Паутина (СИ) - Костадинова Весела

А вот его отец…

Его лицо напоминало добродушного, краснощёкого дровосека. Черты грубее, резче, в них не было той отточенной симметрии, что была у сына. Светло-зелёные глаза смотрели тепло, по-домашнему, а русые, уже немного тронутые сединой волосы делали его даже моложе, чем, возможно, он был. В нём читалась основательность, сила, но не та, что давит авторитетом, а та, что создаёт ощущение защиты и надёжности.

Я смотрела на них обоих, на то, как по-разному они выглядели, но при этом понимала: внутри, где-то глубже внешности, их объединяло куда больше, чем можно было увидеть сразу. Когда Игорь забрал у отца Беату, я слегка вздрогнула, но они обменялись быстрыми, похожими на внутренний диалог между отцом и сыном взглядами. Игорь подхватил мою девочку легко, словно делал это уже сотни раз, но в его взгляде промелькнуло что-то новое. Лёгкое любопытство, скрытый интерес, но главное — нежность. Он смотрел на неё так, как человек, внезапно осознающий, что перед ним не просто ребёнок, а крошечное, живое существо, имеющее значение.

Беата не раздумывая схватилась за его запястье, её маленькие пальчики крепко сомкнулись на дорогих часах. Она с любопытством подёргала их, будто изучая.

Игорь тихо засмеялся, и от этого смеха у меня перехватило дыхание. Он подошел ко мне и осторожно передал дочку. Как только Беата оказалась у меня на руках, мир сузился до её маленького тёплого тельца, до её дыхания, до того, как она прижалась ко мне, будто чувствовала, как сильно я нуждаюсь в этом моменте. Мне казалось, что сердце вот-вот разорвётся от того вихря чувств, что нахлынули на меня.

Боль — за всё, что она пережила. Нежность — такая сильная, что от неё сжималось горло. Страх — что я снова могу её потерять. Желание никогда больше не выпускать её из рук, оградить от всех бед, всех страданий, всего, что может причинить ей боль. Тепло, радость, облегчение — они смешивались с острым осознанием: она здесь, со мной, жива, здорова, а значит, всё будет хорошо.

Я смотрела в её маленькое личико и тихо плакала.

Словно смилостивившись надо мной, судьба подарила ей не черты Владимирова, а черты моего отца. Она была его крошечной, изящной копией. Такой же тонкий, аккуратный носик, такие же выразительные глаза, в которых уже сейчас читался характер.

Я погладила её по щеке, а она что-то невнятно пробормотала, цепляясь за мой палец.

Игорь ничего не сказал. Он просто шагнул ближе, поцеловал меня в висок и обнял нас обеих.

Медленно, но верно жизнь входила в свою калею. Много мне пришлось налаживать связей и старых, и новых. Тяжелее всего пришлось с мамой.

Она до последнего верила в то, что Владимиров не виновен в наших бедах, до последнего оправдывала все его действия. Она не могла поверить, что целых два года своей жизни провела под влиянием этих людей. Когда мы собирали вещи из нашей квартиры, когда я снимала со стен гербарии отца – она плакала, ломала руки и повторяла, что это все недоразумение.

Я почти не спорила с ней, понимая, что ее психика подверглась воздействию гораздо более сильному, чем моя. Ее Владимировы не щадили. Иногда я только закрывала глаза, проклиная тот день, когда согласилась поместить маму в их Центр – неизвестно, какое воздействие на нее оказывалось там.

И только переехав к бабушке, она в полной мере осознала, в какой финансовой и эмоциональной яме мы оказались.

А в конце августа мне пришел счет из Центра за оказанные услуги.

Несмотря на арест Владимирова и прекращение деятельности его Центра, долги никуда не исчезли. Они всё ещё висели на мне мёртвым грузом, требуя оплаты. Я смотрела на выписку, на астрономическую сумму, от которой в голове был один сплошной мат. Хотелось разорвать этот листок, сжечь его, сделать вид, что его никогда не существовало, но я прекрасно понимала — обязанности по оплате с меня никто не снимал.

Факт оставался фактом: услуги получены, счёт выставлен. Без скидок.

