Дверь внезапно распахивается, и на пороге возникает Доггер, пыхтя, как паровоз. На миг решаю, что сейчас даст пощечину, но вместо этого выхватывает документы из моих рук и угрожающе нависает.
– Я от вас не ожидал такой… такого… поведения. Такого несносного поведения.
Что за викторианский лексикон – несносное поведение? Так говорила гувернантка, когда я подкидывала ей в суп лягушку. Я встаю, вскидываю голову, я готова ответить, но вдруг картинка складывается, и рот раскрывается, как у деревенской дурочки:
– Боже, так вы были любовником отца.
У него желваки взбухают, а глаза угрожающе суживаются. Доггер сжимает кулак – бумаги хрустят, мнутся.
– Как вы додумались до такой несусветной ереси?!
– Вы сказали, что приезжали в Харвуд-Хаус, но я вас не помню. Вы не женаты, хотя вам около сорока. Вы работали с отцом, и вас явно связывала тесная дружба, если он обратился к вам с такой просьбой. – В конце голос сбивается на пришептывание, хорошо тут нет портрета леди Луизы.
– Я был помолвлен!
– А отец женат, это ничего не доказывает.
– Я что, вам должен доказывать, что я не гомосексуалист? Вы в своем уме, Агата?!
– Так вы не гомосексуалист?
– Нет, боже! – Доггер смотрит на меня быстро вверх-вниз, вниз-вверх, глаза так и бегают, и отворачивается. Так всматривается в отрез карамельного гофре, будто ничего интереснее в жизни не видел.
– Простите. Мне неловко. – Тщательно расправляю юбку, каждую складку, чтобы не поднимать глаз – изображаю стыд, не ощущая его. Напротив, я очень довольна: он был – о, как же люблю прошедшее время – помолвлен, а значит, чисто теоретически, я для Доггера более интересна, чем, скажем, Мэттью. Это, не буду лукавить, греет душу.
– Мне тоже! – Наклоняет голову вниз, собираясь с мыслями. – Ладно, ничего. Теперь, когда прояснили этот вопрос, мы можем выйти из чулана, я думаю? Тут пыльно, я могу начать чихать, и вы оглохнете. – Мне кажется, дело в другом, мы одни, и Доггер стоит непозволительно близко ко мне. Не могу сказать, что я против.
– Как вы меня нашли?
– Понятия не имею, я дернул пару дверей наугад, за третьей дверью были вы.
Доггер нравится дому, он зарекомендовал себя хорошим компаньоном, и сейчас неподходящая ситуация для роли смелой и независимой женщины – следует рассказать про письмо. Да, определенно.
– Я бы хотела добавить пару штрихов к происходящему, хотя вы отказались добровольно делиться подробностями ситуации.
Доггер открывает дверь, пропуская меня вперед. Получается, чтобы разбудить в нем хорошие манеры, нужны обвинения в гомосексуализме? Забавно, ничего не скажешь, надо запомнить.
– Агата, я же объяснял, я не в праве распоряжаться чужими тайнами… Тем более, для вас и так слишком много новостей.
– Не решайте за меня.
– Простите. Просто мне тяжело понять ваше состояние… Сперва вы были…
Он мнется, подбирая слово. «Невыносимая» – вот правильное, но я не буду подсказывать.
– Говорите.
– Как генерал. – Доггер быстро смотрит на меня, видимо, проверяя не хлопнулась ли я, или какой там Мэттью использовал глагол. Может, я и не права, но быть генералом – не самая плохая черта характера. – А потом смягчились, и теперь я думаю, какое состояние для вас является нормальным.
– Оба. Вы сможете добраться до кабинета?
– Думаю, да. Если что, буду дергать все двери наугад. У меня это хорошо выходит.
– Хорошо, ждите меня там.
* * *
Доггер несколько раз перечитывает письмо, я наблюдаю за тем, как быстро бегают его глаза.
– Тут четыре ошибки.
– Да, я заметила.
– Что еще вы заметили? – Это походит на экзамен, но я не тешу себя иллюзией – Доггер не намеревается развивать мои аналитические способности, я не Ватсон, да и он вряд ли играет на скрипке. Скорее, Доггер просто не хочет сказать лишнего. Так что все же была за секретная организация? Какое-то из пяти «Ми»? Но они вроде бы не секретные.
