Призрачная любовь (ЛП) - Шеридан Энн

— Это несправедливо. Я любила его всю свою жизнь.

— Мне насрать, Аспен, потому что все сводится к тому, что он никогда не полюбит тебя в ответ. Чего ты не понимаешь? Он на это не способен. Он не знает, как любить женщину, и ты, черт возьми, точно не будешь той, кто заставит его прозреть. Так что поздравляю. Все, что ты сделала — это разрушила дружбу всей жизни, потому что не смогла держать свои гребаные ноги сомкнутыми.

Моя рука вырывается и скользит по его лицу, оставляя жгучую боль в ладони.

— Ты понятия не имеешь, о чем говоришь.

— Разве нет? — усмехается он, сжимая челюсти. — Тогда просвети меня. Если он действительно, блядь, любит тебя, то, где он? Потому что я чертовски уверен, что не вижу его здесь, ломящимся в мою дверь, чтобы сражаться за тебя.

Ужас пронзает меня, и я отступаю на шаг, по-настоящему слыша, что он говорит. Айзек не пытался бороться за меня.

— Нет, — говорю я, качая головой. — Он любит меня. Я знаю, что я чувствовала.

— Верно, — хмыкает Остин, глядя на меня так, словно я всего лишь кусок грязи у него под ботинком. — У тебя было какое-то долбаное увлечение им в течение двенадцати лет, но ты на самом деле не знаешь его, не так, как я, и ты, ты ни черта для него не значишь. Тебя легко трахнуть, как и любую другую женщину, которая когда-либо бросалась ему на шею. Это неловко. Итак, вот что сейчас произойдет. Ты прекратишь все, что, блядь, ты с ним делаешь, и никогда больше его не увидишь. После этого, может быть, мы поговорим. А до тех пор проваливай нахуй. Мне нечего тебе сказать.

Я падаю на пол, когда каждая частичка меня разлетается вдребезги, очерняя и без того разбитые фрагменты моей души. Слезы текут из моих глаз, скатываясь по щекам, а в центре горла образуется тяжелый комок, из-за которого почти невозможно дышать.

Как он может быть таким жестоким?

Я позор. Он никогда не полюбит меня. Его здесь нет, он не борется за меня.

Остин прав.

А я просто дура. И все, что я сделала, — это подготовила себя к тому, что меня оттолкнут. Я знала, что это возможно, но я чувствовала это. Эта связь между нами была реальной. Я не могла себе ее нафантазировать. И когда он поцеловал меня в своей гостевой комнате и отнес в свою постель… Это что-то значило. Я знаю, что это имело значение.

Но если бы Айзек действительно испытывал ко мне что-то настоящее, то, несомненно, он был бы здесь, делая все возможное, чтобы попытаться все исправить, бороться за одобрение Остина. Так, где же он, черт возьми?

Опустошение овладевает мной, пока я не превращаюсь в беспорядочное месиво на полу Остина, а затем, даже не оглянувшись, мой брат уходит, оставляя меня погрязать в жалости к себе и душевных терзаниях.

Проходит почти двадцать минут, прежде чем я нахожу в себе силы подняться на ноги. Я не слышала и не видела Остина с той самой секунды, как он ушел, и все, что я знаю, — это то, что он прав. Я должна покончить с Айзеком. Я придумала все это в своей голове.

Он не пытался бороться за меня.

Айзек с самого начала предупреждал меня, что никогда не полюбит меня, и, возможно, он что-то чувствует, но он сам сказал, что не умеет любить, а я была глупой, влюбленной идиоткой, которая была слишком слепа, чтобы на самом деле услышать, что он говорил.

Каждая частичка меня болит, когда я поворачиваюсь на каблуках и тащусь обратно к входной двери, а каждый шаг дается тяжелее предыдущего, зная, что я должна сделать. Я и Айзек — между нами все кончено. Между нами все кончилось в ту секунду, когда Остин нашел меня в объятиях своего лучшего друга. Между нами все кончилось еще до того, как началось.

Я навязала ему эти отношения. Конечно, все началось как полное совпадение, но в тот день, когда он ворвался в мою квартиру и потребовал, чтобы я простила его за то, что произошло во время моего второго визита в “Vixen”, я должна была прогнать его. Мне не следовало требовать, чтобы он учил меня. Мы могли все прекратить, и рано или поздно все вернулось бы на круги своя.

