Клуб Первых Жен - Голдсмит Оливия

– Я приду.

Когда Бренда добралась до офиса Дуарто, она была в замешательстве и не могла понять, как случилось, что утром она еще пребывала в состоянии полной депрессии, а уже днем была счастлива. Ничего не изменилось. Она по-прежнему сомневалась, что получит то, что задолжал ей Морти. Что же тогда произошло?

Вскрывая утреннюю почту (счета и важную переписку она откладывала в одну сторону, а третьесортную рекламу выбрасывала в корзину для мусора нераспечатанной), она вспомнила, как добра была к ней сегодня Диана. Она сказала: «Не плачь, Бренда, мы найдем выход из положения». Она сказала именно «мы».

Какое-то мгновение Бренда сидела, уставясь в пространство.

– Мы, – произнесла она громко.

«Как мало нужно для того, чтобы чувствовать себя хорошо, – подумала она. – Может быть, даже слишком хорошо». А что, собственно, происходит? Она подошла к небольшому холодильнику, стоящему под рабочим столом Дуарто, и вытащила из него коробку с пирожными, которую вчера туда положила.

«Я счастлива, когда рядом со мной Диана. Я счастлива потому, что она обо мне заботится, хочет помочь мне и не осуждает меня. Что в этом плохого?» Что плохого в том, что ее тянет к женщине, которая предлагает ей доброту, дружбу и вполне реальную помощь?

«В чем же тогда проблема? – продолжала анализировать Бренда. Она взяла из коробки еще одну корзиночку с кремом, подошла к окну, из которого была видна Пятьдесят восьмая улица и Парк-авеню. – А проблема заключается в том, что я не знаю ни того, что я чувствую, ни того, чего я хочу. И нет сейчас такого человека, с которым бы я могла поговорить обо всем этом по душам».

Бренда думала об Анни, об их встрече, намеченной на вечер в Метрополитен-музее. Не то чтобы она сомневалась в том, что Анни сможет вникнуть в суть дела и правильно все истолковать. Она была уверена, что Анни сможет это сделать. Ей нужно было кому-то излить душу, громко, во всеуслышание. Только в этом случае, как ей казалось, она сможет понять, что с ней происходит.

«Нет, – подумала она. – С этим мне не стоит торопиться, нужно двигаться маленькими шажками».

Вечером того же дня Бренда опустилась в плетеное кресло в ресторане музея и громко вздохнула. Анни, сидящая напротив, рассмеялась.

– Ей-богу, Бренда, мы ходили по музею чуть больше часа. Не хочешь ли ты сказать, что этого достаточно, чтобы ты была не в форме?

– Дело не в том, что я не в форме, дело в том, что не в форме мои ноги. – Она сняла туфли и стала растирать ногу. – Тони мне однажды рассказывал о своем друге, который как-то летом ездил во Францию. Парнишка приехал и привез с собой лазерный диск, купленный в Лувре, с записью всех имеющихся в музее картин. Достаточно было лежать на кушетке и нажимать на маленькую кнопочку на пульте дистанционного управления телевизора для того, чтобы перевести кадр.

Бренда приступила к растиранию второй ноги.

– Эти французы действительно цивильны. Неужели в Метрополитен-музее не смогли до этого додуматься?

– Бренда, ты упускаешь главное.

Анни хотела продолжить, но Бренда движением руки остановила ее.

– Подожди, не продолжай. Ты хочешь сказать, что победа покажется желаннее, если она выстрадана. Я угадала? В этом заключается суть? Это, должно быть, придумано пуританами Новой Англии.

В этот момент к столу подошел официант.

– Принесите мне миску с горячей водой и немного соли, а подруге – чашку чая, – распорядилась Бренда.

– Какой должна быть миска с горячей водой – большой или маленькой? – спросил, не моргнув глазом, привлекательный молодой официант.

Бренда громко рассмеялась, вслед за ней рассмеялась и Анни.

Когда им принесли чай, Анни, наклонясь к Бренде, сказала:

– Мне очень жаль, что Морти отступил от своего брачного договора, Бренда. Он поступил как последняя сволочь. – Она успокаивающе положила свою руку на руку Бренды и спросила: – Как ты это переносишь?

