Далее следователь перешел к установлению круга лиц, разделявших “контрреволюционные” взгляды Розенфельд, и добился от Мухановой следующих показаний:
По моим наблюдениям, [о настроениях Розенфельд] должны были знать: Давыдова, Бураго и работающая в Секретариате т. Енукидзе Трещалина… Давыдова – дворянка, работает в Правительственной библиотеке, антисоветски настроенная; Бураго – дворянка, также настроенная антисоветски. Обе они передавали мне клевету в связи со смертью Аллилуевой, аналогичную той, которую мне передавала Розенфельд. Трещалина близка к Розенфельд. Сама она дочь купца. С именем Трещалиной связаны распространяемые Розенфельд и Давыдовой клеветнические слухи о личной жизни руководителей партии и правительства. Трещалиной протежирует тов. Енукидзе, который, по ее словам, к ней относится как отец родной. Мне известно с ее слов и со слов Розенфельд, что Трещалина часто посещает т. Енукидзе на даче [129].
Настало время и для компромата на Енукидзе:
Розенфельд сама бывала на даче у Енукидзе… с сотрудницей библиотеки Кремля Раевской, урожденной княжной Урусовой, и Трещалиной. Трещалина сообщила Розенфельд, что А. С. Енукидзе понравилась Раевская и он просил ее привезти к нему на дачу. Аналогичное приглашение от Енукидзе получила через Трещалину и Розенфельд. Это приглашение было принято, и поездка на дачу состоялась [130].
Что касается Елены Сатировны Трещалиной, то с ее именем связана одна из версий самоубийства жены Сталина. В базе данных репрессированных “Открытый список” имеются данные о ее аресте 16 января 1937 года. Она не была арестована по “кремлевскому делу” и еще присутствовала в списке сотрудников Секретариата Президиума ЦИК СССР по состоянию на 5 марта 1935 года в качестве “старшего референта по протокольным делам” [131]. Присутствует в этом списке и Ирина Калистратовна Гогуа, которая в отличие от Трещалиной все же стала фигуранткой “кремлевского дела”, но умудрилась пережить Большой террор. Много позже Ирина расскажет интервьюерше:
Я знаю обстоятельства самоубийства Нади [Аллилуевой]. Дело было, кажется, в ноябрьские праздники, я всегда путаю. Они все были у Ворошилова. И Надя сидела напротив Иосифа Виссарионовича. Он, как всегда, ломал папиросу, набивал трубку и курил. Потом скатал шарик, стрельнул и попал Наде в глаз. И вот Надя, при ее очень большой выдержанности, что‐то резко сказала ему об азиатской шутке. Он вскочил, обхамил ее по первому классу, тут же позвонил по телефону, заказал машину и позвонил Леле [Трещалиной]. А Леля Т[рещалина] работала у нас в аппарате, заведовала протокольным отделом. Говорят, во время гражданской войны где‐то на фронте у нее были какие‐то отношения с Иосифом. Леля была единственным человеком, у которого стояла вертушка. И иногда раздавался звонок, Леля бежала к Авелю [Енукидзе] и исчезала. Иосиф уехал. Надя какое‐то время побыла и ушла домой. В два часа ночи к Авелю пришел Ворошилов и сказал, что ему очень не понравилось лицо Нади, когда она уходила. Авель говорит, пойдем лучше утром. Когда я буду идти на работу, зайду обязательно. Няня детей рассказывала, что Надя пришла, прошла в детскую, разбудила детей, плакала, потом сказала, что идет спать, чтоб ее до восьми утра не будили. Выстрела никто не слышал, а когда пришли, она была мертва [132].
Как видим, воспоминания Ирины Гогуа и показания Екатерины Мухановой на следствии друг другу отнюдь не противоречат в том, что касается близкого знакомства Трещалиной и Енукидзе.
17
Тут надо еще отметить, что следователи задавали вопросы не просто так, придумывая их прямо на ходу. У чекистов имелся определенный план, составленный на основе “соцзаказа” (так на чекистском жаргоне назывались распоряжения кремлевского начальства). Поэтому при развороте столь важных дел, как “кремлевское”, совещания членов следовательской бригады проводились чуть ли не ежедневно [133]. В данном случае проводил совещания сам начальник СПО Георгий Молчанов (не исключено, что иногда и под руководством замнаркома внутренних дел Я. С. Агранова). Молчанов выслушивал доклады следователей и на основе этих докладов решал, какую тактику допроса использовать в том или ином случае, какие вопросы ставить подследственным, каким “линиям” и “направлениям” следствия отдавать приоритет. До конца первой декады февраля следствие вели исключительно следователи СПО (сам Молчанов, его заместитель Люшков, начальник 2‐го отделения СПО Каган и его заместитель Сидоров (за исключением, может быть, первичного допроса К. И. Синелобовой, где случайно или намеренно не указаны фамилии следователей, проводивших допрос и составлявших протокол), с середины февраля в связи с расширением круга подозреваемых стали привлекать следователей из других отделов ГУГБ (из Особого отдела, Экономического, Иностранного). Возможно, на одном из совещаний в СПО была дана отмашка на добычу компромата на Енукидзе. Ведь от кого, в самом деле, исходят все эти слухи о “неестественной” смерти Аллилуевой? По воспоминаниям сталинской дочери Светланы Аллилуевой, Авель был одним из первых, примчавшихся в квартиру Сталина на зов экономки Каролины Тиль, обнаружившей мертвую жену Сталина (Светлана, конечно, сама при этом не присутствовала, но наверняка разговоры об этом впоследствии слышала неоднократно). Учитывая болезненную мнительность вождя, он вполне мог подозревать Енукидзе в излишней болтливости, и эти подозрения в определенных обстоятельствах могли вызывать у него вспышки гнева. Поэтому вполне вероятно получение чекистами прямых указаний по поводу Енукидзе – во всяком случае, мы видели, что во время допроса Мухановой следователь Каган не стеснял себя в формулировках. Охарактеризовав Е. Ю. Раевскую как “женщину легкого поведения” и выяснив, что Нина Розенфельд, приглашая Раевскую на дачу к Енукидзе, якобы вполне соглашалась с подобной характеристикой, он задал Мухановой откровенный вопрос:
Что же, Розенфельд являлась в данном случае поставщицей живого товара? [134]
И записал ответ Мухановой:
Поскольку Розенфельд знала, что из себя представляет Раевская, – это так [135].
Что и говорить – картина вырисовывалась довольно неприглядная: в Кремле процветал прием классово чуждых лиц на работу в обмен на интимные услуги, а некоторым высокопоставленным руководителям поставлялся “живой товар”. И это на шестнадцатом году советской власти! Из протокола мы не можем судить, охватило ли следователя-большевика возмущение при выявлении столь пикантных подробностей. Но, думается, что вряд ли это выбило его из колеи – ведь за время своей работы в органах приходилось слышать и не такое. Вероятнее всего, Моисей Аронович ограничился циничной ухмылкой и перешел к следующей важной теме. Из текста протокола следует, что на основе “оперативных данных”, имевшихся у чекистов, им было известно о связях Е. К. Мухановой с “иностранцами”. Следователь Каган предложил Екатерине эти связи перечислить. Долго перечислять не пришлось, список состоял из единственного пункта.
Да, я поддерживала связь с сотрудницей английского консульства в Москве Бенгсон Ниной Конрадовной. Познакомилась я с ней в доме отдыха Большого Академического Государственного театра СССР в Макопсэ (между Туапсе и Сочи) в 1933 г. После приезда в Москву из дома отдыха я в течение 1933–34 г. была у Бенгсон 4 раза; один раз она была у меня на квартире [136].
