В этот раз по-настоящему - Лян Энн

И я не знаю, плакать мне или смеяться.

В статье какого-то онлайн-журнала для подростков (озаглавленной «Почему все мы без ума от истории любви этой старшеклассницы») одна из моих старых школьных фоток, сделанная, когда я еще жила в Штатах. Поразительно, как они умудрились найти самую ужасную из моих фотографий. На ней мои волосы затянуты в супертугой высокий хвост, который не виден за головой, так что я выгляжу почти лысой, а глаза полуоткрыты и слезятся оттого, что я только что чихнула.

Помню, как умоляла школьного фотографа – чуть не пошла на взятку – сделать мне новое фото, а тот отмахнулся с жизнерадостным «Не волнуйся! Это все равно увидят лишь твои родители!»

Кто знал, чем это обернется!

– Вау, – говорю я. – Это просто… здорово.

– Я знаю, ага. – Девчонка сияет, либо не замечая мой сарказм, либо решив проигнорировать его. – Теперь ты вроде как знаменитость.

Знаменитость.

Интересное слово, не могу сказать, что у него негативная окраска. В нем есть нечто крутое, эффектное, яркое и желанное – все то, что я не особо надеялась обнаружить в себе. Правда, мне хотелось, чтобы знаменитым было только мое творчество, а не я сама.

Под выдавленный из себя нечленораздельный звук я беру пустой поднос. Пробую сосредоточиться на еде. Если в международной школе «Уэстбридж» что-то и делают хорошо, так это готовят. Школьные повара собирают полноценные обеды из трех блюд, и меню каждый день меняется. На этой неделе мы уже ели жареный рис с ананасами, тушеную курицу и шелковистый тофу. А еще димсамы, пельмени с креветками, с пюре из свежих манго и еще чем-то на следующий день.

Сегодня подают жоуцзямо – измельченную свиную грудинку и нарезанный зеленый лук, уложенные между двумя слоями хрустящих, золотистых лепешек бин.

Я кладу на поднос четыре штуки и разворачиваюсь, чтобы уйти, но дети позади меня еще не закончили.

– Это правда, что имя твоего парня держится в строжайшем секрете? – спрашивает та же девчонка.

Мое тело напрягается, но голос остается ровным.

– Нет. В смысле… Нет, я бы так не сказала.

– Значит, ты можешь сказать нам, кто он? – подхватывает другая девочка.

– Тоже нет.

И хотя я вижу их лишь краем глаза, практически ощущаю их разочарование.

– Может, вы ее уже отпустите?

Это говорит девушка из моей параллели, мы едва знакомы. Имя ее начинается на «С»: Саманта, или Салли, или Сара… Нет, Саванна. Она стоит в начале очереди, уперев одну руку в бедро; на ее подносе громоздится как минимум шесть жоуцзямо.

После короткой паузы ошеломленные девятиклассники бормочут извинения и отступают. Мне их даже жаль. Саванна – из тех, кто крут от природы и наводит ужас одним своим присутствием. Стрелки на ее веках выведены подводкой настолько остро, что ими можно резать стекло, и она такая высокая, что мне приходится немного вытянуть шею, просто чтобы увидеть ее лицо. Вдобавок она встречается с одним из друзей Кэза Сонга, а любой, кто хоть как-то связан с Кэзом Сонгом, моментально получает членство в школьном кружке Знаменитостей-Которым-Абсолютно-Все-Сходит-с-Рук.

– Эм-м… большое спасибо, – выдавливаю я.

– Ерунда.

У Саванны легкий нью-йоркский акцент, и кажется, я где-то слышала, что она американка вьетнамского происхождения. Многие студенты здесь смешанной расы: американские китайцы, австралийские корейцы, британские индийцы. Все – дети, выросшие в окружении разных культур. Дети, подобные мне.

– Наверное, это подбешивает, да? Получать подобные вопросы целый день.

– Все ок. – Я пожимаю плечами, стараясь изобразить невозмутимость. – Могло быть и хуже.

– Ага, ты могла попасть на видео, попытавшись подняться по едущему вниз эскалатору посреди забитого людьми супермаркета, но в итоге упав и сбив с ног чувака в ростовой кукле гигантского цыпленка.

Я таращусь на нее.

– Весьма… оригинально.

Саванна смеется.

– На днях это было в трендах. Вообще-то, думаю, твой пост занял его место.

– Это же хорошо, да?