Я мысленно прикинула, во что мне встанет моя глупость. Выходило очень дорого. Пришлось бы почти опустошить счета в банке, но, к счастью, хоть без продажи папиной машины. Маленькое утешение среди всей этой финансовой катастрофы.

Но тут же в голову пришла ещё одна мысль.

Я так и не расплатилась с Василием за его работу.

Полагаю, сумма там тоже была немаленькой. Василий никогда не говорил об этом, никогда не напоминал, скорее всего все полностью оплатил Игорь, но я не могла просто закрыть на это глаза. Он сделал для меня слишком много, а значит, я должна была сделать всё возможное, чтобы вернуть этот долг.

Я устало откинулась на спинку кресла, потирая виски, когда дверь в библиотеку — мою временную крепость и кабинет — тихо скрипнула.

Игорь зашёл внутрь, держа на руках счастливую, смеющуюся Беату. Она визжала от восторга, тянула руки к его чёрным прядям, пытаясь схватить их, и на её лице сияла та самая беззаботная детская радость, которой мне так не хватало в последнее время.

Я посмотрела на них — на неё, на него — и, несмотря на все проблемы, почувствовала, как внутри на секунду становится чуть легче. Всё это лето Игорь практически жил на два дома. Почти каждый день приезжал к нам из города, иногда ночевал в своей квартире, но нередко оставался и у нас. Мы не торопили события, не форсировали отношения, не пытались поставить им ярлык. Просто были рядом, давая друг другу время понять, чего мы хотим на самом деле.

Я привыкла к его присутствию. Привыкла к тому, как он появляется в дверях, чуть склонив голову набок, привычным жестом убирает волосы с лица, садится рядом и молча наблюдает, давая мне пространство, но в то же время не позволяя чувствовать себя одинокой.

Его взгляд метнулся к листу на столе. Я заметила это движение и почти автоматически перевернула бумагу обратной стороной, не желая втягивать его в свои финансовые проблемы.

Но он всё равно изменился в лице.

Не говоря ни слова, осторожно уложил Беату в её кроватку, накрыл лёгким пледом и, убедившись, что она мирно сосёт кулачок, развернулся ко мне.

Сел напротив.

— Что-то не так? — его голос был спокойным, но требовательным, тем самым фирменным командным, от которого все студенты прижимали уши. Я невольно улыбнулась, настолько его тон сейчас напомнил тон отца, когда тот был недоволен.

- Владимиров? – это скорее было не вопросом, а утверждением.

Я молча кивнула, понимая, что рано или поздно нам придется говорить об этих проблемах.

Максимилиан не оставлял меня в покое. Дважды он пытался связаться со мной из СИЗО по телефону, постоянно передавал через адвокатов короткие записки, полные невнятных намёков и манипуляций. Наталья, похоже, тоже не собиралась так просто исчезнуть из моей жизни — однажды она даже подкараулила меня около университета, куда я ходила восстанавливаться.

Я оставляла все их попытки без внимания, не читала записки, не передавала ответов, но столкновение с Натальей оказалось неизбежным. Она остановила меня прямо на тротуаре, её лицо было усталым, но глаза горели всё той же смесью высокомерия и уверенности, что она может повернуть ситуацию в свою пользу.

К счастью, вовремя появились Даша и Лена, объяснения с которыми тоже было не простым.

Дарья встала рядом, её взгляд впился в Наталью с такой неприкрытой ненавистью и яростью, что даже мне стало не по себе. Наталья замерла. Она поняла — ещё одно слово, ещё одна попытка давления, и моя подруга просто разорвёт её на части прямо здесь, посреди университетского двора.

Я же смотрела прямо в синие глаза Натальи и ощущала странное, почти пугающее спокойствие.

— Пошла вон, — отчётливо и ровно произнесла я.

А затем отвернулась и, не оглядываясь, ушла с подругами в корпус университета.

— Сколько? — в лоб спросил Игорь, не отпуская моего взгляда.

Его голос был ровным, но в нём чувствовалась та особая напряжённость, которая появлялась у него, когда он принимал решения, не оставляющие места для компромиссов.

Я не отвела глаз.

— А сколько ты заплатил Васе за мою реабилитацию? — точно так же, в лоб, спросила я его в ответ.