Анатомия «кремлевского дела» - Красноперов Василий Макарович

Рассказав по требованию следователя, каким образом она устроилась на работу в Кремль и кем работала до поступления в библиотеку, Клавдия тут же признала свою вину “в распространении клеветнических слухов и провокации в отношении руководства партии”. Она, дескать, говорила, что “Н. С. Аллилуева не умерла от аппендицита, а что ее отравил тов. Сталин” (особенно забавно в этом контексте выглядит слово “тов.”, которое следователь почему‐то не вычеркнул, похожие упущения иногда встречаются и в других протоколах “кремлевского дела”). Тут же назвала она и источник клеветы – своего брата А. И. Синелобова, порученца при Управлении коменданта Кремля, – и рассказала, будто своими ушами слышала, как брат передавал эту клевету, а также “гнусные сплетни и провокации о личной жизни тт. Сталина, Молотова, Ворошилова и Калинина” своему приятелю командиру РККА И. Д. Гаврикову. На вопрос следователя о круге знакомств брата Клавдия среди прочих назвала помощников коменданта Кремля В. Г. Дорошина и И. Е. Павлова, начальника АХО Управления комендатуры Кремля П. Ф. Полякова, начальника ПВО Кремля П. И. Жиромского. Результатом этой части показаний Синелобовой стал арест ее брата А. И. Синелобова 30 или 31 января 1935 года.

Во второй части показаний речь пошла о сотрудницах библиотеки. Синелобова призналась:

и почему‐то добавила в этот список уборщицу сталинской квартиры Корчагину. Корчагина в Правительственной библиотеке никогда не работала, а познакомилась с Синелобовой в ведомственном доме отдыха “Тетьково” в 1933 году. В этом же протоколе несколько позже Клавдия Ивановна упомянула сотрудниц библиотеки Н. И. Бураго и З. И. Давыдову. Следователя особенно заинтересовали библиотекарши Раевская и Розенфельд. 27 января последовал арест Розенфельд и ее сына Бориса, а 29‐го арестовали Раевскую. Из докладной записки Агранова от 2 февраля 1935 года видно, что следствие считало этих сотрудниц “изобличенными” показаниями Синелобовой несмотря на то, что те на первых допросах отказывались признать свою вину. 7 февраля чекисты произвели дополнительные аресты в Правительственной библиотеке. Были арестованы “дворянка” Бураго и комсомолка Гордеева. Скорее всего, в тот же день была арестована и Екатерина Муханова.

15

Таким образом, в результате допроса Клавдии Синелобовой был очерчен круг “подозреваемых лиц”, то есть лиц, намеченных чекистами для использования на первом этапе разворота “кремлевского дела”. Однако по недостатку документов мы не можем полностью отбросить вероятность того, что арест Розенфельдов был спланирован заранее, еще до получения показаний Синелобовой на Нину Розенфельд, – об этом косвенно свидетельствует его дата. Да и Борис Розенфельд наверняка находился на учете ОГПУ/НКВД в связи с былой симпатией к “новой оппозиции”, одним из лидеров которой был его дядя Лев Каменев.

Вполне возможно, что следователи поначалу решили представить именно Розенфельд и Раевскую главными фигурантами “кремлевского дела” по линии Правительственной библиотеки. Однако Розенфельд долгое время (всю первую декаду февраля) отказывалась от сотрудничества со следствием, а допрос Раевской (протокол которого датирован 8 февраля) показал, что ее отношения с Розенфельд не были близкими и ограничивались лишь совместной поездкой к Енукидзе на дачу. Да это и понятно – слишком велика была разница в возрасте. Все же Раевская была обречена стать важной участницей “заговора” – ведь она единственная была “настоящей княжной”, а таким “материалом” чекисты не привыкли разбрасываться. Первоначально Лёну допрашивал сам Люшков (позже подключили следователей Кагана и Сидорова). Первый допрос Раевской состоялся 30 января, но протокол его Сталину не направлялся. Из его содержания известно лишь то, что следователь спросил у Лёны, почему она при поступлении на работу в Кремль скрыла в анкете свое дворянское происхождение, а также выяснил, что в беседах с другими библиотекаршами она интересовалась охраной Кремля, изменением маршрута прохода в Кремль и обсуждала “вопрос о возможности проникновения в Кремль террористов”. Вскоре следователь Каган предъявил Лёне “постановление об избрании меры пресечения и предъявлении обвинения”, из которого вытекало, что Лёну подозревают в распространении “злостных провокационных слухов” и привлекают в качестве обвиняемой по статье 58–10 УК РСФСР [114]. А на допросе 8 февраля Лёна сама призналась, что участвовала в “клеветнических разговорах”:

Здесь Лёна вступала на зыбкую почву, чем не преминул воспользоваться следователь:

Пришлось Лёне отвечать:

(Напомним, что библиотекарша Александра Егорова была женой начальника высшей школы им. ВЦИК комбрига Н. Г. Егорова и, насколько известно, по “кремлевскому делу” не привлекалась, как и сам комбриг, очередь которого быть отправленным под каток репрессий настала лишь в 1937 году.)

Интересовался следователь и еще одним вопросом, которому с самого начала придавалось большое значение: кто из сотрудников и при каких обстоятельствах направлялся для работы в личных библиотеках членов правительства. Лёна показала, что знает о направлении Коновой и Симак в библиотеку В. В. Куйбышева. На этом, собственно, допрос 8 февраля и закончился.

Десятым февраля датирован протокол допроса старшего библиотекаря, комсомолки П. И. Гордеевой. 28‐летняя Полина Гордеева с 1926 года работала в Кремле в библиотеке ВЦИК, а при слиянии ее с библиотекой СНК – в Правительственной библиотеке. Она подтвердила следователю Кагану, что слышала версию об убийстве или отравлении Н. С. Аллилуевой от Синелобовой и Розенфельд: