История Великого мятежа - "лорд Кларендой Эдуард Гайд"

Многие офицеры, ссылаясь на прецеденты прошлого, держались первого мнения: низложив короля, они сумели бы учредить новое правление с большей легкостью, нежели в том случае, если бы он был мертв — ведь его сын не смог бы претендовать на престол при жизни отца, тогда как после его смерти он немедленно объявил бы себя королем, другие англичане тоже стали бы его так называть, и, весьма вероятно, таковым признали бы его прочие короли и государи. Если же оставить короля в живых и держать его в строгом заключении, то впоследствии его можно будет использовать — либо устранить при малейшей попытке переворота. Многие офицеры склонялись ко второму предложению — немедленно расправиться с королем. Из опыта, ими уже полученного, твердили они, явствует, что, пока король жив (а подвергнуть его более строгому заключению, нежели то, в котором находился он до сих пор, просто невозможно), всегда будут составляться планы и заговоры с целью его освобождения. По всему королевству у короля останутся сторонники, которые вскоре будут иметь своих людей на их, офицеров, самых тайных совещаниях и, быть может, проникнут даже в армию; и пока освобождение короля сулит столь высокую награду, было бы слишком опрометчиво ручаться, что кто-либо сможет долго противиться подобному искушению. Но если каждый будет твердо знать, что короля уже нет на свете, то все эти опасения исчезнут, в особенности если они, офицеры, поступят со всей партией короля с той строгостью и бдительностью, какие подсказывает им ныне благоразумие. Вероятно, сторонники этого плана сумели бы взять верх, если бы им удалось добиться согласия Гаммонда, который, однако, еще не утратил совесть до такой степени, чтобы добровольно навлечь на себя столь страшный позор, а без его ведома и потворства осуществить подобный замысел было бы нелегко.

Сторонники третьего предложения — а были это исключительно левеллеры и армейские агитаторы во главе с Айртоном и Гаррисоном — не желали и слышать ни о каких других мерах. Привлечь короля к суду, открыто и на виду у всего света, заявляли они, было бы ничуть не труднее, чем низложить его, ведь Парламент правомочен сделать и то и другое; однако прецедент низложения не пользуется авторитетом в глазах англичан, ибо они видят в этом акте следствие могущества какой-то определенной партии, которая, его совершив, всякий раз подвергала народ еще более жестокому угнетению, нежели все то, что приходилось ему терпеть прежде. Вдобавок эти низложения каждый раз сопровождались жестокими убийствами, тем более гнусными и отвратительными, что ни единый из виновников так и не взял на себя ответственность за свои кровавые деяния. Но если король, по обвинению со стороны негодующего народа, будет привлечен к публичному суду за общеизвестные преступления, им совершенные, и за свое дурное правление, то верховенство народа будет таким образом подтверждено и сделается для всех очевидным. Англичанам эта мера принесет великую пользу, ибо навсегда освободит их от тяжких притеснений, коим подвергал их король и за которые ему теперь следует заплатить полную цену. Такого рода судебный процесс и казнь, где все будет совершаться открыто и у всех на виду, станут суровым уроком для других королей и заложат наилучший и прочнейший фундамент для той новой формы правления, которую они намерены учредить. Никто не возымеет желания стать преемником последнего короля и занять его место, если уразумеет, какого рода ответственность придется ему нести перед народом. Эти доводы (а может быть, сила и настойчивость выдвигавшей их партии) взяли верх, после чего были согласованы и утверждены все формальности предстоящего процесса.

Показалось ли подобного рода судилище, из-за совершенной своей чудовищности, чем-то невообразимым, или же главные действующие лица постарались внушить англичанам мысль о его невозможности, однако, и это чрезвычайно удивительно, люди, желавшие добра королю и всего ближе стоявшие к сцене, где исполняли свои роли участники этой драмы, не верили в существование ужасного замысла, который уже вскоре обнаружился с полной ясностью. Проповедники, громче других звавшие к бою до и в продолжение всей войны, теперь с не меньшим неистовством вопияли против всякого насилия в отношении короля и любых покушений на его свободу, безрассудно утверждая, что Ковенант (из-за которого, по их же вине, он и оказался ныне в столь опасном положении) и есть для него самая надежная защита.

