Чудище или Одна сплошная рыжая беда (СИ) - Кувайкова Анна Александровна

Я с трудом сдержала рвотный позыв, вяло пошевелив руками. Открыла глаза… и чуть не взвыла! Неяркий свет больно резанул, отдавшись в голове такой жуткой болью, что аж тошнить перестало.

— Опа-па, — раздался негромкий и спокойный голос. — Очнулась. Ну ка милая, посмотри сюда…

Я неохотно перевела взгляд.

Мужчинка в халате. Белом. Вокруг интимный полумрак, и кажется мне сия рожица будто бы знакомой…

— Сколько пальцев? — мне показали тройную растопырку, внимательно наблюдая за моим лицом, видимо, проверяя реакцию.

С трудом облизнув сухие губы, я невнятно прошептала:

— Три.

— Отлично, — кивнул мужик и задал следующий вопрос: — А как тебя зовут, помнишь?

— Аня.

— Уже прогресс. Фамилия?

— Солнцева.

— А какой сейчас год?

— Сто восьмой до рождества Христова…

Тут врач запнулся. Задумался и выдал с укоризной:

— Язвим?

— Есть немного, — попыталась улыбнуться я. Получилось не особо, если честно — напоминало неудачную шутку на поминках. Но хотя бы знакомый медик перестал смотреть на меня так, как будто я вот-вот прям тут копытца откину.

— Ну, значит, не все так плохо, — кивнул своим мыслям Глеб, который Викторович, который тот самый, что когда-то лечил мою пострадавшую ногу. — А теперь чуть-чуть потерпи и постарайся не ругаться.

Я попыталась, честно. Не вышло! Но ругалась искренне и про себя, ибо на звуки сил просто не хватило, а от яркого света фонарика, который направили мне в каждый глаз по очереди, голова просто взрывалась фейерверком боли.

— Молодец, — похвалили меня, отчаянно глотающую слезы. — Что случилось, помнишь?

— Смутно, — шмыгнула я носом, слабо так пытаясь вернуть обычное зрение вместо того, что усиленно подкидывало мне аж целых двух врачей вместо одного. В голове заплясали картинки… — Хотя…

— Помнишь, — оценив мой обалдевший взгляд, вынес вердикт медик. — Что ж, это хорошо.

— Меня вытолкнула из окна бывшая моего даже не парня, — поморщилась я, пытаясь толком рассмотреть небольшую больничную палату, в которой оказалась. Не очень получилось — зрение плыло, а язык периодически активно заплетался. — Что тут хорошего?

До меня еще просто не доходило, что меня натурально пытались убить…

— Состояние твое, говорю, хорошее, — помахав передо мной синенькими снимками с характерными изображениями внутренностей моей непутевой головы. — Навернуться со второго этажа и отделаться синяками, да средненьким сотрясением — это надо уметь, знаешь ли.

— Могло быть хуже? — я невольно замерла, с трудом пытаясь осознать сказанное.

— Аня, давай начистоту, — вздохнув, Глеб Викторович присел на край больничной кровати. — Тебе невероятно повезло, что под окном была пристройка, об которую ты и ударилась головой. Но второй раз тебе повезло, что под пристройкой стояла чья-то машина, а точнее — кабриолет. Ты угодила прямо на тент и между дугами, а могла и переломать о них себе позвоночник. Ты это понимаешь?

— Да, — я нервно сглотнула, но уже не от легкой тошноты. От страха!

До меня только сейчас начал доходить весь смысл произошедшего.

Мамочки… меня ведь действительно пытались убить! И из-за чего? Из-за глупой ревности?!

— Поэтому, — машинально взглянув на закрытую дверь, добавил мужчина. — Я настоятельно рекомендую тебе держаться подальше от Исаева. Демьян мне, конечно, друг… Но в следующий раз собирать тебя по частям, прости, но я не хочу.

— С чего вдруг такая забота? — невольно напряглась я, чуя какой-то подвох даже своим кружащимся сознанием.

— Во-первых, я врач, — с укоризной посмотрели на меня. — А, во-вторых, не идиот. Ань, я тебя осматривал. И я прекрасно догадался, что за шрам у тебя на спине и почему ты, имея его, до сих пор жива. Тебе мало в жизни потрясений было?

— Нет, — хмуро отозвалась, комкая пальцами тонкое одеяло. Вот знала же, что нельзя мне в больницу… Как и знала, что нельзя связываться с этой гребаной золотой молодежью. Ни с кем из них!

