Развод в 45. Начать сначала - Соболева Ульяна "ramzena"

Ко мне подошла ещё одна фигура – женщина в белом халате. Невысокая, полная, с добрым лицом и внимательными глазами. Её присутствие почему-то успокаивало.

– Светлана Сергеевна, я понимаю, как вам тяжело, – сказала она мягко. – Но нам нужно убедиться в степени потери памяти. Расскажите мне о своих детях. О том, что вы помните.

– Где мой муж? Где дети? – Я не ответила на её вопрос, вместо этого с новой силой потребовала: – Я хочу их видеть. Сейчас же!

Слова прозвучали слабее, чем хотелось. Слишком слабо для женщины, у которой только что украли пятнадцать лет жизни.

– Конечно, – кивнула женщина-врач. – Но сначала ответьте на мой вопрос. А что вы помните о своей младшей дочери?

Я застыла. Казалось, комната сжалась, потеряв весь воздух. Слова эхом отдавались в голове: младшей дочери, младшей дочери, младшей дочери…

– Младшей?.. – переспросила я медленно, как будто слово само по себе казалось мне абсурдным. – Нет. Это ошибка. У нас двое детей. Маша и Артём. Девочка и мальчик. Мальчик совсем крошечный, а девочке три года…

Я смотрела на врачей – мужчину и женщину в белых халатах – с отчаянной настойчивостью, как будто могла заставить их сказать, что они ошиблись. Что перепутали меня с кем-то другим. Что это всё – ужасное недоразумение.

– Это… это неправда, – выдохнула я, ощущая, как в груди сжимается невидимое железное кольцо. Боль была не физической – она шла глубже, из самой сути, будто ломала саму основу моего «я».

Мои ладони дрожали. Я прижала их к вискам, пытаясь унять нарастающий гул в голове. Он разрастался, становился всё громче, словно гул весеннего ветра в кронах деревьев – только не живого и радостного, а беспокойного, сбивающего с толку. Я стиснула зубы, будто могла уцепиться за свою реальность, удержать её на месте. Но она ускользала, как вода сквозь пальцы, как дым на ветру.

– Я хочу видеть их, – сказала я, стараясь говорить твёрдо, но голос всё равно дрогнул. – Сейчас. Немедленно. Где они?

Женщина-врач посмотрела на меня с бесконечной мягкостью, но в её взгляде не было согласия. Только осторожность. Только: «Сейчас не время». Только: «Вы не готовы».

– Мы пригласим их немного позже, – сказала она спокойно, профессионально спокойно. – Когда вы немного окрепнете.

От этой фразы меня пронзила дрожь ужаса.

– Позже? – воскликнула я, и голос сорвался на высокой ноте. – Позже?! Какое ещё позже?!

Как волна весенней реки, сорвавшейся с ледяных оков, паника хлынула и захлестнула меня с головой. Я не могла сдержать её, не могла остановить нарастающую истерику. Сердце колотилось так, что грудная клетка ходила ходуном.

– Вы хотите сказать… – голос поднимался всё выше, – вы серьёзно хотите сказать, что моя жизнь украдена?! – закричала я, вцепившись в простыню, как в спасательный круг. – Что я проснулась, и всё исчезло?! Пятнадцать лет жизни просто… просто нет?!

Я задыхалась. Воздух казался тяжёлым, густым, резким. Я пыталась вдохнуть полной грудью, но вместо воздуха из меня вырывались сдавленные звуки, похожие на рыдания загнанного зверя. Мои глаза метались по лицам врачей – я искала в них ответы, надежду, хоть что-то. Но находила только одно: жалость.

Жалость. Мягкую, профессиональную, но от этого не менее болезненную жалость.

– Я хочу объяснений! – закричала я, ощущая, как слова разлетаются по стенам палаты и возвращаются пустым эхом. – Что со мной произошло?! Как это возможно?! Где моя семья? Где моя жизнь?!

Сердце билось так бешено, будто пыталось вырваться из грудной клетки. Горячие слёзы катились по щекам, солёные, жгучие, но я уже ничего толком не чувствовала. Только боль. Только потерю. Только ужас от понимания, что всё, что составляло мою жизнь, исчезло.

– Где… где Вадим? – голос стал тише, более умоляющим. – Где мои дети?! Почему вы молчите?! Почему никто ничего не говорит?!

Врачи просто стояли и смотрели на меня. Осторожно. Участливо. Как на хрупкое стекло, которое готово рассыпаться от одного неосторожного слова.

