Плохиш. Ставка на любовь - Градцева Анастасия

– Какая же ты до мерзости правильная, Блошка, – с обманчивой мягкостью тянет он. – Настолько хорошая, что аж тошнит. Так и хочется тебя испортить.

И вдруг впечатывается в меня жарким унизительным поцелуем.

Глава 7. Без логики

Меня еще ни разу в жизни не целовали. Конечно, я думала о своем первом поцелуе, о том, каким он будет и с кем, но даже в страшном сне мне не могло присниться, что это произойдет с человеком, от которого меня буквально трясет. С человеком, который обругал во мне все, что можно: начиная от фигуры и заканчивая характером.

И, наверное, поэтому я сначала даже не сопротивляюсь его горячим губам, прижавшимся к моим, потому что ни в одной вселенной не могло быть такого, чтобы Бессонов добровольно коснулся меня. Но спустя бесконечно долгую секунду я вдруг осознаю, что это все реально. И его широкая твердая грудь, прижавшая меня к стене, и его терпкий, какой-то непривычно мужской запах, и жаркое мятное дыхание, и наглый язык, размыкающий мои губы и проникающий в рот.

Он. Меня. Целует.

Это происходит на самом деле!

И вот тогда я начинаю вырываться: я дергаю руки, намертво стиснутые его пальцами, как кандалами, и возмущенно мычу ему в рот, потому что кричать не получается. В голове вспыхивает спасительная мысль о том, что надо заехать ему коленом между ног, но еще до того, как я успеваю это сделать, Бессонов вдруг разрывает поцелуй. Но не отпускает меня.

Стоит и смотрит своими бесстыжими глазами, которые сейчас потемнели так, словно в его зрачках клубится ночь. На губах нет привычной ухмылки. Наши лица все еще слишком близко, и я чувствую на своей коже его дыхание.

Мне жарко, мне страшно, и…как-то еще. Я не понимаю это чувство: оно незнакомое, странное, тянущее. Оно раздражает – точно так же, как и Бессонов.

– Отпусти, – хриплю я. Пытаюсь плюнуть ему в лицо, но не могу. Во рту все слишком пересохло, я и языком шевелю еле-еле. – Я не хочу! Не хочу!

– Думаешь, я хочу? – ухмыляется Бессонов и разжимает пальцы с таким видом, как будто ему противно было меня держать. – Считай это подарком на окончание школы, Блошка. Ничего лучше этого с тобой не случится. Можешь сказать «спасибо», кстати.

Я хватаю большую линейку, лежащую у доски, и швыряю ее в Бессонова, который, к сожалению, легко уворачивается.

– Что за чушь? – задыхаясь, говорю я. – Меня тошнит от тебя и от твоих мерзких слюнявых поцелуев! А ты еще ждешь, чтобы я спасибо тебе сказала? Больной! Извращенец! Если ты еще раз ко мне подойдешь…

– Не подойду, – скучающим тоном сообщает Бессонов. – Такие ледышки, как ты, вообще не в моем вкусе, Блошка. Девочка должна быть горячей и прикольной, а у тебя вечно выражение лица, как у старой училки. Спорим, к тебе ещё никто в жизни не подкатывал и это твой первый поцелуй?

– Нет! – яростно возражаю я, но щеки против воли вспыхивают.

– Да! – хохочет Бессонов. – А знаешь почему? Все просто боятся яйца отморозить об твою правильность.

Его слова бьют меня под дых и внезапно пробуждают болезненные воспоминания.

В прошлом году мне нравился Рогов. Не знаю почему, просто нравился. Я помогала ему с домашними заданиями, напоминала про долги, которые у него были по учебе, и даже один раз шла с ним домой из школы, когда у нас обоих был факультатив. Но на Четырнадцатое февраля валентинку и коробку рафаэлок от него получила Настя. А потом он при всех позвал ее на свидание, а потом рисовал сердечки под ее подъездом и таскал ей цветы. А я вынуждена была выслушивать Настины стоны о том, как ей надоел этот придурок.

За лето моя странная симпатия испарилась, и когда я пришла в сентябре в школу, то глядя на прыщавое лицо Рогова и его сутулую спину, никак не могла понять, что же в чем нашла. Но чувство обиды осталось. Меня и правда никогда не выбирали. И это действительно мой первый поцелуй.

Самый отвратительный поцелуй в мире! С самым бесящим меня самовлюбленным идиотом!

