История любовных побед от Античности до наших дней - Болонь Жан-Клод

ИЕРАРХИЯ ЧУВСТВ

Со времен Овидия понятия о любовном чувстве претерпели значительную эволюцию, в этой области появились новые ценности. Разницу между любовью и животным инстинктом стали определять, исходя не из интенсивности чувства, а из его природы. Хотя «изысканная любовь» еще опирается на явственно выраженное желание, оно очищено испытаниями целомудрия и не имеет ничего общего с грубой похотью, уделом поселян. Прикосновению перестали придавать значение, его презирали тем сильнее, что оно связано с похотью, строго говоря, именно в отношении к нему заключается разница между возвышенной любовью и плотской страстью.

Такая иерархия чувств, теоретически осмысленная на исходе Средневековья, решающим образом влияет на способы ведения любовной осады. Чем больше дистанция между ним и ею, тем благороднее чувства, устремленные на то, чтобы наладить между ними контакт, и тем большего уважения требует зарождающаяся таким образом любовь. Видеть и слышать предмет своего обожания можно издали, чтобы обонять его аромат, нужно подойти близко, а чтобы коснуться и испробовать на вкус, надобно сойтись вплотную. Недаром на лице человека глаза расположены сверху, уши и нос — под ними, а в самом низу рот.

Итак, осязательные и вкусовые ощущения, требующие физического контакта, пребывают на нижней ступени иерархической лестницы, да и обоняние презираемо почти в той же степени. Любовь, вызываемая ими, выражается в ласках, поцелуях, совокуплении. Эта оценка чувств, побуждающих к контакту, как низменных, весь этот иерархический подход, зависящий от близости либо отдаленности предмета любви, идет, несомненно, от Аристотеля («О душе»), которого Бадиус трактует следующим образом: «Наслаждения, связанные со вкусом и прикосновением, мы делим с животными, стало быть, их надобно презирать, осуждать и почитать постыдными более всего, что достойно порицания».

Даже стремясь к физическому соприкосновению, было бы неуместно видеть в последнем источник любви. Этим объясняется замешательство авторов переложений Овидия там, где он упоминает о телесных контактах: нельзя же создавать впечатление, будто любовь порождается низменными чувствами. Тот же подход наблюдается у Марсилио Фичино, который, анализируя разновидности чувства, усматривает в них иерархию трех «аффектов»: любви божественной, человеческой и скотской — и помещает «скотскую» ниже двух других «благородных» форм переживания. «Итак, стало быть, всякая Любовь начинается со зрения. Однако Любовь человека созерцательного возвышается от зрения к осознанию, похотливый от зрения нисходит к осязанию, деятельный же продолжает придерживаться зрения».

О сходной иерархии пяти чувств, позволяющих нам познавать мир, — при том что разум, шестое, благороднее их всех, — говорит и Бадиус, одно из произведений которого, «Корабль безумии», целиком построено на этой теме. Описанные три пристрастия (любовь божественная, человеческая и скотская) соответствуют трем градациям нисхождения эмоций: от ощущений высшего порядка (зрительных и слуховых) к низменным (обонятельным, вкусовым, осязательным). На подобную же иерархию, начиная по меньшей мере с Доната (IV век), опираются пять ступеней любовного завоевания: созерцание, слово, прикосновение, поцелуй, коитус. («Prima uisus, secunda alloquii, tertia tactus, quarta osculi, quinta coitus».) Этот пассаж на всем протяжении Средних веков оставался на слуху.

Зрение, высшее из пяти чувств, является и первым в деле соблазнения, оно здесь до такой степени важно, что слепой, по мнению Андре Ле Шаплена, необратимо лишен способности любить. Этот автор и впрямь вводит зрение как основополагающее свойство даже в само определение любви: «Любовь — естественная страсть, которая зарождается от вида красоты существа другого пола и неотступных помышлений об этой красоте». Перегруженная символикой и вертикально ориентированная средневековая мысль весьма широко развивает это общее место. Зрение причастно небесам, ибо при свете все лучше видно, свет же божествен по сути. Между кротом, обреченным земному плену слепышом, и орлом, символом божества, чей пронзительный взор устремлен к солнцу, человек занимает срединное положение: его стопы упираются в землю, глава же подъята к небесам. И к божественным высям ему дано подняться именно посредством зрения.

