История любовных побед от Античности до наших дней - Болонь Жан-Клод

Влюбленная сознает, что нарушает установленные правила. Женщина, делая мужчине откровенные авансы, поступает наперекор стыдливости, подобающей ее полу. Есть опасность, что ее примут за особу легкого поведения или девицу, падкую на интрижки. Ламбен успокаивает ее: все в порядке, это он влюбился первым, ей незачем краснеть за ту любовь, которой она его одарила, ведь он дал к тому вполне явный повод. Таким образом косвенно подтверждается, что осмелиться на любовное признание первой для женщины неприлично, мужские прерогативы в области обольщения нерушимы. Получается, что мужчина, соблазненный женщиной, утрачивает свое превосходство.

Симона была права, когда опасалась дурных истолкований своей инициативы. Вскоре Ламбен, наперекор своим галантным опровержениям, начинает вести себя, как грубиян. Похоже, он возомнил, что рыбка уже на крючке. Он позволяет себе пылкое послание, проникнутое воспаленной чувственностью. «Ах! Как бы я хотел, чтобы та, которая прислала это письмо, была бы здесь, на том самом месте, где оно сейчас находится», — пишет он, лежа в постели. И без обиняков просит у нее «того, в чем подруга обычно не отказывает своему милому». Надо соблюдать осторожность, но он рассчитывает на нее, ведь она женщина, стало быть, интриги ее стихия, ей ничего не стоит придумать средство увидеться с ним, не возбуждая людских толков. «Будь я женщиной, уж я бы на вашем месте измыслил, каким путем и манером угодить и с приятностью услужить своему другу, составив в то же время и свое счастье». Следующее письмо еще бесцеремоннее: «Любовник, который не обладает возлюбленной, не полноценный любовник»; «Если моя душа вам дорога, вам надобно принимать в расчет равным образом и тело».

Что же произошло? Столкнувшись с женщиной, которая не скрыла своих чувств, с вдовой, по отношению к которой его как соблазнителя обвинять не в чем, Ламбен пытается «закинуть ноги на стол». Он ищет легкого приключения и, по-видимому, убежден, что для Симоны все обстоит так же. Если она позволила себе вступить на такую дорожку, она станет для него временной любовницей, но никоим образом не супругой. Однако она желает совсем другого, и ей пальца в рот не клади. Она ставит его на место со всей энергией разъяренной невинности. Смысл и язык этих посланий она находит «развязными, непристойными, возмутительными!». Он такой же, как все мужчины, они вечно «стремятся совратить женщин порочными речами». Держать свою любовь в секрете из страха перед общественным мнением — им того только и надо. Но страшиться подобает прежде всего суда Божия!

Что это — хитрый ход или искренность? Так или иначе, Симона сразу смекает, что, отказывая Ламбену, она сохраняет шанс внушить к себе уважение. Игру надо вести твердо, иначе она может потерять мужчину, привыкшего к легким победам и не помышляющего о браке. Мужчину, который тоже знаком с уловками обольщения. Он угрожает ей охлаждением, если она станет упорствовать, настаивая на браке! Пускает в ход старый, как мир, шантаж: если она не испытывает такого же желания, значит, не любит так, как он! Как реагировать на подобные настояния? Тут одно из двух: или уступить и стать его мимолетной подружкой, или с риском потерять его на время прервать контакт. Она выбирает второе; и вскоре Ламбен просит прощения. Симона была права, что не отдалась: мало-помалу он сам начинает заводить речь о свадьбе и, дабы успокоить ее, дает понять, что он берегся от продажных женщин. От него, мол, не подхватишь «самых отвратительных и постыдных болезней». Оригинальная манера домогаться любви. Может быть, он подозревает, что вдова просто-напросто опасается сифилиса? Итак, поклонник намеком заверяет ее, что она ничем не рискует. И заключает несколько двусмысленно: «Будь вы моей супругой, я и тогда не смог бы любить вас больше».

Тон переписки меняется — теперь это излияния неутоленной любви, ведь Ламбен, вынужденный следовать за кардиналом в его поездках, не может и мечтать о стабильной жизни. Мы видим, что в его представлении Симона уже не просто любовница, а подруга сердца. Истинная любовь, которую подобает питать к такой подруге, проявляется в отказе от чувственных притязаний. «Я когда-то прежде любил, — пишет он ей в 1554 году, — но поскольку та любовь была низменной и развратной, она доставляла мне куда больше терзаний, чем радости». Забавный способ толковать молодой женщине о своей любви, намекая, что она желанна ему менее, чем ее предшественницы! Сегодня это выглядело бы как хамство, но тогда было свидетельством уважения: он уже видит в ней не какую-нибудь доступную девку, а достойную почтения возлюбленную. Но еще не супругу.

