История любовных побед от Античности до наших дней - Болонь Жан-Клод

И наконец, куртуазия никоим образом не в состоянии регулировать отношения между простолюдинами, а последние, как известно, составляли в те времена подавляющее большинство населения. Им остается та же любовь, что доступна животным, то есть примитивно-чувственная. А при всем том им тоже навязана мораль, запрещающая любую плотскую связь вне брака. «Евангелие под веретено» (старинное издание канонического текста с комментариями) упоминает о любовных игрищах, допускающих по меньшей мере один контакт со столь очевидными сексуальными коннотациями, что почтенные кумушки считают их запретными.

Скажем, «съесть последнюю вишенку» означает, что тот, кому эта последняя достанется, и в брак вступит последним, так что, если влюбленные станут лакомиться вишнями вдвоем, у них мало шансов стать мужем и женой. Также им не следует хлебать свой суп «в потемках», то есть украдкой, — это примета, что муж будет непостоянным. За такими загадочными выражениями, за играми, нигде в иных местах не упоминаемыми, быть может, кроется просто-напросто осуждение добрачных половых сношений. Зато вступать в брак девственными эта книга не рекомендует, ибо если оба супруга в первую брачную ночь окажутся невинными, они рискуют произвести на свет слабоумное потомство.

ИДЕАЛЬНЫЙ ВЛЮБЛЕННЫЙ НА РАСПУТЬЕ

Последствием моды на «утонченную любовь», захлестнувшей рыцарство, стало то, что даже вне этой среды, на которую она была рассчитана, начали принимать в расчет чувства женщины, стараться их понять. Разумеется, об изобретении кадрежа речь пока не идет — чаще всего довольствовались рецептами, почерпнутыми у Овидия. Но симптоматичен сам факт, что они снова пригодились. Такой успех древнеримского поэта в Средние века позволил его тогдашним ценителям говорить об «aetas ovidiana» — «Овидиевой эре», в продолжение которой он успел подвести окончательный итог и любовной науке, и своей горькой судьбе.

Перво-наперво поговорим о том, каким образом античное «Искусство любви» переосмыслялось в ту эпоху. Нет ничего удивительного в том, что куртуазные романисты XII столетия не раз ссылаются на него. Кретьен де Труа даже упоминает о его переводе в списке своих сочинений (сам текст, увы, не сохранился). А между тем мудрено приложить к теории «утонченной любви» практические рекомендации автора, умышленно циничного, зачастую непристойного, вступающие в резкое противоречие с куртуазной моралью!

Чтобы прочесть Овидия, как его стали понимать тогда, на них надлежит смотреть под иным углом зрения. Ничего доброго невозможно ждать от Природы, падшей по вине согрешившего Адама, ставшей источником дьявольских искушений. Таким образом, вожделение, пробуждаемое соблазном, осуждается с точки зрения как просто христианского, так и куртуазного миропонимания. Столкнувшись с такой проблемой, как желание, первое может противопоставить ему только брак, второе — только непреклонную чистоту.

Чтобы признать желание позитивной силой, нужно, чтобы Природа была реабилитирована. Такой натуралистический, идущий от Аристотеля взгляд на вещи появился в XIII веке и продержался до 1277 года, когда Сорбонна осудила его, усмотрев тут признаки недозволенной свободы мысли и нравов. Ни похоть, ни наслаждение не предосудительны в глазах медицины, порицающей лишь крайности в удовлетворении первой и погоне за вторым. Подобные эксцессы надлежит умерять воздержанностью, но ее благое действие тормозят дурные врожденные наклонности и недостаток воспитания. Исправлять их — задача врача. Здесь содержится намек, пусть и не столь откровенный, на возможность оправдать похоть, если она не слишком разнузданна. А стало быть, и оправдание кадрежа: стремиться к обольщению дев законно, ибо того требует Природа.