Я опустила голову, больше не в силах смотреть на их жалостливые лица. Голова закружилась, и я поняла, что окончательно теряю контроль над собой. Всё, что было мной, всё, что я знала и любила, всё, что составляло основу моего существования – вдруг стало призрачным, ненастоящим. Или, что ещё страшнее, исчезло навсегда.

– Это… это неправда, – прошептала я снова, но голос уже не имел никакой силы.

Слова застревали в горле, как комья земли. Разум метался, как птица, запертая в стеклянной клетке. Но выхода не было. Только страх. Не страх смерти – страх исчезновения, растворения в пустоте.

Я закрыла глаза, отчаянно цепляясь за то, что ещё оставалось во мне живым.

2009 год. Лето. Знойное июльское утро. Маша учится кататься на велосипеде во дворе нашего дома. Вадим рядом, в той голубой рубашке, которая так идёт к его глазам. Он держит трехколесный велосипед, поправляет ей розовый шлем, улыбается своей особенной улыбкой – той, которую видела только я. Артём у меня на руках . Я стою на крыльце с бутылкой холодной воды и смеюсь, смеюсь от счастья, от ощущения полной, безграничной любви к этим людям.

Я видела это так отчётливо, словно это было не вчера, а прямо сейчас. Чувствовала запах цветущей сирени, слышала детский смех, ощущала тепло солнца на коже.

Но как я оказалась здесь? Почему мне говорят, что прошло пятнадцать лет, которых я не помню? Что случилось с моей семьёй, с моими детьми? С Вадимом?

Я снова открыла глаза. Палата была по-прежнему тиха. За окном царила весна: молодая зелень на деревьях, набухшие почки, солнечные пятна на стекле. Мир жил, дышал, пробуждался. А внутри меня была только гнетущая пустота, чёрная дыра на месте пятнадцати лет жизни.

– Две тысячи девятый, – прошептала я, будто заклинание, будто эти слова могли вернуть меня назад. – Но как?.. Как я здесь оказалась? Что со мной случилось за эти годы?

Я опустила взгляд на свои руки. Они всё ещё дрожали. Чужие. Незнакомые. На безымянном пальце левой руки не было обручального кольца – только бледная полоска кожи, говорящая о том, что оно когда-то там было.

– Кто я теперь?.. – выдохнула я, не ожидая ответа и боясь его получить.

И его не последовало. Только тишина, писк монитора и шелест весеннего ветра за окном.

Глава 3

Я сидел на этом грёбаном пластиковом стуле, который будто специально придумали, чтобы каждый час на нём превращался в ад. Коридор тянулся серым мертвецом, стены – как больничные простыни: выстиранные, выцветшие, холодные. Весенний свет лился в окна слишком бодро, слишком радостно, как издевательство. На улице всё цвело, набухало, дышало – а здесь всё застывшее. Как внутри меня.

Я держал себя. Как всегда. Спина ровная, руки сжаты в замок, ноги напряжены до судорог. Не шевелился. Не ёрзал. Потому что если начать двигаться – начнёшь разваливаться. А мне нельзя. Не сейчас. Не при них.

Как она смотрела. Как умела молчать так, что тебе становилось хуже, чем от любого крика. Как прятала губы, когда смеялась. Как смахивала волосы с лица, злилась, когда не слушались. Эта дикая смесь нежности и ярости. Её. Моей. Женщины, которую я проебал.Я не видел стен. Перед глазами снова и снова – она. Светлана. Моя. Бывшая. Настоящая. Чёрт её разберёт.

Я сижу, как шавка на привязи. Живой – но внутри всё выжжено.Она лежит там. За дверью. Без сознания. Без памяти. Без нас. И мне нечем крыть.

И я, мать его, не знал, как их собрать.Я повернул голову – взгляд упал на детей. Маша. Артём. Соня. Трое. Такие же сломанные, как и я.

Маша сидела, как будто проглотила шомпол. Прямая, как струна. Холодная. Ни слова, ни взгляда – но я чувствовал: она кипит. Злость в ней дышит. На меня? Конечно. За всё. За мать. За дом. За ту жизнь, которую я держал на ладони – и уронил, как последний идиот.

Артём рядом. Молчит. Кулаки белые. В глазах – обрывки. Метание. Он не знает, куда себя деть. Ему пятнадцать, и он уже носит на себе тень отца. Я смотрю на него – и вижу себя. Вижу всё, что хотел бы исправить. Всё, что не смогу.