Прямой эфир (СИ) - Стасина Евгения

Отныне я не боялась остаться одна. Напротив, до скрежета зубов презирала его за необходимость придерживаться этих правил: улыбки, забота, ласки, за которыми кроется безнадега, обреченность и смирение…

ГЛАВА 33

Игорь

— Нас связывали лишь деловые отношения. Я на него работала, — так виртуозно врет, что я даже готов поверить. Готов принять любое ее объяснение, лишь бы перестать терзать себя горьким фактом — мне она больше не принадлежит. Пропасть между нами не переплыть, не оббежать, и мост, к сожалению, точно не перекинешь — под ногами бездна.

Может, любил я ее неправильно? Ни тогда, когда крутил роман с Яной, а после, когда, наконец-то признал, что сердце мое держит в своих ладонях жена? Мало ей говорил о своих чувствах, мало ласки дарил ее телу, мало, до неприличия мало, теплоты отдавал ее душе? Неправильный, недостойный ее внимания человек, собственноручно разрушивший брак и убивший ее любовь…

— Для чего обеспеченная женщина устраивается на работу, да ещё и тайком от богатого мужа? — хороший вопрос.

Тем более, если знать, какие суммы она снимала со своих карт. О какой коммуналке, вообще, могла идти речь?

— Ваш супруг был скуп? Ограничивал вас в финансах? — продолжает допрос ведущий, а оператор уже берет крупным планом мою мать — недовольную, злую, но молчаливую, ведь вновь быть отчитанной телевизионщиком на глазах у всей страны она не желает.

— А что мне оставалось? У меня ничего нет — все, что я имела было куплено на его деньги: одежда, машина, дом…

— То есть вы предчувствовали расставание?

— Да. Скажу больше — я его планировала.

За дорогой я почти не слежу. Не слушаю болтовню водителя, осадить которого мне не дает уважение к его почтенному возрасту — лет шестьдесят, не меньше, и двадцать из них он трудится на семью моего мужа. Седовласый, но все еще крепкий, подтянутый мужчина, то и дело разглядывает меня в зеркало заднего вида, рассказывая очередную историю из детства Игоря. Удивительно, их он знает больше, чем Эвелина, которая за последние пару дней набрала меня раз десять…

— Я припаркуюсь, — Ефим Ильич тормозит у бизнес-центра и оборачивается ко мне, а его пушистые усы уже расползаются по лицу от широкой открытой улыбки.

— Можете пообедать. Я наберу вас, как закончу.

Ветер не щадит прически. Придерживаю капюшон на своей голове, и торопливо семеню к стеклянным дверям, вклиниваясь в ряды торопящихся на работу служащих. Переступаю порог, кивая охраннику, с которым когда-то делилась пончиками, купленными в соседнем кафе, и иду к лифту, рядом с которым уже толпятся замерзшие люди: растирают пальцы, прикладывают покрасневшие ладони к заалевшим щекам и переминаются с ноги на ногу в своих не по погоде тонких сапожках. Когда-то и я так наряжалась…

Здесь мало что изменилось, и от этого мое сердце пропускает удар, поддавшись ностальгии по былым временам, когда я сама решала, что буду делать завтра, оплачивала квитки за съемную студию и радовалась, принимая из рук продавца пакет с платьем, на которое откладывала месяца три.

— У Вячеслава Андреевича совещание, — новенькая. Не ладится у Лисицкого с кадрами. — Присядьте.

Я погорячилась, мой стол совсем не узнать: завален бумагами, ручками, канцелярскими скрепками, одна из которых покоится у лакированной туфли секретарши, да и кофемашину они заменили. Интересно, ей удалось освоить любимый Славкин рецепт?

Неторопливо снимаю платок, несколько раз обмотанный вокруг шеи, и расстегиваю пуховик, совсем не желая с ним расставаться, ведь даже те несколько метров, что я прошагала с парковки, показались мне длиннющей дистанцией на пути к спасительному теплу.

Знаете, о чем я думаю, наблюдая за молоденькой шатенкой, раскладывающей пасьянс, пока ее босс заключает очередную сделку? Я ей завидую. Через пару часов она выключит свой компьютер, погасит свет в кабинете начальника, дождется подружек из отдела кадров или той же бухгалтерии, и шумной компанией двинется домой. А там наверняка нет изменщика-мужа, страха, что в своей кровати ты найдешь чужой бюстгальтер, и тягостных мыслей о том, что даже родные стены способны на предательство: впустили захватчицу, и продолжают стоять, ведь по большому счету, им плевать, кто будет стирать пыль с лакированных полок.