Но теперь… все разрушено.

Остин больше никогда не увидит во мне свою невинную младшую сестру. Он никогда не будет любить меня так, как раньше, а что касается их дружбы, — я не знаю, есть ли что-то, что сейчас спасет ее.

С тяжелым сердцем я возвращаюсь к своей машине, и, отъезжая от дома, в котором мне больше не рады, я веду машину на автопилоте, не зная, куда еду, важно только то, чтобы это было подальше от Остина.

Я думала, его любви ко мне будет достаточно, чтобы мы справились. Я думала, он все еще будет держаться за меня и говорить, что все будет хорошо. Я знала, что он был зол, но это… Я никогда не чувствовала себя такой разбитой.

Я веду машину несколько часов, мчась по шоссе и обратно, пока мой бак не становится почти пустым, и игнорирую звонки и сообщения от мамы и Бекс. Возможно, они просто хотят убедиться, что я еще жива, но жива ли я? Что я должна сказать после этого? Я точно не чувствую себя живой.

Уже больше десяти, когда я наконец останавливаюсь. Мои глаза опухли и болят от многочасовых рыданий, а в груди… просто пусто, но, когда я смотрю в окно на дом Айзека, пустота превращается в огромную пропасть душевной боли.

Выйдя из машины, я обнаруживаю, что стою так несколько мгновений, прислонившись к закрытой водительской двери, и просто смотрю на его дом. Трудно убедить себя в том, что все мои мечты о том, чтобы построить жизнь с Айзеком, изначально не имели никакого значения. И прежде чем я набираюсь смелости подойти к двери и положить конец всему, чего я когда-либо хотела, дверь открывается, и появляется Айзек, выглядящий таким же разбитым, как и я.

На его лице появляется мрачное выражение, и когда он переступает порог и направляется ко мне, я готовлюсь к худшему.

Вот и все. Он прекращает все, как и должен был сделать с самого начала.

Это хорошо. По крайней мере, он будет тем, кто сделает это, и мне не придется разрывать собственное сердце на куски. Так будет лучше, и однажды, может быть, через годы, я смогу смириться со всем этим, но, черт возьми, это будет больно еще долго.

Я едва могу встретиться с ним взглядом, когда он подходит ко мне, и как раз в тот момент, когда я ожидаю, что он произнесет слова, которые разорвут меня в клочья, он делает еще один шаг и притягивает меня в свои объятия. Его тело прижимается ко мне, и он обнимает меня, положив руку мне на затылок, в то время как мое лицо прижимается к его сильной груди, и я не слышу ничего, кроме звука его бьющегося сердца.

— Я не хочу терять тебя, Птичка.

Я поднимаю взгляд, чтобы встретиться с ним, неуверенная, к чему он клонит.

— Я с самого начала сказал, что не хочу причинять тебе боль, — говорит он мне, другой рукой обнимая меня за талию. — И теперь у меня нет гребаного выбора.

— Айзек, — выдыхаю я, моя рука на его груди сжимает ткань, я не готова услышать слова, которые вот-вот слетят с его губ.

— Прости, Аспен. Я не должен был позволять этому зайти так далеко. Я всегда знал, что ты чувствуешь ко мне, и, несмотря на то, что ты говорила, что это ничего не изменит, я знал, что так и будет. Я позволил этому продолжаться, зная, что ты еще больше привяжешься ко мне.

— Не надо, — говорю я дрожащим голосом. — Не начинай вести себя так, будто никогда ничего не чувствовал. Я знаю, что ты чувствовал.

— Я не пытаюсь сказать, что я ничего не чувствовал. Думаю, сейчас мы достигли той точки, когда я больше не могу этого отрицать. То, что я чувствую к тебе, Аспен… Меня чертовски убивает, что это не может быть просто. Я не могу просто взять и назвать тебя своей. Остин был моим лучшим другом на протяжении двадцати пяти лет, и, несмотря на то, что я чувствую по этому поводу и знаю, что это разорвет тебя на части, я остаюсь при своем мнении, которое высказал в доме твоих родителей. Мы не можем быть вместе, пока Остин не согласится с этим.

Слезы катятся по моим щекам, и он поспешно вытирает их.

— Он никогда не согласится с этим, — говорю я ему.