– Было хуже, сейчас я думаю, как мне быть дальше, Анни. Знаешь, жизнь – удивительная штука. – Она отхлебнула глоток чая и осторожно поставила чашку на блюдце. – Я никогда не любила Морти, никогда даже мысли не допускала, что люблю его. По сути дела, для меня было недопустимым любить кого-либо. Я постигла любовь в шестнадцать лет в летнем лагере, – Бренда замолчала, не зная, рассказывать ли ей дальше подробности, и решила, что необходимо рассказать кому-либо о случившемся с ней.

– Ее звали Айви, она была вожатой. Вечерами, когда выключали свет, мы прокрадывались в мастерскую и обнимались там на одеяле. – Бренда не смотрела на Анни. – Ночами мы говорили обо всем на свете. Днем мы делали вид, что не замечаем друг друга, но ночами, сжимая друг друга в объятиях в сырой темноте, не видя ее лица, я знала, что со мной происходит что-то особенное. Накануне моего отъезда домой ночью мы любили друг друга. Правильнее будет сказать, что это она овладела мной, я просто позволила ей это сделать. На следующее утро я уехала и никогда больше ее не видела. – В глазах Бренды блеснули слезы.

– Не пойми меня превратно, Анни. Я хотела увидеться с ней вновь, но она сказала, что будет лучше не делать этого, что лучше держаться за то, что имеешь. Теперь это прошло, и я чувствую себя опустошенной и одинокой. – Бренда заплакала. – Я хочу, чтобы меня опять любили, Анни. Я знаю, что ты сумеешь меня понять, не так ли?

– Конечно, я тебя понимаю. Бренда, ты способна многое дать в любви. Не сдерживай себя, действуй без колебаний.

Бренда промокнула глаза скомканной салфеткой.

– Спасибо тебе, Анни.

Элиз ступила в темноту бара-ресторана «Шеа Лаундж», что на Второй авеню, и остановилась, давая глазам привыкнуть к мягкому свету, который так контрастировал с искрящимся солнечным светом улицы. Она жила на Парк-авеню, всего за три квартала отсюда, но разница была большой. Почтенные матроны с Парк-авеню не ходили сюда за покупками и не обедали на Второй авеню. Она была здесь очень давно два раза. Подошел хозяин бара и спросил: «Мисс Эллиот?» Она кивнула, удивившись тому, что ее узнали. Его, очевидно, послал Лэрри. Хозяин бара провел ее в дальнюю комнату и подвел к угловому столику, накрытому красной скатертью с шахматным узором, и с обычной в таких случаях свечой в бутылке «Перрье». Ей с грустью вспомнилось, что двадцать лет назад, когда она была здесь последний раз, это была бутылка «Кьянти». Лэрри поднялся навстречу ей и раньше, чем метрдотель успел выдвинуть стул, поднял стул напротив и подвинул его к Элиз. Элиз села и небрежно уронила на стол сумочку.

Выгадывая время, чтобы успокоиться, Элиз сняла перчатки и с заметным удовольствием осмотрела комнату.

– Ты выбрал отличное место, Лэрри, – улыбаясь, сказала она, переключив на него свое внимание. – Это старомодное, но милое бистро, несмотря на свое претенциозное название.

Лэрри сиял от восторга. Мысль о том, куда он поведет ее пообедать, преследовала его многие дни. Он хотел, чтобы место их встречи было безукоризненно. Чтобы оно было недорогим, но хорошим. Не очень современным. И конечно же, неброским.

– В университете у меня был друг, с которым я учился еще в школе. Он работал здесь по выходным дням официантом. По пятницам это место было нашей отправной точкой. Здесь я отлично проводил время.

Элиз отметила, что он все еще выглядел как студент в своей твидовой куртке и в темно-синей рубашке с лиловатым оттенком.

– Я тоже, – коротко бросила она. – Много лет тому назад я тоже приходила сюда. Это было после моей поездки в Рим. В тот год все печатные издания Америки поместили мою фотографию, где я плескаюсь и выделываю курбеты в фонтане Треви, а двое итальянских карабинеров входят в воду, чтобы арестовать меня. – Она улыбнулась своему воспоминанию.

– Я помню этот снимок! – воскликнул Лэрри. – Я видел его. Это был потрясающий снимок! Репортеры утверждали, что ты сама прыгнула в него, а ты настаивала на том, что тебя толкнули. Как оно было на самом деле, Элиз? Кто из вас был прав?