Раньше все было проще.

— Лиза? — знакомый голос и скрип дверей заставляют меня оставить свои рассуждения, и вот я уже встаю, отвечая вялой улыбкой на блеск Славкиных глаз.

С нашей последней встречи он заметно похорошел, ведь ни одного мужчину не красит разбитый нос и порванный рукав пиджака.

— Вот уж не думал тебя увидеть, — отодвигает мне стул, жестом приглашая присесть, и через секунду оказывается напротив, идеально вписываясь в интерьер своего рабочего места.

Идут ему эти папки, покоящиеся на краю стола, ноутбук и вид осенней Москвы, прекрасно просматривающийся в панорамное окно позади него.

Как мне начать?

— Как девочки?

— Хорошо, — отвечаю торопливо и не могу перестать теребить ручки сумки, что удерживаю на коленях.

Терпеть не могу просить чьей-то помощи, тем более после того, как вмешалась в многолетнюю дружбу своего собеседника: разрушила, растоптала, пусть никогда и не желала чего-то подобного.

Глупо молчать. Но язык словно распух, а предательские слезы уже скапливаются в уголках глаз, вынуждая меня отвести взор в сторону.

— Что-то случилось? — явно успев уловить мое настроение, друг подается вперед, теперь внимательно меня разглядывая.

Что он видит? Узнает ли меня, вообще? Ведь мне кажется, что от прежней Лизы Волковой ничего не осталось…

— Что…

— Все нормально, — выдыхаю, усилием воли заставляя себя взглянуть на обеспокоенного человека, что сейчас нервно мнет пальцами уголок какого-то важного документа.

Ему из-за меня нос разбили на глазах у сотни именитых гостей, а он забывает дышать, ожидая, когда я промолвлю хоть слово.

— С девочками все прекрасно, у Насти лезут еще два зуба.

— Тогда, почему ты, — теряется, с трудом собирая мысли в кучу, когда я стираю влагу со своей щеки, опускает голову, а через секунду резко выпрямляется, откидываясь на спинку белого кожаного кресла:

— Игорь?

— Он, — теперь мне хочется снять пуховик.

Жарко, ведь от стыда, как оказалось, можно сгореть в прямом смысле этого слова. Я глупая, беспросветная, безнадежная дура! Наверное, именно такой меня видят окружающие?

— Мне нужна работа, Слава, — нет смысла тянуть, поэтому все же перехожу к делу, отставляя на соседнюю сидушку свою дорогущую сумку.

Боже, на мне замшевые полуботинки, на ценнике которых красовалось шестизначное число, а я умоляю о подработке. Каламбур, да и только.

— Зачем? — одно лишь слово.

Жаль, что ответить на этот вопрос нельзя, не потратив и без того истончившийся запас сил на длиннющий монолог.

— Я хочу заработать.

— Тебе Громов денег не дает?

— Дает. И не только мне, — поясняю, многозначительно взглянув в его хмурое лицо и, наконец, признаюсь. — Ничего не вышло, Славка.

Улыбка выходит сама собой — натянутая, горькая, та, от которой белеют губы, предательски подрагивая от грядущей истерики.

— Весь мой брак — фарс. Не гожусь я на роль его спутницы жизни, — вновь рука скользит по щеке, мгновенно становясь влажной. — Зато Яна годится. Впрочем, кто бы сомневался, да? Куда мне тягаться с такой…

Зачем-то развожу руками, демонстрируя масштабы ее выдающейся личности, и возвожу глаза к потолку, усиленно обмахивая свое раскрасневшееся лицо.

— В общем, я хочу уйти от него.

— Уйти? — удивлению Славы нет предела, оттого и проходится пятерней по своей идеальной прическе. — То есть уйти?

— Сниму жилье, заберу девочек, подам на развод.

— А дом? Разве нельзя все решить спокойно? Уверен, в деньгах ты нуждаться не будешь…

— Не буду, — и сама пододвигаюсь, незаметно для себя вцепившись пальцами в столешницу, которую уборщице придется усиленно тереть тряпкой, чтобы избавиться от моих отпечатков на полированном стекле. — Потому что уйти он не даст. Ты же знаешь, как он дорожит детьми. Ни за что не допустит, чтобы мы жили раздельно.