Выходит, не случайно самая чистая любовь рождается от взгляда, а расцветает в речах, признаниях, любовных песнях. Проходя вначале через благороднейшее из ощущений, она затем позволяет услаждать слух любимого существа. На исходе Средних веков и в начале XVI столетия эта иерархия пользовалась неизменным уважением. Обольщению полагалось происходить в три стадии: зрение (взоры), слух (признание), осязание (половая близость). Чему соответствуют три большие сцены «Ромео и Джульетты»: появление Джульетты на балу Капулетти — зрение, сцена на балконе — слух, затем страстные объятия в спальне — осязание.

Тем понятнее классическая схема, сделавшая общим местом обольщение женщины у ее окна. Помимо такого социального фактора, как вынужденное женское затворничество, это еще и залог чистоты любви, не замутненной низменными ощущениями. Отсюда же, без сомнения, происходит миф о «солнечном ударе» — любви, что сражает мгновенно, с первого взгляда достигая максимальной интенсивности, то есть не имеет времени запятнать себя низменным вожделением. Так, в романе «De duobus amantibus» («О двух влюбленных») Энеа Сильвио Пикколомини, в 1455 году ставшего папой под именем Пия II, безумная любовь с первого взгляда вспыхивает между замужней женщиной из Сиены и благородным молодым немцем. «Он прибыл из Франконии, она из Тосканы; они ни единым словом не обменялись, но по одной лишь игре взоров случилось так, что они пленили друг друга».

У Фичино речь идет о настоящей зачарованности: он и она, погружая свои взоры в глубину очей друг друга, «объединясь во взаимном сиянии, злополучные, вместе испили чашу долгой любви». Таким образом, те, у кого блестящие глаза, даже если их сложение не столь совершенно, легче могут возбуждать любовь. Подобно Ле Шаплену, полагающему, что слепые обречены никогда не узнать любви, Фичино находит, что тем, чьи очи не сверкают, не дано внушать ничего, кроме «умеренной нежности». Что до прочих частей тела, их вид может вызвать лишь «случайные толчки» чувства, но не истинную любовь. Здесь сильнейшим образом проявляется характерная для эпохи преувеличенность в оценке роли зрения как определяющей в том, что касается любовной встречи. Античность такой крайности не знала. Нам же от нее остался миф о пленительном взгляде. «Знаешь, а у тебя красивые глаза» — так говорят, обольщая, даже если то, что Фичино именует «случайными толчками», стало с тех пор играть роль, по меньшей мере столь же важную.

Если любовь упорна и не очищена божественным светом, ей суждено вступить на тот путь нисхождения, который мы прочертили ранее. Тому порукой, к примеру, следующая история, как утверждают, не вымышленная, а якобы случившаяся в 1504 году. Некая дама, будучи замужем за слишком уж престарелым сеньором, влюбилась в дворянина, обитавшего по соседству. Она принялась его «завлекать взглядами и сладострастными позами» — издали, само собой. Когда он это заметил, она начала «пожирать его глазами, наводя на любовные помыслы». Автор уточняет, что «в ту пору они не имели друг от друга иного удовлетворения, кроме расчетов на будущее». Потом начались мимолетные встречи. Жесты влюбленных стали определеннее — теперь стало возможно обнять, поцеловать, положить руку на грудь и «производить тому подобные маленькие приготовления к любви, да так накоротке, как это позволительно только между супругами». Тем не менее они еще, по-видимому, не дошли до коитуса, поскольку мужу, когда он обнаружил их интрижку, пришлось обеспечить им возможность провести ночь наедине, дабы застать их на месте преступления. В этот момент, как подчеркивает автор, они «осознали, что достигли вершины блаженства».

Существует, впрочем, и такая любовь, которая даже возвышеннее той, что рождается очарованным созерцанием. В Средние века верили в ощущения высшего порядка, наиболее чистые, ибо они отрешены от материального. Любить разумом благороднее, чем позволить красоте очаровать тебя. При всей важности последней она в куртуазном романе неизменно уступает обаянию мудрости, которой принадлежит роль главенствующего критерия в выборе обожаемого предмета. Для мужчины же таким критерием является доблесть, бранная слава — это она должна прельщать женщину. В «Романе о Розе», где бог Амур расщедрился на целую лекцию об искусстве любви, он перво-наперво советует мужчине совершать великие дела и проявлять великодушие, дабы молва об этом достигла ушей той, чьей любви он взыскует.