Чтобы одолеть третий этап завоевания, Симона прибегает к самой старой уловке: возбуждает ревность. Она сообщает, что за ней приударил портной королевы, он просит ее руки. «Я бы желала, чтобы вы сообщили мне свое мнение на этот счет», — прибавляет коварная. Ведь кардинал, чего доброго, проживет еще лет десять или двадцать, что же им, так всю жизнь и хранить целибат? Ламбен в ярости. Он пускает в ход все мыслимые маневры: иронию (дескать, пусть она, если выйдет замуж, велит стереть его инициалы с подаренного им золотого блюда), горькие жалобы, угрозы самоубийства! Она успокаивает его, но несколько суховато; он воскресает. Теперь его черед попасться на удочку: он уже не может отвертеться — заходит речь о брачных узах.

Трудно поверить в любовь двух комедиантов, которые так хорошо владеют всеми правилами этой игры. Несомненно, они очаровали друг друга все-таки искренностью чувств, но этого не хватило, чтобы переломить ход вещей. Служба при кардинале исключала супружество. Между влюбленными начались ссоры, примирения, и в конечном счете переписка оборвалась, причем грубо. Ламбен последовал за кардиналом в Рим. Впоследствии он нашел себе жену более тонкого воспитания.

В этой истории два искушенных знатока, поднаторевших в искусстве обольщения, профессионально играли на всех струнах своей лютни: тут и скромный намек, и откровенное предложение, и пламенное признание, угроза, шантаж, ревность. Для Ламбена представительница слабого пола — все та же вечная Ева, более мужчины искусная в уловках, необходимых для плетения интриги. Но вместе с тем она кажется ему легкой добычей, ведь так уж «повелось», что женщина ни в чем не отказывает своему милому. Ее сопротивление в конце концов вынуждает его признать в ней порядочную женщину — согласно расхожим представлениям эпохи, одну из тех немногих жен, которые не станут наставлять мужу рога. Игра, которую он с ней ведет, нова и достаточно увлекательна, чтобы поддерживать пламя искусственной страсти на протяжении долгой переписки, какой столетием раньше никто не стал бы вести ни со своей любовницей, ни с невестой. Даже если в финале Симону ждало разочарование, она, и потерпев фиаско, сумела заставить себя уважать.

Если посмотреть с этой точки зрения, женщине еще предстояло немало потрудиться, стоя на страже своего достоинства. От Средневековья XVI столетие унаследовало упорный предрассудок насчет сугубой женской похотливости. Разве у Брантома «галантная дама» не утверждает, что огонь, палящий ее, потушить куда труднее, нежели тот, что сжигает ее друга? «Ибо я в два счета остужу его, тут только и нужны четыре-пять капель воды; но моя-то раскаленная печь глубока, мне требуется куда больше влаги, чтобы ее залить». XV и XVI века отмечены злобным женоненавистничеством, в силу которого представления о браке были неразрывно связаны со страхом обзавестись рогами. Считалось непреложным, что соблазнение — суть женской природы.

Поэтому честная женщина, та, которую можно взять в жены, должна быть неопытной. Наивная Аньес из «Школы жен» — это ведь уже идеал XVI века. Брантом повествует о некоем дворянине, который во время первой брачной ночи замечает у своей жены «склонность к легкому извивающемуся шевелению, каковая обыкновенно не присуща новобрачным», и по этому признаку заключает, что он здесь не первый; будучи фаталистом, он ограничивается вздохом: «Ах! Я их уже имею!» (то есть рога) — с тем и «продолжает свой путь». Тот же Брантом подчеркивает, что если мужья «обучают своих жен на их собственном ложе множеству похотливых штук, непристойностей, разных там поворотов и новых способов», они тем самым внушают им желание испробовать все это с другими. Нет никакого резона «развратничать» со своей женой, словно с потаскухой: единственная цель брака — продолжение рода, а отнюдь не «беспутное, непотребное наслаждение». Монтень придерживается того же взгляда. «Семь свободных искусств любви» предлагают этим придирчивым мужьям критерий, за точность коего я бы не поручился: у женщины, пока она девственна, прожилки в глазах красны, а когда она теряет невинность, они становятся голубыми.