Развод. Пусть горят мосты (СИ) - Бестужева Стася

Угроза. Плохо замаскированная, но вполне конкретная.

– Что вы имеете в виду?

– Жалобу в медицинскую коллегию, например. Очень серьезную жалобу от уважаемого доктора Смирнова. Слухи о твоей профессиональной некомпетентности. Возможные иски от пациентов, которые пострадали от твоих "экспериментальных" методов.

Значит, они уже в курсе конфликта с Смирновым. Более того, возможно, именно они стоят за его действиями.

– Вы что, следите за мной?

– Мы заботимся о детях. О том, чтобы они не пострадали от твоих амбиций и неуравновешенности.

– Что вы предлагаете?

Александра Николаевна достает из сумочки документы, кладет на стол передо мной.

– Соглашение о добровольной передаче детей на воспитание отцу. Ты сохраняешь право видеться с ними два раза в месяц. Взамен получаешь солидную компенсацию и гарантию, что никто не будет мешать твоей карьере в Петербурге.

Читаю документы, чувствуя, как внутри все кипит от возмущения. Сумма компенсации действительно внушительная – полмиллиона рублей единовременно. Но цена за эти деньги – мои дети.

– Нет, – говорю коротко, отодвигая бумаги.

– Подумай, Елена. Здесь тебе не место. Ты чужая, местные врачи тебя не принимают. Дети страдают от постоянных переездов, от нестабильности. А Павел может дать им все – хорошее образование, стабильность, семью.

– Семью с Вероникой, которая называла их "наследством предыдущего брака"?

Лицо свекрови на секунду теряет маску спокойствия.

– Вероника молодая девушка, она привыкнет к роли матери. А ты... ты одинокая женщина, которая пытается совместить карьеру и воспитание детей. Это невозможно.

– Я не одинока, – говорю, поднимаясь из-за стола. – И мои дети останутся со мной. Окончательно и бесповоротно.

Александра Николаевна тоже встает, берет документы.

– Тогда готовься к войне, – говорит холодно. – К настоящей войне, где в ход пойдет все. Твоя репутация, твоя работа, твое психическое состояние. Мы уничтожим тебя полностью, если не уступишь добровольно.

– Попробуйте, – отвечаю, глядя ей прямо в глаза. – Но помните: я уже прошла через ваши угрозы и манипуляции. И выжила. Стала сильнее.

Она направляется к двери, останавливается на пороге:

– Увидим. Павел был слишком мягок с тобой. Но у матери материнское сердце сильнее. Я верну своих внуков любой ценой.

Дверь закрывается, и я опускаюсь в кресло, чувствуя, как дрожат руки. Значит, семья Федорковых не собирается сдаваться. Они готовы продолжать войну, используя все доступные средства.

Через минуту в кабинет входит Максим.

– Слышал голоса через стену, – говорит он, обеспокоенно глядя на меня. – Что она хотела?

Рассказываю о визите свекрови, о ее угрозах и предложениях. Максим слушает, хмурясь все больше.

– Значит, они действительно стоят за конфликтом со Смирновым, – делает он вывод. – И это только начало.

– Максим, – говорю, чувствуя, как усталость накатывает новой волной, – а что если они правы? Что если я действительно эгоистка, которая разрушила жизнь детей ради собственных амбиций?

– Прекрати, – он подходит, кладет руки мне на плечи. – Ты спасла детей от жизни в атмосфере лжи и манипуляций. Да, сейчас им тяжело адаптироваться. Но это временно.

– А если не временно? Если Ника так и не привыкнет к новой школе? Если Даниил будет всю жизнь винить меня за разрушение семьи?

– Тогда мы будем работать с психологом, переведем их в другую школу, найдем способы помочь им адаптироваться. Но мы не сдадимся и не вернем их к отцу.

Его уверенность передается мне, и внутри снова появляется та решимость, которая помогла пережить развод и переезд.

– Ты прав, – говорю, выпрямляясь. – Мы не сдадимся. Но нужно быть готовыми к тому, что они будут атаковать по всем фронтам.