– Уничижительный тон. Я могу ошибаться, но письма, адресованные отцу, были написаны куда как более сдержанно.
– Согласен. Это написал кто-то другой… Или тот, о ком я думаю, окончательно сбрендил, что также нельзя исключать. Конкретно это письмо составлено бездарно. Еще и написано от руки. Кто так делает? – Он явно говорит сам с собой, голос затихает, как радио на коротких частотах, я боюсь даже слишком громко вдохнуть, чтобы он не опомнился и не замолчал. – Если бы не криптограммы, я бы подумал, что развлекается кто-то из деревни. Но письма связаны. Мне надо понять, кто из двух мог написать. Когда Агастус умер, я сообщил… – Все же осекается. – Вы не замечали в последнее время каких-то новых людей в округе?
– Вас.
– Это похвально – подозревать всех, но давайте меня исключим и из этого списка.
– Хорошо, как скажете.
– В деревне есть паб?
– «Рука висельника и курица».
– Это два паба?
– Нет, один.
– Я боюсь спросить, откуда такое название. – Он переворачивает письмо, зачем-то поднимает его на свет, разглядывает.
– Мэттью рассказывал, что на этом месте повесили человека, который крал у Ласселсов скот. Но Мэттью любит приукрасить. Он не упоминал, как ему на руки упала Ава Гарднер? Если еще нет, не вздумайте спрашивать, это история на час.
– А курица тут при чем? Курицы не относятся к скоту, насколько мне известно. – Всю часть про Мэттью Доггер игнорирует.
– Для красоты? Извините, я правда не знаю.
– Думаю, нам надо туда наведаться. Обычно в пабах…
– Нам? Я не могу пойти в паб. Все будут смотреть на меня, и никто ничего вам не расскажет. Возьмите Милли, ее сестра там служит разносчицей. Она вам поможет. Тем более Милли часто меняет… – Я прикусываю свой раздвоенный язык. – Ухажеров. Милли часто меняет ухажеров, несколько лет назад я кинула в одного подушкой из окна своей спальни. Этот идиот – Нэд с фермы – перепутал стороны дома и орал «Bésame mucho» в два часа ночи. Какой бред, боже ты мой.
– Это могут расценить, что я пригласил ее на свидание. Это вас не смущает?
Доггер заглядывает мне в глаза. Опять. Снова. Ему следует избавиться от этой привычки и еще от потребности задавать подобного рода вопросы. Может, мне еще и объяснить, почему на самом деле не могу идти в паб? Точнее, главную причину? Там слишком много народа, от напряжения снова начну вести себя как леди Луиза, что неприемлемо.
– Нет. Мне надо работать.
– И еще вопрос. Вы с кем-то обсуждали тему своего замужества?
Если еще никто не учредил день неловкости, то сегодняшняя дата подходит как нельзя лучше.
– Никогда и ни с кем.
– Тогда пальцем в небо. Все женщины хотят замуж, и вы тоже хотите.
– Не все жен…
– Я понял, Агата, спасибо. – Он смотрит на меня как будто с иронией. И что же я сказала ироничного? Возможно, иронично следующее: не только я не хочу замуж, но и замужество меня не хочет – предложений не поступало. Это вызывает достаточно сложное чувство, и иногда мне кажется, что многое из происходящего со мной – следствие механизмов защиты: на самом деле я не прямолинейна, а испугана и подавлена. Впрочем, лучше в это не углубляться, излишняя рефлексия не свойственна моему классу, моему классу свойственно желание чувствовать себя особенными и великолепными – не более. – Боюсь, я должен еще некоторое время обременить вас своим присутствием в Харвуд-Хаусе, чтобы разобраться с этой проблемой. В которую я очень прошу вас не влезать.
Последнее слово Доггер выделяет голосом. «Не влезать». Помнится, около наших подъездных ворот раньше стояла табличка «Не залезать. Вы либо упадете, либо я вас пристрелю». Ее поставил отец после того, как деревенские ребята повадились забираться на ворота и в итоге отломили крыло у сфинкса. Я чувствую, как нижняя челюсть упрямо выдвигается, и едва успеваю ее остановить. Не влезать. Хорошо. Если Доггер старше, опытнее и умнее меня, это не дает ему право… На самом деле дает, но можно было это и не озвучивать. Не влезать. Ха.
