краска.
– Потому что это не мой дом.
Я не знаю, что на это сказать. Но знаю, что не могу этого отрицать. Я пожимаю
плечами.
– Ну, ты мог бы рассказать им о своих работах. Они бы нашли для тебя варианты.
Краски и все такое.
На короткий момент кажется, что он над этим раздумывает, но затем его лицо
становится непроницаемым.
– Они и так уже потратились на кровать и все остальное.
Уже во второй раз он упомянул о деньгах. Что он тогда сказал в столовой?
«Неужели ты не понимаешь, что я пытаюсь не доставлять проблем?». Я думал о всех
тех вещах, которые он сделал с тех пор, как поселился с нами. Побег. Нож. Прятки в
темноте. Но ни разу не задумывался над тем, чего он не сделал. Он ни разу не доставил