– Тогда и мы будем защищаться по всем фронтам, – отвечает он решительно. – У тебя есть Анна Петровна, у тебя есть я. У нас есть правда на нашей стороне.

– А еще у нас есть дети, которых нужно защитить от этой войны, – добавляю я.

Вечером дома рассказываю Нике и Данилу о визите бабушки Александры, но в максимально мягкой форме. Говорю, что папина мама соскучилась по ним и хотела бы, чтобы они чаще бывали в Москве.

– А я не хочу к бабушке Саше, – заявляет Даниил. – Она всегда говорит, что я плохо воспитан.

– И меня критикует за то, что я не играю на фортепиано, – добавляет Ника. – Говорит, что настоящая девочка должна уметь играть классическую музыку.

Слушаю их и понимаю: даже дети чувствуют фальшь в отношениях с семьей Павла. Они интуитивно понимают, где настоящая любовь, а где попытка контроля и принуждения.

Глава 46

Глава 46

Утром меня будит звонок из детской клиники. Старшая медсестра Светлана Михайловна говорит взволнованно:

– Елена Викторовна, к нам поступила девочка семи лет. Сложная травма лица после укуса собаки. Родители в отчаянии – они из многодетной малообеспеченной семьи, денег на операцию нет. Сможете приехать?

Смотрю на часы – половина седьмого утра. Но такие случаи не терпят отлагательства, особенно когда речь идет о лице ребенка.

– Буду через час, – отвечаю, уже натягивая халат.

В клинике меня встречает картина, от которой сжимается сердце. В коридоре сидит молодая женщина с заплаканными глазами, рядом мужчина в рабочей одежде – явно прямо со стройки. На руках у матери девочка с забинтованным лицом, тихо всхлипывает.

– Вы родители Машеньки? – подхожу к ним.

– Да, – женщина поднимает красные от слез глаза. – Доктор, скажите честно, будет ли наша девочка... уродом? Врач в травмпункте сказал, что нужна пластическая операция, но она стоит триста тысяч...

– Не будет, – говорю твердо, хотя еще не видела повреждения. – А деньги... об этом не думайте. Есть благотворительные программы.

В операционной снимаю повязку и изучаю травму. Действительно серьезно – разорваны мышцы щеки, поврежден лицевой нерв, глубокие рваные раны. Но ничего критичного, все поправимо при правильной технике.

– Светлана Михайловна, собирайте лучшую бригаду, – говорю, изучая рентгеновские снимки. – Будем работать под микроскопом. И вызовите Анну Петровну – пусть знает, что проводим благотворительную операцию.

Операция длится пять часов. Работаю миллиметр за миллиметром, восстанавливая поврежденные ткани, сшивая нервные волокна, формируя правильную анатомию лица. Чувствую, как бригада работает слаженно – медсестры подают инструменты до того, как я их прошу, ассистент четко выполняет каждое указание.

– Великолепная работа, – говорит анестезиолог, когда завершаю последний шов. – Девочка будет красавицей.

К концу операции в наблюдательной галерее собираются коллеги – не только из нашей клиники, но и из других медицинских учреждений Петербурга. Слухи о "московской докторше" разошлись по профессиональному сообществу, и многие пришли посмотреть на мою работу.

– Елена Викторовна, – подходит ко мне профессор Романов из института имени Склифосовского, – потрясающая техника. Особенно восстановление лицевого нерва. Где вы обучались такому подходу?

– В Москве, у профессора Иванова. Но многое пришлось осваивать самостоятельно, – отвечаю, снимая операционные перчатки.

– А есть желание поделиться опытом с коллегами? Мы организуем мастер-классы для молодых хирургов.

Предложение неожиданное, но привлекательное. Возможность интегрироваться в петербургское медицинское сообщество не через конфликты, а через профессиональное признание.

– С удовольствием, – соглашаюсь. – Думаю, такой обмен опытом полезен всем.

После операции родители Машеньки ждут меня в коридоре. При виде меня мать бросается с вопросами:

– Доктор, как наша девочка? Будет ли все хорошо?

– Операция прошла успешно, – успокаиваю ее. – Через полгода от шрамов не останется и следа. А через год Машенька сможет улыбаться так же красиво, как до травмы.