– Огромное достижение, – шутливо соглашается она. – Можешь гордиться собой.

Мы тем временем уже возле столиков буфета, и секунду я раздумываю спросить у нее, не хочет ли она пообедать вместе. Но это глупо. Не то чтобы я ни разу не заводила новых друзей, просто не верю, что дружба, начавшаяся с вранья, продлится долго. И, как она сама сказала, то, что она за меня вступилась, ничего не значит.

Кроме того, внимательно оглядевшись по сторонам, я замечаю, что ее парень – Дайки, вспоминаю я из переклички – ждет ее за самым большим угловым столиком, а вместе с ним Кэз Сонг, Стефани, Надя и еще группа шумных, великолепно одетых, крутых ребят с нашей параллели. Они вместе смеются над какой-то шуткой, только что рассказанной Кэзом, – с широко открытыми ртами, некоторые вообще согнувшись пополам от хохота. Не в силах удержаться, я пялюсь на них пару мгновений – в животе у меня застрял непрошеный, неоправданный комок зависти.

– Что ж, еще раз спасибо, – говорю я Саванне и вяло машу рукой, страстно желая побыть одной. – Эм-м… пока.

Она выглядит удивленной, но кивает мне. Улыбается.

– Всегда пожалуйста.

Я оставляю ее, выхожу из столовой и взбираюсь по пяти лестничным пролетам на самый верх здания, все еще крепко сжимая в руках поднос с обедом. Вскоре гул голосов и звон тарелок стихают, и я оказываюсь в одиночестве на крыше. Вокруг меня струится теплый, маслянистый солнечный свет.

Впервые за сегодняшнее утро я чувствую, как расслабляюсь.

Люблю подниматься сюда – не только потому, что здесь тихо и чаще всего пусто, но и потому, что тут очень красиво. Крыша оформлена как сад: яркие мандариновые деревья, стройный бамбук и корявое на вид растение, название которого я не помню, обрамляют стены, а яркие цветы жасмина – мамины любимые – цветут повсюду, как маленькие скопления звездочек, и наполняют воздух благоуханием. Есть даже гирлянды, развешанные вокруг перил и над стоящими в углу деревянными качелями, хотя я никогда не оказывалась тут вечером, чтобы посмотреть, как эти украшения светятся.

Вид с крыши тоже великолепный. Отсюда можно увидеть всю территорию школьного кампуса – и возвышающийся над ним Пекин со всем блеском стекла и стали, отражающих плывущие по небу облака.

Проверенный трюк для выживания в новой школе: найди место вроде такого – то, где никто не потревожит, – и предъяви на него свои права.

Трюк, особенно полезный теперь, когда мне нужно собраться с мыслями.

Я опускаюсь на качели и, разместив поднос на коленях, откусываю щедрый кусок жоуцзямо. А затем делаю то, что откладывала весь день: проверяю телефон.

Вообще-то, я стараюсь, насколько это возможно, держаться подальше от социальных сетей. Каждый новый пост моих старых подруг служит болезненным напоминанием: вот их нынешняя жизнь, без тебя. Вот их компания лучших друзей, вот их парни, о которых они тебе не рассказали, вот они продолжают жить дальше. Доказательство того, что все их обещания помнить тебя и не терять контакт оказались ложью. Иногда я вижу пост кого-то из тех подруг, с кем близко дружила в Лондоне, Новой Зеландии, Сингапуре, – на ее новый цвет волос, широкую улыбку, укороченный жакет, в котором ее невозможно было представить раньше, – и ощущаю странное чувство, будто обнаружила в своей ленте незнакомку.

Но сегодня хлынул такой поток сообщений, что телефон зависает на целую минуту. И сердце мое тоже зависает. Те, с кем я не разговаривала годами – персонажи из начальной школы, например, – написали мне, приложив скриншоты сообщений или прочие вариации на тему «боже, у тебя получилось!» Некоторые из них все же добавили вопросы из серии «Как поживаешь?» или «Сколько же мы не виделись!». Но вся их эта напускная вежливость на фоне бесконечных переписок ни о чем и тонны смайликов, которые мы когда-то слали друг другу не задумываясь, лишь вызывают в животе новый укол боли.

И все, о чем я могу думать, – это: «Слава богу, что есть Зои».

Она единственная, кто до сих пор есть в моей жизни. Единственная, кто остался спустя годы. И единственная, кто прислал мне сообщение с абсолютно неприличным количеством восклицательных знаков, требуя объяснений.