Несколько ранее принц, желая известить Его Величество о состоянии своего здоровья, послал к нему слугу (так, впрочем, и не допущенного к особе короля); теперь же, узнав, что Гаррисон привез короля в Виндзор, а оттуда доставил в Сент-Джеймс, принц (понимавший, что Парламент уже не имеет никакой власти) немедленно отправил другого слугу с письмом к Ферфаксу и военному совету, в коем сообщил, что получать сведения о здоровье и положении своего августейшего родителя он может лишь через общедоступные печатные издания и публикуемые в них известия. Последние же дают ему основание думать, что по окончании переговоров на острове Уайт (где, как он надеется, был заложен фундамент счастливого мира) Его Величество был перевезен в Херст-касл, а оттуда, некими армейскими офицерами, в Виндзор, не без намерения обойтись с ним еще более сурово и подвергнуть судебному преследованию. Подобный слух, хотя и совершенно чудовищный и неправдоподобный сам по себе, не мог оставить его, как любящего сына, равнодушным, и теперь он обращается к ним, офицерам, ибо в настоящую минуту им дано выбирать: воздвигнут ли они вечный памятник собственной верности и благочестию, возвратив своему государю его законные права, а своей родине — мир и благополучие — слава, доселе не часто выпадавшая на долю столь малого числа людей, — либо станут виновниками нескончаемых бедствий королевства, дозволив совершиться и приложив руку к такому деянию, которое у всех христиан, каких бы несходных взглядов они ни держались, вызовет глубочайшую ненависть, как противное устоям любой религии и губительное для прочности и самого существования всякой системы правления. А потому он настоятельно просит и горячо умоляет их самым серьезным образом принять в расчет громадное различие между этими двумя путями, и тогда, в чем он нимало не сомневается, они выберут именно то, что станет для них самым справедливым, безопасным и почетным — сделаться благими орудиями спасения, защиты и реставрации своего короля, коему одному обязаны они хранить верность. Поступив так, каждый из них сможет с полным правом рассчитывать на даруемый чистой совестью душевный мир, исключительное расположение и щедрые милости Его Величества, искреннюю благодарность и признательность всех добрых людей, а также особую и неизменную привязанность самого принца. Письмо это, хотя и с превеликим трудом, удалось вручить самому Ферфаксу, однако побеседовать с ним курьеру принца не позволили; нам лишь известно, что письмо было зачитано на военном совете и отложено в сторону.

Когда короля доставили в Сент-Джеймс, в обращении с ним обнаружились невиданные прежде грубость и варварство. Разговаривать с королем не разрешалось никому, кроме охранявших его солдат; причем некоторые из них допоздна засиживались в его опочивальне, где запросто пили и курили табак, словно в караульной. Королю не дозволяли выходить из опочивальни в другие комнаты ни для молитв, ни для отправления обычных нужд естества; и то и другое ему приходилось делать в их присутствии и на их глазах. Враги короля столь бдительно следили за тем, чтобы их янычары не поддались влиянию невинного государя или голосу собственной совести, угрызаемой творимой ими жестокостью, что распорядились постоянно менять охрану, а потому эти чудовищную службу всякий раз несли новые часовые.

Бесчисленные и неслыханные дерзости, которые довелось претерпеть этому превосходному государю, когда его привели пред гнусное судилище; царственное величие, с каким держался он посреди стольких оскорблений; твердость и решительность в отстаивании своих монарших прав, которые защищал он неопровержимыми ссылками на закон и яснейшими доводами от разума; оглашение страшного приговора невиннейшему человеку на свете; исполнение этого приговора посредством самого отвратительного из убийств, совершенных с тех пор, как был предан смерти наш благословенный Спаситель, а также обстоятельства этой казни; просьбы и обращения благородных особ, стремившихся предотвратить ужасное убийство; лицемерие и обман, ставшие ответом на их ходатайства; святое поведение блаженного мученика, его христианское мужество и терпение в час смерти — все эти подробности так хорошо известны, что, упомянув их здесь еще раз, мы бы только без нужды огорчили и опечалили читателя, сделав ему ненавистным и отвратительным самое наше повествование. А потому мы не скажем больше ни слова об этой прискорбной трагедии, навлекшей столько позора на наш народ и на исповедуемую им религию.