Вот тот контекст, в котором следует воспринимать многочисленные переложения «Искусства любви», увидевшие свет между 1200 и 1300 годом, такие, как «Искусник Овидий» мэтра Элии, «Искусство похождений» Жака Амьенского, «Искусство любви» Гиара, а также англо-нормандские сочинения «Дружественость истинной любви», «Ключ любви» и, наконец, «Искусство ухаживаний». Очертить круг публики, которой все эти произведения были адресованы, не просто, ведь они соотносятся как с эпохой Овидия, так и с XIII веком. Разумеется, они обращены к тем, кто умеет читать, отчасти, возможно, и к духовенству, для представителей коего маневры соблазнителей могли служить предметом абстрактного изучения, а не руководством к прямому действию. Но мир, что описывают эти книги, — Средневековье со всеми его приметами, с ярмарками и турнирами. Некоторые, как мэтр Элия, воодушевленно живописуют Париж, особую вселенную, где встречаешь «прекрасных и нежных плоскогрудых дев», с которыми никто не сравнится во владении Венериным искусством. В других текстах, вышедших из-под пера авторов-провинциалов, подобно «Ключу любви», все несколько иначе — там визит монарха может быть изображен как некое исключительное событие.

По поводу цели и пускаемых в ход средств особых разночтений не наблюдается: речь идет о поисках не жены, а подруги. Женщин опутывают, раскидывают им сети, пользуясь всеми ухищрениями искусства, ибо, как говорит мэтр Элия, «та, что должна стать твоей подругой, не упадет к тебе с неба». Бесцеремонно используется охотничий термин: «Псу нужна хитрость, чтобы лисицу поймать». Охотиться на чужих землях ничуть не зазорно, мэтр Элия и Жак Амьенский безо всякого стеснения делятся своими рецептами соблазнения замужних. Нечего и думать, что здесь что-то почерпнуто из Античности. Мэтр Элия говорит о ситуациях, неразрывно связанных со средневековым обиходом. Рыцарь отправляется ко двору или идет на войну, он там задержится не меньше, чем на полмесяца: удобный момент для того, чтобы его покинутая жена пригласила к себе друга. Того лучше, если муж торговец, тогда он может оставить жену без присмотра даже месяцев на семь.

Все это, разумеется, объясняет, почему в Дантовом аду соблазнители заточены в круге, предназначенном для обманщиков, вместе с Ясоном, прельстившим Гипсипилу сладкими речами и позами и бросившим ее с ребенком во чреве, и с куртизанкой Фаидой, что обещала любовь, которой не ведала. Одного хлещут бичами, другая «себя ногтями грязными скребет, / Косматая и гнусная паскуда, / И то присядет, то опять вскокнет».

ВСТРЕЧА

Прежде всего — как наладить контакт? Места, удобные для кадрежа, вдохновенно указал еще Овидий, по крайней мере, их дух он уловил, ведь в мире Средневековья они зачастую те же, да не те. Общественные места, да, разумеется. Но вместо цирков и амфитеатров предпочтение теперь оказывают рынкам и церквам, встречаются на состязаниях, танцах, зрелищах (например, на выступлениях фокусников). Мэтр Элия более прочих тяготеет к Овидию в своих, порой неуклюжих, попытках следовать его подходам. Он учит, что, заводя разговор, лучше толковать о священнослужителях и мирянах, нежели о скаковых конюшнях! Но спрашивается: как можно, будучи на ярмарке, прогнать прочь нахала, который толкает красавицу коленом в спину? Когда речь идет об античном театре, это понятнее: там у сидений не было спинок и соперник, расположившись ступенью выше, мог прибегнуть к такому способу, чтобы привлечь к себе внимание.

Чтобы на публике заинтересовать того или ту, кого хочешь прельстить, прибегают к знакам (nutus), сигналам (indicia), признакам (signa) и вздохам (suspiria). Сигналы суть прямые жесты: можно, к примеру, строить глазки или «изображать рукой». Бонкомпаньо описывает оба этих сигнала как взаимосвязанные: «Есть такой знак жестом, когда женщина, улыбнувшись, на миг слегка раскрывает ладонь правой руки и левый глаз, отчего в сердце влюбленного рождается неописуемый восторг, порыв, который часто заставляет его превзойти самого себя». Женщина может также указать перстом на свою грудь, на миг приподнять покрывало или сдвинуть шарф, чтобы дать полюбоваться своими волосами, поправляя подбитый мехом плащ, показать, какие у нее красивые руки. «На самом деле ловкая женщина способна при всех подавать знаки осторожно, обиняком, так, что никто ее не уличит».