— Вот и я думаю, — кивнул Глеб и предложил. — Ты думай, не торопись. Всю эту ораву, нервно подпирающую стенки в коридоре я все равно к тебе пускать не буду, даже выставлю охрану на всякий случай. Захочешь кого увидеть — скажешь. Договорились?

— Да, — медленно и с трудом кивнула и, поморщившись, все-таки спросила. — А… кто там?

— Извечные враги Полонский и Исаев, и пара Липницкий с Бартеньевой, — откликнулся врач, поднимаясь. — Просили выписать еще три пропуска. Фамилии назвать?

— Не надо, — тихо вздохнула, понимая, что ненаглядным рокерам уже позвонили и вскоре охрана небольшой клиники подвергнется жесткому, непривычному прессингу.

И дай-то бог, если выстоят хоть немного…

Как в воду глядела. За окном уже начало садиться солнце, мне воткнули несколько капельниц по очереди, и я несколько часов пролежала в неком состоянии полудремы и коматоза, когда за дверью послышался адский шум и громкие голоса.

Я тихо вздохнула, с трудом переворачиваясь на бок. Этот требовательный бас, от которого сейчас невыносимо гудела голова, я бы узнала из тысячи.

Боюсь даже представить, что будет, если кое-кто рыжий и упертый войдет-таки в палату — боюсь, меня стошнит в самом что ни на есть прямом смысле, и дело даже ни в том, что я не хочу никого видеть. Никого из них. Даже Богдана.

Хотя… вру. Его-то как раз хотелось видеть, да так, что нестерпимо сводило кончики пальцев. Хотелось, чтобы он зашел и просто меня обнял. Ничего не говоря, просто пересадил к себе на колени, как тогда в самолете, молча прижал к себе и аккуратно поглаживал по спине, давая мне возможность выплакаться, как маленькому ребенку. Чтобы снова увез меня куда-нибудь, подальше от этого нескончаемого кошмара… Мне очень хотелось его видеть. До боли, до дрожи, до слез.

Но я терпела, комкая кулаками край подушки, стараясь не заплакать, отчетливо понимая, что нельзя.

Единственный способ покончить со всем этим — уехать к отцу и сделать уже то, что он так давно планировал и свалить подальше отсюда. И тогда от меня отстанут все разом: и поклонницы Исаева, и фанатки Богдана, в том числе и его отец.

Теперь я отчетливо вспомнила, что бывает, когда связываешься с такими людьми. Странно, что я вообще умудрилась об это забыть!

Прав был Глеб. Видимо, первый раз меня так ничему и не научил.

А шум за дверью, тем временем, становился все громче и громче, чьи-то разборки явно набирали обороты. В одно время послышался отборный мат и я уже вполне была готова, что вот-вот откроется дверь и сюда завалится вся толпа. Но…

Вдруг повисла гробовая тишина. Я хоть и с трудом, но видела, как поворачивается ручка, совсем чуть-чуть приоткрывается дверь…

— Не понял, — послышался возмущенный бас Харлея. — А этот какого хе…

Звук хорошего удара, невнятный хрип и тишина.

Дверь тихонько открылась и закрылась, а из моих глаз невольно хлынули слезы от облегчения:

— Кирилл…

— Рыж, — негромко протянул мужчина, проходя и садясь на краешек кровати. С трудом поднявшись, я тут же упала в подставленные, такие надежные и родные объятия. И уже совсем не сдерживала слезы. А Кир, крепко меня обнимая, слегка укачивал в кольце своих рук, медленно гладя по волосам. — Чертенок мой… Во что же ты опять ввязаться умудрилась?

А я только жалобно всхлипывала, не зная, что сказать в ответ.

Да и стоило ли? Он уже наверняка все сам узнал.

— Где ты был? — тихо всхлипывала я, комкая пальцами свитер на его груди. — Этот прием, Богдан, Лена…

— Я знаю, Рыж, — еще крепче прижал меня к себе Кир, едва касаясь моей макушки губами. — Я все знаю. Я прилетел, как только услышал. Но ты была уже на Маврикии.

Меня на полном серьезе затрясло, а слезы останавливаться уже никак не хотели. Пускай Кирилл и знал, где я была, вряд ли он догадывался, благодаря чему именно я там оказалась… А рассказать я об этом не могла. По крайней мере, не вот так вот сразу.

Однако… со временем кончились и слезы, и истерика. И рассказать все-таки пришлось. И разговор был долгим. Надо сказать, что Кир отреагировал спокойно, а вот мне в процессе пришлось вызывать медсестру. Уж слишком многое свалилось на меня за последние дни — нервы капитально сдали, а реветь мне в моем состоянии не рекомендовалось от слова совершенно.