– Если ты еще раз протянешь ко мне свои грабли, я обращусь в полицию, – ледяным тоном говорю я и машинально растираю запястья, на которых остались красные следы.

– Капец ты грозная, – ухмыляется Бессонов. – Расслабься, у меня и без тебя целая очередь желающих.

– А ты им номерки выдаешь? – не удерживаюсь я. – Или как это все происходит?

Бессонов хмыкает и окидывает меня придирчивым взглядом.

– Блошка, ты мало того, что заучка и командирша, так еще и язва. Если не исправишься, то сегодняшний поцелуй будет у тебя и первым, и последним. Никто не захочет с такой связываться. И сисек у тебя опять же нет.

– Зато мозги есть! – вспыхиваю я. – В отличие от некоторых!

– Утешай себя этим, – покровительственно говорит Бессонов и идет к двери. А потом вдруг оборачивается и весело добавляет: – А на урок ты все-таки опоздала, Блошка!

И уходит.

А я все еще чувствую на губах фантомный вкус этого поцелуя. Мята, терпкость, жар… Это не было противно. Хотя должно было!

Я не понимаю, чего во мне сейчас больше: растерянности или злости. Стою какое-то время, прижав ладони к щекам, потом иду к окошку и бездумно смотрю в окно. Минуту, или пять минут, или десять – не знаю. Потом делаю длинный выдох, беру свою упавшую на пол сумку и выхожу в коридор.

Я понимаю, что должна идти на уроки, но у меня нет сил. Вот просто нет сил. Две двойки, язвительный взгляд математички, Бессонов, его оскорбительные слова, этот… этот поцелуй… Слишком много всего.

И хотя я в жизни так не делала, но вместо того, чтобы идти на остаток русского, а потом на сдвоенную физику, я спускаюсь по лестнице вниз, на первый этаж, прохожу через фойе, открываю тяжелые деревянные двери и оказываюсь на улице. И даже зажмуриваюсь на мгновение от того, как это хорошо! Лицо обдувает теплый свежий ветер, пахнет чем-то цветочным и очень весенним, а солнце так ярко светит, что хочется надеть темные очки.

И в этот момент я отчетливо понимаю, что в класс сегодня не вернусь. Мне очень стыдно от этого решения, но я ничего не могу с собой поделать.

Я неторопливо спускаюсь со ступенек крыльца, иду к дороге, но вдруг слышу веселый окрик:

– Эй, Блошка!

Замираю.

Нет, господи, нет, только не он! Ну за что?!

Медленно поворачиваю голову и вижу Бессонова, который ухмыляется мне из открытого окна своей машины.

– Садись, прогульщица, подвезу.

Отворачиваюсь, делаю вид, что не слышу его, и продолжаю свой путь. Иду по пешеходному переходу, пересекаю двор, выворачиваю на узкую заасфальтированную дорожку, которая тянется ровно вдоль дороги, и замираю как вкопанная. Потому что на этой дороге снова стоит тачка Бессонова. И это уже случайностью не назвать.

Самое дурацкое, что мне даже свернуть некуда: тропинка тут одна, справа от нее заросший овраг, а слева – дорога.

Сжимаю зубы, поправляю ремень сумки на плече и с независимым видом шагаю по дорожке. А рядом со мной, буквально с той же скоростью, что я иду, едет Бессонов на своей шикарной машине.

– Что тебе надо? – не выдерживаю я.

– Ничего, – лениво отвечает он.

– Тогда что ты тут делаешь?

– Домой еду.

– Не ври.

– С чего бы мне врать? – ухмыляется Бессонов. – Что я, домой не могу поехать? Одной тебе что ли можно прогуливать, Блошка?

– Очень смешно! И вот с такой скоростью ты едешь домой?

– А я не тороплюсь.

– Зато я тороплюсь!

– Ну так садись ко мне, поедем быстрее, – подмигивает Бессонов.

– Ни за что, – резко отвечаю я.

И больше не говорю Бессонову ни слова. Просто иду, стараясь не смотреть в его сторону, и делаю вид, что ничья машина тут рядом со мной не едет. Наконец показывается здание аптеки, возле которого я могу свернуть с пешеходной дорожки в сторону своего двора, но едва я делаю шаг в ту сторону, как Бессонов тормозит машину, быстро выбирается из нее и встает, преграждая мне дорогу.

– Давай провожу, Блошка. Тебе куда?

– Никуда, – упрямо вскидываю я голову.

Еще не хватало ему свой адрес сливать, мало ли для чего ему это нужно!