Анатомия «кремлевского дела» - Красноперов Василий Макарович

Когда чекистское начальство решило привлечь по “кремлевскому делу” библиотекарш Правительственной библиотеки, Лёну Раевскую арестовали одной из первых. Муж Лёны Сергей Петрович, переживший Большой террор, позже вспоминал:

13

Анализ показаний арестованных по “кремлевскому делу” приходится проводить по доступным в настоящее время протоколам допросов (малая часть этой работы выполнена в разделе о следствии над кремлевскими уборщицами). Речь идет о протоколах, которые направлялись чекистами Сталину и Ежову. Из сопоставления протоколов, хранящихся в фонде Ежова (Ф. 671), частично в личном фонде Сталина (Ф. 558) в РГАСПИ, и тех, что опубликованы в сборнике “Лубянка. Сталин и ВЧК – ГПУ – ОГПУ – НКВД. Архив Сталина. Документы высших органов партийной и государственной власти. Январь 1922 – декабрь 1936” со ссылкой на АП РФ, видно, что Ежову в начальный период следствия не присылались некоторые сопроводительные записки Ягоды к протоколам с изложением хода следствия. Это могло быть связано с тем, что Ежов подключился к следствию не с самого начала, а, по‐видимому, лишь со второй декады февраля (с 11 января по 19 февраля Ежов даже не появлялся в кабинете у Сталина в Кремле). 12 февраля 1935 года начальник СПО ГУГБ Г. А. Молчанов направил Ежову экземпляр № 6 “Сборника № 1 протоколов допросов по делу – Дорошина В. Г., Лукьянова И. П., Синелобова А. И., Мухановой Е. К. и др.” [108]. После этого Ежов стал своевременно получать копии протоколов, направляемых Сталину (но при этом все равно сопроводительные записки, предназначенные для Сталина, были более подробными, с перечислением мер, планируемых чекистами, а Ежову в качестве сопроводительных записок слали лишь перечни протоколов допросов). Понятно, что чекисты направляли “наверх” далеко не все протоколы допросов, а лишь тщательно отобранные и отредактированные. Для полного изучения “кремлевского дела” необходим доступ ко всем его документам, хранящимся в Центральном архиве ФСБ. Однако уже сейчас ничто не может нам помешать проанализировать те показания, доступ к которым не затруднен, с той оговоркой, что из‐за неполноты картины имеются серьезные затруднения в реконструкции логики следствия. К тому же целесообразность анализа “кремлевского дела” лишь по документам из фонда Ежова в РГАСПИ оправдывается тем обстоятельством, что отчеты наверх, циркулярное письмо ЦК, а впоследствии и сообщение на июньском пленуме ЦК 1935 года – то есть конечные результаты всего “дела” – вырабатывались Ежовым на основе именно этих документов.

Думается также, что при анализе следует исходить из того, что задачей следствия было отнюдь не раскрытие совершенного преступления, а его сочинение, изобретение, то есть демонстрация того, что вымышленные “хозяином” вражеские действия действительно имели место; поэтому можно констатировать, что у следствия изначально имелась определенная заданная руководством цель и, соответственно, некая, пусть на первых порах весьма нечеткая и неконкретная, схема “преступления”, под которую подгонялись показания подследственных. Эта схема уточнялась, конкретизировалась и корректировалась по ходу следствия в зависимости от получаемых следователями показаний, предсказать содержание которых целиком заранее было все‐таки невозможно.

14

Как уже говорилось, следственные действия по “кремлевскому делу” начались 20 января 1935 года, не исключено, что после совещания в кабинете у Сталина днем ранее. На совещании присутствовали нарком внутренних дел Ягода и начальник Оперода Паукер, которые вошли в кабинет в 16.10. В 16.35 к ним присоединился Каганович. В 17.00 вошли Енукидзе и комендант Кремля Петерсон, в 17.40 пришел Ворошилов. Енукидзе пробыл в кабинете всего один час. Петерсон, Ягода и Паукер задержались еще на 40 минут [109]. Возможно, именно в этот день Сталин дал команду выяснить, кто распространяет неприятные ему сплетни. Что же заставило Сталина инициировать “кремлевское дело”? Анализ донесений осведомителя о разговорах уборщиц позволяет сделать вывод, что привести его в ярость могло высказывание уборщицы Авдеевой о том, что он “убил свою жену”. Две других уборщицы лишь выразили зависть по поводу слишком роскошной, по их мнению, жизни Сталина или отрицательных черт его характера, что вождя вряд ли задело бы столь сильно. Именно Авдеева была допрошена в первую очередь и первой была арестована. Из докладной записки Ягоды № 55173 от 20 января 1935 года [110] мы знаем, что вслед за Авдеевой были намечены к аресту уборщицы Катынская и Константинова, но дальше – информационный провал. Непонятно, как именно развивались дальнейшие события. В следующей докладной записке № 55270 от 2 февраля 1935 года [111] за подписью заместителя председателя ОГПУ (sic!) Агранова со ссылкой на № 55173 приводятся дополнительные сведения: арестованы уборщицы Катынская и Константинова, а также телефонистка Кочетова и письмоносица Орлова. И неожиданно сообщается, что арестованы сотрудницы библиотеки Синелобова, Розенфельд и Раевская, причем именно от Синелобовой были получены инкриминирующие показания в отношении двух последних. Каким образом следствие вышло на Клавдию Синелобову – не сообщается. В качестве одной из версий можно осторожно предположить, что Синелобова была секретным сотрудником СПО НКВД и чекисты использовали привычную схему фабрикации “липовых” дел, жертвуя для этого своим агентом, – данная версия вполне объясняет успешное “выдвижение” беспартийной Синелобовой из уборщиц в библиотекари, над коим подтрунивал Сталин. Можно сделать еще одно предположение: Синелобова была арестована первой из сотрудников библиотеки, может быть на день раньше Розенфельд. Первый протокол ее допроса датирован 10 февраля, но по его содержанию, которое Агранов пересказал Сталину еще 2 февраля, видно, что эти показания были даны намного раньше и именно они легли в основу всех арестов, упомянутых в докладной записке Агранова № 55270.

Допустим, что Клавдию Синелобову арестовали первой из библиотекарш. Рассмотрим ее показания, датированные 10 февраля [112]. Как уже говорилось, подписи следователя под отпечатанной на машинке архивной копией протокола нет. Но разумеется, нет и никаких сомнений в том, что протокол написан именно следователем и ему же принадлежат все содержащиеся в нем формулировки (другое дело, что личность следователя, проводившего первый допрос Синелобовой, остается под вопросом – последующие ее допросы вел знаменитый следовательский дуэт Д. М. Дмитриев – И. И. Черток, действовавший под крылом у начальника ЭКО ГУГБ Л. Г. Миронова). Тут следует сделать оговорку: при анализе показаний подследственных мы – исключительно для удобства изложения – будем считать, что подследственные сами отвечали на вопросы следствия, хотя, разумеется, любой из следователей теоретически мог сочинить любой из протоколов от начала до конца, вынудив затем подследственного уговорами или угрозами его подписать. Так называемые обобщенные протоколы допроса войдут в моду немного позднее, при Ежове, когда следователь будет на основе многочисленных бесед с подследственным и своих записей, сделанных во время этих бесед, самостоятельно сочинять протокол и отдавать его на корректировку другим сотрудникам, призванным строго выдерживать проводимую начальством линию, и уже затем – на подпись допрашиваемому; однако есть данные о том, что зародился этот специфический чекистский жанр еще до расследования “кремлевского дела”.